«Анжелика / Маркиза ангелов» (фр. Angélique / Marquise des Anges) (1957). Часть 1. Глава 8

Смерть деда, отъезд Жослена и его слова: «Тебе тоже надо бы уехать» — глубоко потрясли Анжелику, тем более что она была в том неустойчивом возрасте, когда человек способен на самые сумасбродные поступки.

И вот в самом начале лета Анжелика де Сансе де Монтелу, собрав ватагу босоногих мальчишек и пообещав им вольную жизнь, отправилась в Америки. В их краю долго потом вспоминали об этом, и люди видели в поступке Анжелики лишнее доказательство тому, что она — фея.

По правде говоря, ребятишки даже не одолели Ньельского леса. Лишь с наступлением вечера, когда лучи заходящего солнца багрянцем осветили огромные стволы вековых деревьев, Анжелика вдруг опомнилась. Последние дни она жила, словно в бреду. Мысленно она видела, как добралась до Ла-Рошели, как нанимается юнгой на готовое к отплытию судно, как высаживается на незнакомый берег и местные жители приветливо встречают ее, протягивая ей гроздья винограда. Никола не пришлось долго уговаривать. «Мореходом быть лучше, чем пасти скот. Я давно хотел повидать дальние страны». Нашлись еще другие сорванцы, которым всегда больше нравилось бегать по лесу, чем работать в поле, и они упросили взять их с собой. И Дени, конечно, тоже. Всего набралось семь мальчишек. Анжелика, единственная девочка среди них, была вожаком. Мальчишки настолько верили в нее, что ничуть не беспокоились, когда стали сгущаться сумерки. Они шли по лесу с охапками цветов, с перемазанными ежевикой лицами и считали, что путешествие началось весьма приятно. Они шли с самого утра и только в середине дня сделали привал у небольшого ручейка и подкрепились каштанами и серым хлебом, захваченным из дому.

И вот, когда начало темнеть, Анжелику вдруг охватила дрожь и она с такой ясностью поняла, какую глупость совершила, что у нее даже пересохло во рту.

«В лесу нельзя оставаться на ночь, ведь здесь волки», — подумала она.

— Никола, — сказала она вслух, — тебе не кажется странным, что мы до сих пор не дошли до деревни Нейе?

— Уж не заблудились ли мы? — озабоченно ответил мальчик. — Я ходил туда с отцом, когда он еще был жив… Тогда мы дошли быстрее…

Чья-то липкая ручонка сжала руку Анжелики. Это был самый маленький из путешественников, шестилетний малыш.

— Скоро ночь будет. Мы, наверно, потерялись, — захныкал он.

— Да нет, — успокоила его Анжелика, — деревня совсем недалеко. Надо только еще чуть пройти.

Они снова зашагали молча. Сквозь ветви деревьев было видно, как бледнел закат.

— Даже если мы к ночи не доберемся до деревни, не нужно пугаться, — сказала Анжелика. — Мы залезем на дубы и там поспим. Тогда волки нас не заметят.

Она говорила беззаботным тоном, но на самом деле была сильно встревожена. Вдруг до ее слуха донесся серебристый звон колокола, и она с облегчением вздохнула.

— Слышите! Там деревня, это звонят к молитве! — воскликнула она.

Они припустились бежать. Тропинка начала спускаться вниз, лес становился все реже. Неожиданно он кончился, и дети как зачарованные остановились на опушке.

Вот оно, молчаливое чудо, притаившееся в зеленой ложбине, окруженной лесом, — Ньельский монастырь.

Заходящее солнце золотило его многочисленные крыши из розовой черепицы, колоколенки, белые стены с темнеющими на них бойницами, внутренние садики, окруженные крытыми галереями, обширные пустынные дворы. Колокол продолжал звонить. К колодцу с ведрами шел монах.

Охваченные каким-то религиозным трепетом, дети молча подошли к большим главным воротам. Деревянная калитка была приоткрыта, и они вошли внутрь. Старый монах в сутане из грубого коричневого сукна дремал, сидя на скамье; ровный белоснежный венчик седых волос обрамлял его голый череп.

Теперь, когда все страхи были позади, вдруг наступила разрядка, маленькие бродяги, глядя на спящего монаха, громко расхохотались. На шум в одну из дверей выглянул толстый веселый монах.

— Эй, ребята, — с порога крикнул он им на местном диалекте, — что за непочтительность!

— Мне кажется, это брат Ансельм, — прошептал Никола.

Брат Ансельм время от времени разъезжал на муле по окрестным деревням, где выменивал четки и флакончики с целебной настойкой из цветов дягиля на хлеб и сало. Это казалось странным, так как монастырь не принадлежал к нищенствующему ордену и, по слухам, был довольно богат, получая от своих владений значительные доходы.

Анжелика, а за ней и ее верное войско, подошли к монаху. Она не решилась доверить ему их тайные планы удрать в Америки, тем более что брат Ансельм, верно, и не слышал о существовании этих далеких стран. Она сказала, что они из Монтелу, пошли в лес по ягоды и заблудились.

— Бедные цыплятки, — сочувственно вздохнул добрый монах, — вот что значит быть лакомками. Ваши матери в слезах ищут вас повсюду, но, когда вы вернетесь, вам зададут взбучку. Но все же придется вам переночевать здесь. Я дам вам по миске молока и серого хлебца. Поспите в сарае до утра, а там я запрягу в повозку мула и отвезу вас домой. Я как раз собирался в ваши края за пожертвованиями.

Предложение было вполне разумным. Анжелика и ее приятели шли целый день. Даже если бы они сейчас отправились в обратный путь на муле, они добрались бы до Монтелу лишь глубокой ночью. Через лес нет проезжей дороги, только тропинки, по которым они прошли днем. Надо ехать кругом, через деревни Нейе и Варру, а это большой крюк.

«Лес — как море, — подумала Анжелика. — Жослен прав, в лесу надо ориентироваться по часам, иначе идешь вслепую».

Анжелика немного приуныла. Она и представить себе не могла, как бы она отправилась в путь, неся под мышкой тяжелые часы, вроде тех, что стоят у Молина в гостиной. К тому же, кажется, у ее «мужчин» уже пропала охота путешествовать. Девочка молча стояла в стороне, а они, примостившись у монастырской стены, ели и наслаждались прохладой сумерек, которые сгущались над просторными монастырскими дворами.

Колокол продолжал звонить. В розоватом небе с пронзительным криком носились ласточки, на кучах навоза и соломы кудахтали куры.

Брат Ансельм прошел мимо детей, на ходу натягивая на голову капюшон.

— Я иду к всенощной, — сказал он. — Будьте умниками, не то я прикажу сварить вас в котле.

Под сводами одной из галерей мелькали фигуры в коричневых сутанах. Старый монах у ворот по-прежнему спал. Наверно, он был освобожден от молитв…

Анжелике хотелось остаться одной, подумать, и она пошла бродить по монастырю.

В одном из дворов, упираясь оглоблями в землю, стояла великолепная карета с гербами. В конюшне породистые лошади жевали сено. Это заинтересовало Анжелику, хотя она и сама не знала, почему. Зачарованная этой тихой обителью, окруженной со всех сторон лесом, она неторопливо продолжала свой путь. В лесу скоро совсем стемнеет, там будут бродить волки, а здесь, в монастыре, защищенном толстыми стенами, идет своя жизнь, отгороженная от мира, скрытая от посторонних глаз, жизнь, которую Анжелика даже не могла себе представить. Издали доносилось тихое, протяжное церковное пение. Анжелика пошла на эти звуки и поднялась на несколько ступенек по каменной лестнице. Никогда еще она не слышала такого сладостного мелодичного хора, потому что гимны, которые горланили кюре и школьный учитель в церкви Монтелу, ничем не напоминали небесные песнопения.

Вдруг Анжелика услышала за своей спиной шелест юбок и, обернувшись, увидела в полумраке галереи очень красивую, роскошно одетую даму. Во всяком случае, так показалось Анжелике. Ни у матери, ни у тетушек она никогда не видела такого великолепного платья из черного бархата, украшенного аппликациями в виде серых цветов. Откуда девочке было знать, что это всего лишь скромнейший наряд, предназначенный для благоговейного уединения в тиши монастыря? На каштановые волосы дамы был накинут черный кружевной шарф, в руке она держала пухлый молитвенник. Проходя мимо Анжелики, она удивленно взглянула на нее:

— Девочка, что ты здесь делаешь? Сейчас не время просить милостыню.

Анжелика отпрянула, стараясь придать своему лицу глупое выражение оробевшей крестьяночки.

В полумраке галереи грудь прекрасной дамы показалась Анжелике удивительно белой и пышной. Едва прикрытая тонкими кружевами, она покоилась на вышитом корсаже, как плоды в роге изобилия.

«Пусть, когда я вырасту, у меня тоже будет такая прекрасная грудь», — подумала Анжелика, спускаясь по винтовой лестнице.

Она коснулась рукой своей груди, которая, по ее мнению, была еще слишком плоской, и ее охватило смутное волнение. Послышалось шлепанье сандалий — кто-то поднимался по лестнице, — и она торопливо спряталась в угол. Монах, проходя мимо, задел ее своей коричневой сутаной. Анжелика мельком увидела только его красивое, тщательно выбритое лицо да сверкнувшие под темным клобуком умные голубые глаза. Монах скрылся за поворотом, но вскоре до нее донесся его голос — мужественный и в то же время нежный.

— Сударыня, меня только сейчас известили о вашем прибытии. Я изучал в монастырской библиотеке старинные рукописи греческих философов. Но библиотека далеко, а мои братья — народ, скорбный телом, особенно в жару. И вот, хотя я и настоятель монастыря, мне сказали о вашем приезде лишь в час всенощной.

— Не извиняйтесь, отец мой. Я не первый раз в монастыре и уже устроилась. Ах, до чего же легко здесь дышится! Я только вчера приехала в свой Ришвиль, но мне не терпелось поскорее сюда, в Ньель. С тех пор как двор перебрался в Сен-Жермен, я просто задыхаюсь там. Все такое неприглядное, мрачное, жалкое. По правде говоря, мне хорошо только в Париже… и еще в Ньеле. К тому же монсеньор Мазарини не любит меня. Я скажу даже больше, этот кардинал…

Дальнейших слов Анжелика не услышала. Собеседники ушли слишком далеко.

Девочка нашла своих дружков в просторной кухне, где брат Ансельм, повязав белый фартук, колдовал у плиты; ему помогали двое мальчишек, облаченных в длинные не по росту сутаны. Это были монастырские послушники.

— Сегодня вечером у нас изысканная трапеза, — говорил брат Ансельм. — К нам пожаловала графиня де Ришвиль. Мне приказали принести из погреба самые тонкие вина, зажарить шесть каплунов и хоть из-под земли раздобыть и подать к столу рыбу. И все это как следует сдобрить пряностями, — добавил он, многозначительно взглянув на одного из братьев, который сидел в конце грубого деревянного стола и потягивал наливку.

— Служанки этой дамы весьма приветливы, — отозвался сидевший в кухне краснолицый и до того толстый монах, что живот его нависал над узловатой веревкой с четками, которой он был перепоясан. — Я помог этим трем очаровательным девицам поднять в келью, отведенную их госпоже, кровать, сундуки и гардероб.

— Так-так! — воскликнул брат Ансельм. — Представляю себе, брат Тома тащит на себе сундуки и гардероб! Да вы не в силах носить даже собственное брюхо!

— Я помогал им советами, — с достоинством ответил брат Тома.

Налитыми кровью глазами он оглядел кухню, где в очаге под вертелами и огромными котлами играло пламя и потрескивали дрова.

— Что это за шайку голодранцев вы приютили, брат Ансельм?

— Это ребятишки из Монтелу, они заблудились а лесу.

— Неплохо бы их сварить в вашем отваре для рыбы, — сказал брат Тома, вращая своими страшными глазами.

Двое малышей, испугавшись, заплакали.

— Ладно, ладно, — сказал брат Ансельм, открывая дверь. — Идите по галерее, там увидите сарай. В нем и располагайтесь на ночь. Сегодня вечером мне некогда возиться с вами. Счастье еще, что один рыбак принес мне большую щуку, а то наш отец-настоятель в гневе своем заставил бы меня, чего доброго, отстоять в наказание три часа, раскинув руки крестом. А я уже стал стар для подобных упражнений…

Когда Анжелика, лежа на душистом сене, убедилась, что ее маленькие спутники спокойно заснули, на ее глаза навернулись слезы.

— Никола, — прошептала она, — мы, верно, так никогда и не доберемся до Америк. Я все обдумала. Нам нужны часы.

— Не огорчайся, — ответил подросток, зевая. — На этот раз ничего не вышло, ну и пусть, но зато было так весело.

— Конечно, — разозлилась Анжелика, — ты, как белка, прыгаешь с ветки на ветку. Ни одного настоящего дела не можешь довести до конца. Тебе наплевать, что мы вернемся в Монтелу посрамленными. Твой отец умер, и некому задать тебе трепку, а вот остальным достанется!

— Не беспокойся за них, — сонно пробормотал Никола. — У них кожа толстая.

И он тут же захрапел.

Анжелика думала, что невеселые мысли не дадут ей уснуть, но постепенно доносившийся издалека голос брата Ансельма, который подгонял своих маленьких помощников, стал звучать все приглушеннее, и наконец она погрузилась в сон.

Проснулась она от того, что ей стало душно. Дети крепко спали, и их ровное дыхание наполняло сарай.

«Надо выйти во двор подышать», — подумала Анжелика.

Она нащупала дверь в узком коридоре, который вел на кухню. Едва она открыла ее, на нее обрушился шум голосов и раскаты хохота. В кухне в очаге все так же плясали языки пламени. Общество во владениях брата Ансельма стало более многочисленным.

Анжелика остановилась у порога.

За большим столом, уставленным тарелками и медными кувшинами, сидело с десяток монахов. На блюдах валялись обглоданные кости каплунов. Запах вина и жареной рыбы смешивался с более тонким ароматом наливки, она была в стаканах пирующих и в открытой бутыли, стоящей на столе. В кутеже принимали участие и три женщины со свежими лицами крестьянок, но одетые, как горничные. Две казались уже совершенно пьяными и без конца хохотали. Третья, с виду более скромная, отбивалась от похотливых рук брата Тома, который пытался прижать ее к себе.

— Ну-ну, крошка, — уговаривал ее толстяк, — не прикидывайся большей недотрогой, чем твоя знатная госпожа. Будь уверена, сейчас она уже вряд ли беседует с нашим настоятелем о греческой философии. Во всем монастыре сегодня ночью не развлекаешься одна ты.

Служанка с растерянным и разочарованным! видом оглядывалась по сторонам. Без сомнения, она вовсе не была такой скромницей, какой хотела казаться, но ее не привлекала красная физиономия брата Тома.

Один из монахов, видимо, понял это и, вскочив из-за стола, властно схватил девицу за талию.

— Клянусь святым Бернаром, покровителем нашего монастыря, — вскричал он,

— девочка слишком хрупка для вас, жирная свинья. А ты как считаешь? — спросил он, приподнимая пальцем подбородок строптивой гостьи. — Разве мои прекрасные глаза не восполняют отсутствие волос? И потом, ты знаешь, ведь я был солдатом и умею развлекать девушек.

У него и впрямь были веселые черные глаза, да и выглядел он изрядным плутом. Служанка снизошла до улыбки. Отвергнутый брат Тома почувствовал себя уязвленным и с кулаками накинулся на соперника. Один из медных кувшинов опрокинулся, женщины протестующе зашумели. Вдруг кто-то крикнул:

— Посмотрите! Там… ангел!

Все повернулись к двери, где стояла Анжелика. Она была не из робких и не убежала. Она не раз бывала на сельских праздниках, и ее не испугали ни крики, ни чрезмерное оживление — неизбежные спутники обильных возлияний. Но все же что-то в этой сцене возмутило ее. Ей казалось, что она разрушает то ощущение мира и покоя, которое излучал озаренный заходящим солнцем монастырь в тот момент, когда они смотрели на него с опушки леса.

— Эта девочка, что заблудилась в лесу, — объяснил брат Ансельм.

— Единственная девчонка среди ватаги мальчишек, — добавил брат Тома. — Задатки недурны. Может, она тоже не прочь повеселиться с нами? Иди-ка сюда, выпей наливки, — сказал он, протягивая Анжелике стакан. — Она сладкая и вкусная. Мы сами приготовляем ее из болотного дягиля. И название у нее — Angelica sylvestris

.

Анжелика послушно взяла стакан не потому, что была лакомкой, а, скорее, из любопытства. Ей хотелось узнать, что это за золотисто-зеленоватый напиток, носящий ее имя, который так расхваливают… Она нашла его восхитительным, крепким и в то же время бархатистым, и, когда она осушила стакан, почувствовала, как по всему ее телу разлилось приятное тепло.

— Браво! — заорал брат Тома. — Да ты не дура выпить!

Он посадил ее к себе на колени. От него разило винным перегаром, а его засаленная сутана пахла потом, он вызывал у Анжелики отвращение, но ликер одурманил ее. Брат Тома как бы по-отечески похлопал ее по коленкам.

— До чего же она милашка!

— Брат мой, — послышался вдруг голос от двери, — оставьте девочку в покое.

На пороге, словно привидение, возник монах в капюшоне, в сутане с длинными, широкими рукавами, скрывающими кисти рук.

— Ага, вот и он, пришел смутить наше веселье — проворчал брат Тома. — Мы вас не приглашали в свою компанию, брат Жан, вы ведь не любитель вкусно поесть, но уж другим-то не мешайте веселиться. Вы еще не настоятель аббатства.

— Не о том речь, — ответил монах дрогнувшим голосом — Я только советую вам оставить в покое девочку. Это дочь барона де Сансе, и будет весьма прискорбно, если она, вместо того чтобы похвалить ваше гостеприимство, пожалуется отцу на ваши нравы.

Пораженные, все в смущении смолкли.

— Идемте со мной, дитя мое, — решительным тоном сказал монах.

Анжелика машинально последовала за ним. Они прошли через двор.

Анжелика подняла вверх глаза и увидела над головой поразительно чистое небо, усеянное звездами.

— Входите, — сказал брат Жан, отворяя узенькую дверь с маленьким окошечком. — Это моя келья. В ней вы сможете спокойно отдохнуть до утра.

Это была небольшая комнатка, на голых стенах которой висели только деревянное распятие и лик богородицы. В углу находилось низкое ложе с плоским, как доска, тюфяком, застеленное одеялом и грубыми простынями. Под распятием стояла деревянная скамеечка, на которой лежали молитвенники. В келье веяло приятной прохладой, но зимой, наверно, здесь был ужасный холод. Полукруглое окно закрывалось одностворчатой ставней. Сейчас оно было распахнуто, и влажные запахи ночного леса, мха и грибов проникали в келью. Слева от двери приступка вела в крохотную каморку, где горел ночничок. Почти всю ее занимал стол, на котором лежали листы пергамента и стояли чашечки для разведения красок.

Монах указал Анжелике на свою кровать.

— Ложитесь и спите, ничего не опасаясь, дитя мое. А я вернусь к своим трудам.

Он ушел в каморку, сел на табурет и склонился над рукописями.

Анжелика присела на край жесткого тюфяка. Спать ей совсем не хотелось. Все тут казалось ей таким необычным. Она встала и подошла к окну. Внизу она разглядела узкие участки земли, отделенные один от другого высокой оградой. У каждого монаха был свой огород, и они ежедневно трудились там, выращивая овощи и копая себе могилы.

Девочка крадучись подошла к каморке, где работал брат Жан. Ночник освещал в профиль молодое лицо монаха с надвинутым на лоб капюшоном. Он старательно срисовывал старинную цветную иллюстрацию. Обмакивая кисти в чашечки, где были разведены красная, золотая или голубая краски, он искусно воспроизводил орнамент из цветов и чудовищ, которыми в старину любили украшать молитвенники.

Почувствовав, что девочка стоит рядом, монах поднял голову и улыбнулся:

— Вы не спите?

— Нет.

— Как вас зовут?

— Анжелика.

На его изможденном лишениями и аскетической жизнью лице отразилось глубокое волнение.

— Анжелика! Дочь ангелов! Ну, конечно же… — прошептал он.

— Я очень рада, отец мой, что вы пришли. Этот толстый монах был такой противный.

— Во мне вдруг заговорил какой-то голос, — сказал брат Жан, и его глаза как-то странно заблестели. — «Встань, — сказал он, — брось свою мирную работу. Оберегай моих заблудших овец…» Я вышел из кельи, влекомый какой-то неведомой силой… Дитя мое, почему вы не сидите благоразумно под кровом своих родителей, как подобает девочке вашего возраста и вашего положения?

— Не знаю, — прошептала Анжелика, смущенно потупившись.

Монах отложил в сторону свои кисти и встал. Руки его снова исчезли, скрытые широкими рукавами. Он подошел к окну и долго смотрел на небо, усыпанное звездами.

— Смотрите, — проговорил он вполголоса, — над землей еще царит ночь. Вилланы спят в своих хижинах, а сеньоры — в своих замках. Они спят, забыв о всех людских горестях. Но монастырь никогда не спит… Есть места, где незримо присутствует Дух. Даже здесь, в борьбе, которая никогда не прекращается, витают Дух божий и Дух сатанинский… Я ушел в монастырь совсем юным. Я похоронил себя в этих стенах, дабы молитвой и постом служить богу. Я встретил здесь высочайшую культуру и возвышенный религиозный порыв и вместе с тем — бесстыдные нравы, глубокую развращенность. Солдаты-дезертиры и инвалиды, нерадивые крестьяне идут в монастырь, чтобы, прикрывшись сутаной, вести беспечную и беззаботную жизнь, и с ними за монастырские стены проникает порок.

Монастырь, словно большой корабль, качается на волнах бурного моря и трещит по всем швам. Но он не пойдет ко дну до тех пор, пока в его стенах есть благочестивые души. Нас здесь несколько истинно верующих, и мы хотим, чтобы наша жизнь проходила в покаянии и молитвах, ведь именно для этого мы предназначали себя.

О, это нелегко! Чего только не придумывает дьявол, чтобы совратить нас с пути истинного… Тот, кто не жил в монастыре, никогда не видел вблизи лица сатаны.

О, как бы хотелось ему властвовать над божьей обителью!.. Ему словно мало искушать нас отчаянием, вводить нас в соблазн женщинами, которые вхожи в наш монастырь, он сам приходит к нам по ночам, стучится в наши двери, будит нас, нещадно избивает…

Монах отвернул рукав сутаны и показал Анжелике кровоподтеки на руке.

— Взгляните, — сказал он жалобно, — взгляните только, что сделал со мною сатана!

Анжелика слушала его со все возрастающим ужасом.

«Он сумасшедший», — подумала она.

Но еще больше она боялась — вдруг он не сумасшедший, вдруг он говорит правду, и у нее от страха волосы шевелились на голове. Когда же наконец кончится эта тягостная, мучительная ночь?..

Монах упал коленями на холодный каменный пол.

— Господи, помоги мне! — молил он. — Будь снисходителен к моей слабости! Пусть демон оставит меня в покое?

Анжелика села на край его постели, от непонятного ей самой страха у нее пересохло во рту. Ей на память пришли слова, которые не раз встречались в рассказах кормильцы, — ночь наваждений. Вот она, ночь наваждении! Казалось, что-то давящее, невыносимое было разлито в самом воздухе, это душило ее, наводило на нее ужас.

Наконец, разорвав глубокую тишину монастыря, в ночи раздался тонкий звон колокола.

До создания Людовиком XIV Дома инвалидов старым солдатам некуда было деваться, и они находили пристанище в монастырях, которые служили им как бы богадельней. Вот откуда падение нравов.

Брат Жан поднялся с пола. По вискам у него текли струйки пота, словно он только что выдержал изнуряющую рукопашную схватку.

— Вот и к заутрене звонят, — сказал он. — Заря еще не занялась, но я должен идти с братьями в часовню. Если хотите, оставайтесь здесь. Когда рассветет, я приду за вами.

— Нет, мне страшно, — проговорила Анжелика, с трудом удерживаясь, чтобы, не вцепиться в сутану своего покровителя. — А я могу пойти с вами в часовню? Я тоже помолюсь.

— Пожалуйста, дитя мое.

И он добавил с печальной улыбкой:

— В былые времена никому бы в голову не пришло отправиться к заутрене с девочкой, но теперь в этих стенах можно встретить столь необычные лица, что уже ничему не удивляешься. Поэтому-то я привел вас к себе, у меня вы были в большей безопасности, чем в сарае.

Помолчав, он сказал очень серьезно:

— Анжелика, могу ли я вас просить, чтобы, когда вы вернетесь домой, вы никому не рассказывали о том, что видели здесь?

— Обещаю вам, — сказала она, подняв на него свои ясные глаза.

Они вышли в коридор, где с приближением рассвета на стенах из древних камней, казалось, выступила холодная роса.

— А для чего в вашей двери окошко? — спросила Анжелика.

— Когда-то мы были орденом отшельников. Монахи выходили из своих келий только для богослужения, а во время поста даже это запрещалось. Послушники ставили еду в эти оконца. А теперь, дитя мое, помолчите, старайтесь держаться как можно незаметнее. Я буду вам весьма благодарен.

Мимо них проходили монахи в капюшонах, постукивая четками и бормоча молитвы.

Анжелика забилась в угол часовни и попыталась молиться, но монотонное пение и запах горящих свечей усыпили ее.

Когда она проснулась, часовня была уже пуста, и лишь легкие струйки дыма от погашенных свечей поднимались к темным сводам.

Анжелика вышла на улицу. Вставало солнце. В его золотистых лучах черепичные крыши стали цвета желто-фиоли. В саду около каменной статуи святого ворковали голуби. Анжелика лениво потянулась и зевнула. И подумала, не приснилось ли ей все это…

***

Брат Ансельм, человек добрый, но удивительно медлительный, запряг своего мула лишь после обеда.

— Не волнуйтесь, ребятки, — весело успокаивал он детей, — я просто отодвигаю порку, которая вас ждет. Мы доберемся до вашей деревни только к ночи, все родители будут спать…

«Если только они не бегают по полям в поисках своих отпрысков», — подумала Анжелика. Она была недовольна собой. Ей казалось, что за последние несколько часов она вдруг повзрослела.

«Никогда больше я не буду выкидывать подобных глупостей», — твердо, но с какой-то грустью сказала она себе.

Брат Ансельм из уважения к благородному происхождению Анжелики посадил ее на козлы рядом с собой, а мальчишки забрались в повозку.

— Ну-у-у, пошел, красавец! Побыстрей, хороший мой! — распевал монах, потряхивая вожжами.

Но мул не торопился. Наступил уже вечер, а они все еще ползли по римской дороге.

— Я поеду самым коротким путем, — сказал монах. — Плохо, конечно, что придется ехать мимо Волу и Шайе, ведь это гугенотские деревни, но, бог даст, будет темно, и еретики нас не заметят. Мою сутану там здорово недолюбливают.

Брат Ансельм слез с козел и перевел мула на тропинку, которая вилась вверх. Анжелике захотелось немного размяться, и она пошла рядом с ним. Она с удивлением смотрела по сторонам: она никогда не бывала здесь, хотя они находились в нескольких лье от Монтелу. Тропинка вела по склону какой-то осыпи, напоминавшей заброшенный карьер.

Приглядевшись внимательнее, Анжелика действительно заметила развалины, каких-то строений.

Она была босиком и то и дело спотыкалась о куски почерневшего шлака.

— Какая странная пемза, — сказала она, подобрав тяжелый пористый камень, о который ушибла ногу.

— Здесь был свинцовый рудник римлян, — объяснил монах. — В старинных рукописях он упоминается под названием Аржантьер, потому что там будто бы добывали и серебро. В XIII веке пробовали было возобновить разработку, остатки нескольких печей и свидетельствуют об этой попытке.

Девочка слушала с интересом.

— И этот тяжелый пористый камень и есть та руда, из которой добывали свинец?

Брат Ансельм заговорил с видом знатока:

— Да что вы! Руда — это большие рыжие глыбы. Говорят, что из нее получают еще мышьяковые яды. Не трогайте руками эти камни! Лучше я сейчас найду вам серебристые кубики, они, правда, очень хрупкие, но зато вы можете их потрогать.

Монах несколько минут что-то искал вокруг, потом подозвал Анжелику и показал ей в расщелине скалы черные кристаллы. Когда он поцарапал один из них, поверхность кристалла заблестела, как серебро.

— Так это же чистое серебро! — воскликнула Анжелика, и проявляя практический ум, спросила:

— А почему никто его не собирает? Ведь серебро, должно быть, стоит больших денег, и можно будет хотя бы уплатить налоги?

— Все это не так просто, как кажется, дорогая барышня. Во-первых, не все то серебро, что блестит, и то, что вы видите, — это всего-навсего вид свинцовой руды. Но и она содержит серебро, хотя извлечь его из руды очень сложно: только испанцы и саксонцы знают, как это делается. Говорят, будто к этой руде примешивают уголь и смолу, делают из этой смеси нечто вроде лепешек, которые расплавляют в горне на очень сильном огне. И получают в конце концов слиток свинца. Некогда расплавленным свинцом из машикулей вашего замка поливали врагов. А уж добыча серебра — дело ученых алхимиков, я в этом не очень-то разбираюсь.

— Вы сказали, брат Ансельм, из «вашего замка». Почему именно из нашего?

— Вот тебе и раз! Да просто потому, что этот заброшенный участок земли принадлежит вам, хотя и отделен от основных ваших земель владениями маркиза дю Плесси.

— Мой отец никогда не говорил о нем…

— Участок маленький, узкий, ничего на нем не растет. На что он вашему отцу?

— А свинец, а серебро?

— Ерунда! Можно не сомневаться, рудник давно истощен. Да и вообще, все, что я вам рассказал, я узнал от одного монаха-саксонца, помешанного на разных камешках и старинных книгах по черной магии. Я подозреваю, он был немножко не в своем уме.

Предоставленный самому себе мул, таща повозку, ушел вперед и, спустившись с горки, поплелся по плато. Анжелика с монахом нагнали его и сели на козлы. Вскоре совсем стемнело.

— Я не буду зажигать фонарь, чтобы не привлекать к нам внимания, — тихо сказал брат Ансельм. — Честное слово, я предпочел бы проезжать мимо этих деревень совсем голым, чем в своей сутане, да еще с четками на поясе. А что это там… уж не факелы ли? — вдруг спросил он, натягивая вожжи.

Действительно, примерно в лье от своей повозки они увидели множество движущихся светящихся точек, которых становилось все больше. Ночной ветерок доносил необычное печальное пение.

— Пресвятая дева, защити нас! — воскликнул брат Ансельм, спрыгивая на землю. — Это гугеноты из Волу хоронят своих покойников! Они идут нам навстречу! Нужно поворачивать назад!

Он схватил мула под уздцы и попытался круто повернуть его назад на узкой тропинке. Но мул заупрямился. Охваченный страхом монах чертыхался, и «красавец» превратился в «проклятую скотину». Анжелика и Никола бросились на помощь монаху, в свою очередь пытаясь переубедить животное. Процессия приближалась. Все громче становилось пение. «Господь — наша опора во всех наших несчастьях…»

— Беда! Беда! — стонал монах.

Из-за поворота дороги показались первые факельщики. Неожиданно яркий свет озарил повозку, застрявшую попе-рек тропинки.

— Кто это там?

— Пособник дьявола, монах…

— Он загородил нам дорогу.

— Неужто им мало, что мы вынуждены хоронить наших покойников ночью, как собак…

— Он еще оскверняет их своим присутствием!

— Бандит! Распутник! Папистский пес! Толстый боров!

О деревянные борта повозки звонко застучали камни. Дети испуганно заплакали.

Анжелика, раскинув руки, выбежала вперед:

— Остановитесь! Остановитесь! Это же дети! При появлении девочки с развевающимися волосами страсти разгорелись еще сильнее.

— Ясно, девка! Их потаскуха!

— А в повозке ублюдки, окропленные святой водицей…

— Небось тоже зачаты непорочно!

— С помощью святого духа!

— Да нет, это наши дети, они украли их, чтобы принести в жертву своим идолам!

— Смерть ублюдкам дьявола!

— Спасем наших детей!

Одетые в черное крестьяне со свирепыми лицами окружили повозку. А шедшие сзади, не подозревая о происходящем, продолжали петь. «Всевышний — наша крепость…» Но постепенно толпа вокруг детей становилась все плотнее.

Осыпаемый руганью и тумаками, брат Ансельм с неожиданным для такого толстяка проворством выскользнул из толпы и помчался через поле. Никола, не обращая внимания на то, что его колотили палками, старался повернуть обезумевшего от страха мула. Чьи-то пальцы с длинными ногтями вцепились в Анжелику. Извиваясь, словно уж, она вырвалась и бросилась наутек в поле. Один из гугенотов кинулся следом и нагнал ее. Это был совсем еще мальчишка, примерно одного с ней возраста, и юношеский пыл еще больше разжигал его сектантский фанатизм.

Сцепившись, они покатились по траве. Анжеликой внезапно овладело исступление. Она царапалась, кусалась, яростно впиваясь зубами в своего врага, ощущая во рту солоноватый вкус его крови. Наконец, почувствовав, что он слабеет, она вырвалась и снова помчалась прочь.

В это время к повозке подбежал какой-то высокий мужчина.

— Остановитесь! Остановитесь, несчастные! — кричал он, повторяя слова Анжелики. — Это же дети!

— Дети дьявола! Да, да, дьявола! А что они делали с нашими детьми? В ночь святого Варфоломея их выбрасывали из окон на острия копий!

— Но это уже прошлое, дети мои! Удержите свою карающую длань. Мы нуждаемся в мире. Образумьтесь, дети мои, послушайте вашего пастора.

Анжелика услышала, как скрипнула и покатилась повозка. Значит, Никола все-таки удалось повернуть мула.

Прячась за изгородью, Анжелика добралась до следующего поворота и присоединилась к своим товарищам.

— Если бы не их пастор, нас, наверно, уже не было бы в живых, — прошептал Никола, стуча зубами.

Анжелика была вся в царапинах. Она одернула свое изодранное, перепачканное платье. Во время стычки ее так сильно дергали за волосы, что теперь ей казалось, будто с нее сняли скальп, до того у нее болела голова.

Когда они проехали еще немного, кто-то окликнул их приглушенным голосом, и из-за кустов появился брат Ансельм.

Пришлось спускаться обратно к римской дороге. К счастью, ночь выдалась лунная. В Монтелу дети попали только под утро. Они узнали, что со вчерашнего дня крестьяне прочесывают Ньельский лес, но нашли лишь колдунью, которая на поляне собирала целебные травы, обвинили ее в том, что это она украла их детей, и без долгих слов вздернули на ветке дуба.

***

— Ты понимаешь или нет, — говорил барон Арман Анжелике, — сколько беспокойства и хлопот причинили мне все вы, и ты в особенности?..

Разговор этот происходил через несколько дней после их побега. Анжелика, прогуливаясь, шла по тропинке через овраг и повстречала своего отца. Он сидел на пне, а неподалеку щипал траву его конь.

— Что же с мулами, ничего не получается, отец?

— Нет, дело идет на лад. Я как раз возвращаюсь от Молина. Видишь ли, Анжелика, после твоего безрассудного бегства в лес тетя Пюльшери убедила нас, меня и твою мать, что дальше воспитывать тебя здесь, в замке, невозможно. Тебя надо поместить в монастырь. И вот я решился на шаг, весьма унизительный для меня, шаг, которого раньше я хотел избежать любой ценой. Я поехал к Молину и попросил его дать вперед некоторую сумму денег, благо он предлагал мне их для устройства наших семейных дел.

Он говорил тихим, печальным голосом, словно что-то надломилось в нем, словно случилась беда куда горше, чем смерть отца или отъезд старшего сына.

— Бедный папа, — прошептала Анжелика.

— Но все это не так-то просто, — продолжал барон. — Просить милостыню у простолюдина тяжело уже само по себе. Но меня беспокоит другое: я никак не могу понять, что у этого Молина на уме. Давая ссуду, он поставил мне весьма странные условия.

— Какие же, отец?

Барон задумчиво посмотрел на дочь и провел своей мозолистой ладонью по ее чудесным темно-золотистым кудрям.

— Как странно… Мне легче довериться тебе, чем твоей матери. Ты сумасбродка, дикарка, но мне кажется, что уже сейчас ты способна все понять. Конечно, я подозревал, что Молин рассчитывает как следует нажиться на этой затее с мулами, но я не совсем понимал, почему он обратился именно ко мне, а не к кому-нибудь из местных барышников. Теперь же я понял: для него важно, что я дворянин. Он сам сегодня сказал мне: он рассчитывает, что я при помощи своих связей или родственников добьюсь от суперинтенданта финансов освобождения от таможенной пошлины, городской ввозной пошлины и «пыльной пошлины» за прогон скота для четвертой части всех мулов, предназначенных к продаже, а также гарантированного права сбывать эту четверть в Англию или, когда кончится война, в Испанию.

— Да это же великолепно! — восторженно воскликнула Анжелика. — Как хитро все задумано! С одной стороны Молин — простолюдин, но человек ловкий, с другой — вы, дворянин…

— И не ловкий, — улыбнулся отец.

— Нет, просто вы не привыкли заниматься такими делами. Зато у вас связи и титулы. Вы добьетесь успеха. Вы же сами говорили, что невозможно вывозить мулов за границу из-за очень высоких городских и дорожных пошлин. Но уж коли речь пойдет всего лишь о четвертой части мулов, суперинтендант сочтет вашу просьбу умеренной. А что вы будете делать с остальными?

— Их получит право закупать в Пуатье по рыночным ценам военное интендантство.

— Выходит, все предусмотрено. Молин — человек дальновидный. Может, вам следует повидаться с маркизом дю Плесси и даже написать герцогу Ла Тремулю? Хотя я слышала, что все эти сеньоры скоро приедут в наши края, они ведь снова занялись своей Фрондой.

— Да, действительно, об этом поговаривают, — недовольно пробормотал барон. — Во всяком случае, поздравлять меня еще рано. Приедут ли эти вельможи или нет, еще не известно, как, впрочем, и то, захотят ли они мне помочь. Да, я еще не рассказал тебе самого удивительного.

— Чего?

— Молин настаивает, чтобы я возобновил добычу свинца на нашем заброшенном руднике около Волу, — задумчиво вздохнул барон. — Иногда мне кажется, что Молин просто не в своем уме, хотя, надо признаться, я не вполне разбираюсь в этих мудреных делах… если, впрочем, это настоящие дела. Короче говоря, он попросил меня ходатайствовать перед королем о восстановлении привилегии моих предков добывать свинец и серебро на этом руднике. Помнишь заброшенный рудник около Волу? — спросил барон, увидев, что Анжелика унеслась куда-то мыслями.

Анжелика молча кивнула.

— Интересно бы знать, что этот чертов Молин собирается извлечь из наших старых камней?.. По-видимому, оборудование рудника будет заказано от моего имени, но на деньги Молина. Мы заключим с ним тайное соглашение, по которому он получает рудник в аренду на десять лет и берет на себя все-расходы, связанные с моей земельной собственностью и разработкой рудника. Я же в свою очередь должен добиться от суперинтенданта, чтобы четверть добываемого металла тоже освободили от обложения налогом и дали те же гарантии на вывоз его за границу. Все это представляется мне несколько сложным, — заключил барон и встал.

Когда он поднимался, в его кошельке звякнули золотые экю, которые он только что получил от Молина, и приятный этот звон подбодрил его.

Он подозвал коня и, придав своему взгляду суровость, посмотрел на задумавшуюся Анжелику.

— Постарайся забыть все, что я рассказал тебе, и займись своим гардеробом. На сей раз, дочь моя, решено: ты отправляешься в монастырь.

***

Итак, Анжелика начала собираться в дорогу. Ортанс и Мадлон тоже уезжали. Ранмон и Гонтран должны были в Пуатье завезти своих сестер к урсулинкам, а сами отправиться к монахам-иезуитам, которые слыли отличными воспитателями.

Намеревались было включить в этот список отъезжающих и девятилетнего Дени, но тут уж взбунтовалась кормилица. Сначала на нее навалили девятерых детей, а теперь хотят забрать сразу всех! Нет, так нельзя бросаться из одной крайности в другую! И Дени остался. Остался вместе с Мари-Агнесс, Альбером и младшим в семье, которого называли просто Бебе, заполнять «досуги» Фантины Лозье.

Однако за несколько дней до отъезда одно происшествие чуть не изменило судьбу Анжелики.

Сентябрьским утром барон де Сансе вернулся из замка Плесси крайне возбужденный.

— Анжелика! — крикнул он, входя в гостиную, где, поджидая его, собралась уже вся семья, чтобы сесть за стол. — Анжелика, ты здесь?

— Да, отец.

Он критически осмотрел свою дочь, которая за последние месяцы сильно вытянулась и теперь ходила с чистыми руками, аккуратно причесанная. По всеобщему мнению, Анжелика наконец-то образумилась.

— Ну что ж, ничего, — словно про себя пробормотал барон и, обратившись к жене, сказал:

— Представьте себе, маркиз дю Плесси только что прибыл в замок со всеми чадами и домочадцами — с маркизой, сыном, пажами, слугами и псарней. У них — именитый гость, принц Конде со своей свитой. Я столкнулся там с ними, и это меня даже несколько огорчило. Но мой кузен проявил по отношению ко мне крайнюю любезность. Подозвал меня, справился о вас, и знаете, о чем попросил? Привезти к нему Анжелику, чтобы она заменила одну из фрейлин маркизы. Маркизе пришлось оставить в Париже почти всех девушек, которые ее причесывают, развлекают и играют ей на лютне. Она очень взбудоражена приездом принца Конде, и ей, она уверяет, просто необходимы в помощь миловидные девушки.

— А почему Анжелику, а не меня? — с вызовом воскликнула Ортанс.

— Потому что он сказал «миловидные», — без обиняков отрезал отец.

— Однако ведь маркиз нашел, что у меня тонкий ум.

— А маркиза желает видеть вокруг себя хорошенькие мордочки.

— Это уж слишком! — воскликнула Ортанс и бросилась к сестре с явным намерением исцарапать ей лицо.

Но Анжелика, предвидя маневр сестры, проворно увернулась. С бьющимся сердцем поднялась она в большую комнату, где жила теперь только вдвоем с Мадлон. В окно она кликнула мальчика-слугу и приказала ему принести ведро воды и таз.

Она тщательно вымылась и долго расчесывала щеткой свои прекрасные волосы, которые ниспадали ей на плечи шелковистой пелериной. Тетушка Пюльшери поднялась к ней и принесла самое лучшее платье из тех, что Анжелике сшили для монастыря. Анжелика восторгалась им, хотя было оно довольно тусклого, серого цвета. Но зато оно сшито из новой материи, специально купленной у известного суконщика в Ниоре, и его оживляет белый воротник! Это было ее первое длинное платье. Надевая его, она даже пританцовывала от радости. Тетушка Пюльшери в умилении сложила ладони.

— Маленькая моя Анжелика, да тебя там примут за взрослую девушку. Может, тебе сделать настоящую прическу?

Но Анжелика отказалась. Женское чутье подсказало ей, что не следует скрывать под пудрой свое единственное украшение.

Она села на гнедого красавца мула, которого отец приказал оседлать для нее, и вместе с бароном отправилась в замок дю Плесси.

Замок пробудился от своего зачарованного сна. Когда барон с дочерью, оставив мула и коня у Молина, шли по главной аллее, навстречу им неслась музыка. На лужайках резвились длинноногие борзые и маленькие грифоны. Сеньоры в локонах и дамы в переливающихся всеми цветами радуги платьях прогуливались по аллеям. Некоторые из них с удивлением поглядывали на жалкого дворянчика в темной одежде из грубого сукна и девочку-подростка в платье монастырской воспитанницы.

— Одета нелепо, но хорошенькая, — заметила одна из дам, обмахиваясь веером.

«Уж не обо мне ли они говорят? — подумала Анжелика. — Но чем же нелепо она одета?» — Анжелика внимательнее оглядела яркие, роскошные туалеты, украшенные кружевами, и ее серое платье вдруг показалось ей неуместным здесь.

Барон Арман не разделял смущения дочери. Все его мысли были поглощены предстоящим разговором, о котором он собирался просить маркиза дю Плесси. Добиться отмены налога на четверть будущего табуна мулов и четверть добытого свинца для такого знатного родом дворянина, как барон де Ридуэ де Сансе де Монтелу, наверняка не составит труда. Но обнищавший дворянин понимал лишь одно: живя вдали от двора, он стал похож на простого виллана, и сейчас все эти господа в напудренных локонах, с благовонным дыханием, с их жеманной болтовней ошеломили его. Да, помнится, при Людовике XIII всячески подчеркивались простота и суровость нравов. Разве не сам король, шокированный слишком большим декольте у юной красавицы из Пуатье, без всяких церемоний плюнул в этот нескромный… и соблазнительный вырез?

Арман де Сансе лично был свидетелем знаменитого королевского плевка и теперь, пробираясь с Анжеликой сквозь эту разряженную толпу, с грустью вспоминал о былых временах.

С невысокого помоста доносились нежные, пленительные звуки — там сидели музыканты с рылями, лютнями, гобоями и флейтами. В большой зеркальной зале танцевала молодежь. Анжелика подумала, что, может, среди танцующих находится и ее кузен Филипп.

Тем временем барон де Сансе добрался до последней валы и, сняв видавшую виды шляпу с жалким пером, склонился в почтительном поклоне. Это больно кольнуло Анжелику. «При нашей бедности было бы уместнее вести себя надменно», — подумала она. И вместо того чтобы присесть в глубоком реверансе, который тетушка Пюльшери заставила ее повторить трижды, она застыла, как деревянная кукла, устремив взгляд в пространство. Она почти не различала лиц окружающих, их словно окутывал туман, но она знала, что глядя на нее, каждый с трудом сдерживается, чтобы не хихикнуть. И когда лакей объявил: «Мессир барон де Ридуэ де Сансе де Монтелу!» — наступило внезапное молчание, прерываемое лишь приглушенными смешками.

Прикрытое веером лицо маркизы дю Плесси стало пунцовым, а в глазах заискрилось сдержанное веселье. Маркиз дю Плесси спас положение, приветливо поспешив к барону.

— Дорогой кузен, — вскричал он, — как любезно с вашей стороны, что вы столь быстро откликнулись на наше приглашение и привели с собой вашу очаровательную дочь. Анжелика, вы еще больше похорошели с тех пор, как я видел вас. Разве не так? — И, повернувшись к своей жене, он спросил:

— Не правда ли, она похожа на ангела?

— Сущий ангел! — согласилась маркиза, которой уже удалось взять себя в руки. — Если ее приодеть, она будет просто божественна. Душенька, сядьте на этот табурет, чтобы мы могли налюбоваться вами в свое удовольствие.

— Дорогой кузен, — сказал Арман де Сансе, и его хрипловатый голос странно прозвучал в этом жеманном салоне, — я хотел бы неотлагательно побеседовать с вами о важных делах.

Маркиз изумленно поднял брови.

— Вот как? Я вас слушаю.

— Простите, но это сугубо приватный разговор. Маркиз дю Плесси бросил на присутствующих покорный взгляд, в котором, однако, сквозила насмешка.

— Прекрасно! Прекрасно, дорогой кузен. Коли так, пройдемте ко мне в кабинет. Сударыни, извините нас… Мы скоро вернемся.

Анжелика осталась одна на своем табурете под перекрестными взглядами окружавших ее дам. Она постепенно справилась с овладевшим ею поначалу мучительным волнением. Теперь она уже ясно различала лица вокруг. Большинство дам были ей незнакомы, до рядом с маркизой она увидела очень красивую женщину, которую узнала по белоснежной, с перламутровым отливом шее.

«Графиня де Ришвиль», — вспомнила Анжелика.

Глядя на расшитое золотом с усеянной бриллиантами шемизеткой платье графини, Анжелика особенно ясно почувствовала, насколько уродливо ее серое платье. Все дамы сверкали с ног до головы. На поясе у них болтались разные безделушки: зеркальца, черепаховые гребни, бонбоньерки, часики. Нет, она, Анжелика, никогда не будет одета так роскошно. Никогда не сумеет так высокомерно смотреть, разговаривать таким тоненьким и кокетливым голоском, точно во рту у тебя леденец.

— Дорогая, — пропищала одна из дам, — у нее же прелестные волосы, но они не знали настоящего ухода.

— А грудь для пятнадцати лет чересчур мала.

— Но, милая моя, ей только-только тринадцать.

— Если вы желаете знать мое мнение, Анриетта, то прямо скажу вам: ее уже не обтесать!

«Что я мул, выставленный на продажу, что ли?» — думала Анжелика. Она была так поражена, что даже не слишком оскорбилась.

— Как хотите, но у нее зеленые глаза, — воскликнула графиня де Ришвиль, — а зеленые глаза, как и изумруд, приносят несчастье!

— Это же такой необычный цвет, — возразила другая дама.

— Но они лишены обаяния. Посмотрите, какой холодный взгляд у этой девочки. Нет, право, я не терплю зеленые глаза.

«Неужели они обесценят единственное мое богатство — волосы и глаза?» — думала девочка.

— Конечно, сударыня, — неожиданно сказала она вслух, — спору нет, голубые глаза настоятеля Ньельского аббатства нежнее… и приносят вам счастье, — тише добавила она.

Наступила мертвая тишина. Несколько дам прыснули со смеху, но тут же замолкли. Все растерянно переглядывались, словно не веря, что такие слова смогла произнести эта сидевшая с невозмутимым видом девочка.

Краска залила лицо и даже шею графини де Ришвиль.

— Да я же ее знаю! — воскликнула она, но тут же от досады прикусила губу.

Все в изумлении уставились на Анжелику. Маркиза дю Плесси, славившаяся своим злоязычием, снова прикрыла лицо веером, скрывая насмешливую улыбку. Но теперь уже она прятала ее от соседки.

— Филипп! Филипп! — позвала она, чтобы выйти из неловкого положения. — Где мой сын? Мессир де Бар, будьте так добры, пригласите сюда полковника.

И когда шестнадцатилетний полковник явился, маркиза сказала:

— Филипп, эта твоя кузина де Сансе. Проводи ее к танцам. В обществе молодых людей ей будет веселее, чем с нами.

Не дожидаясь приглашения кузена, Анжелика встала. Сердце ее отчаянно заколотилось, и она обозлилась на себя за это. Юный сеньор смотрел на мать с нескрываемым возмущением. «Как, — казалось, говорил он, — как осмеливаетесь вы навязывать мне так дурно одетую девчонку!»

Но, видимо, по выражению лиц находящихся в гостиной дам он понял, что здесь произошла какая-то неловкость, и, протянув Анжелике руку, процедил сквозь зубы:

— Идемте, кузина.

Она вложила в его открытую ладонь свои маленькие пальчики, о красоте которых она даже не подозревала. Филипп молча довел ее до входа в галерею, где пажам и молодым сеньорам его возраста было разрешено резвиться в свое удовольствие.

— Расступитесь! Расступитесь! — неожиданно крикнул юный маркиз. — Друзья, представляю вам мою кузину, баронессу Унылого платья!

Раздался дружный хохот, их окружили молодые люди. Пажи были в туфлях на высоких каблуках, в коротких до колен штанах с буфами, из-под которых смешно торчали длинные и тощие ноги, и все они показались Анжелике похожими на цапель.

«В общем-то, я в своем унылом платье выгляжу не смешнее, чем они с этими тыквами вокруг бедер», — подумала Анжелика.

Она бы, пожалуй, охотно поступилась своим самолюбием, лишь бы побыть еще рядом с Филиппом, но один из подростков спросил ее:

— Вы умеете танцевать, мадемуазель?

— Немного.

— Правда? А какие танцы?

— Бурре, ригодон, умею водить хоровод…

Ее слова вызвали новый взрыв хохота.

— Ха-ха-ха! Филипп, что за птицу ты нам привел? А ну-ка, мессиры, давайте тянуть жребий! Кто будет танцевать с этой пастушкой? Есть любители бурре? Уф!.. Уф!.. Уф!..

Анжелика выдернула свою руку из руки Филиппа и бросилась прочь.

Она прошла через большие залы, где сновали слуги и толпились сеньоры, через холл с мозаичным полом, где на бархатных подстилках спали собаки. Она искала отца, изо всех сил удерживая слезы. Все это пустяки! Надо забыть об этом, как о нелепом, кошмарном сне. Перепелке не следует вылетать из своей чащи. Вспомнив наставления тети Пюльшери, к которым она все же прислушивалась, Анжелика твердила про себя, что наказана поделом, что незачем было из пустого тщеславия соблазняться лестным, на первый взгляд, предложением маркизы дю Плесси.

Наконец она услышала пронзительный голос маркиза, доносившийся из маленькой комнаты, расположенной в стороне от других.

— Ничего подобного! Ничего подобного! Мой бедный друг, вы совершенно не в курсе дела, — сокрушенным тоном говорил маркиз. — Вы напрасно воображаете, что нам, дворянам, — а у нас столько расходов! — легко получить льготы. К тому же ни я, ни принц Конде не в состоянии освободить вас от налогов.

— Я вас прошу лишь замолвить за меня словечко перед суперинтендантом финансов мессиром де Треманом, ведь вы лично знакомы с ним. А дело не лишено интереса и для него. Я прошу освободить меня от налогов и всех подорожных пошлин только при перевозке товара от Пуату до побережья. И прошу, кстати, сделать это исключение только для четверти своих мулов и добытого свинца. В возмещение военное интендантство короля оставляет за собой право купить остальных мулов по рыночной цене, а королевская казна получит возможность приобретать свинец и серебро по официальному курсу. А ведь государству выгоднее иметь нескольких надежных поставщиков различных товаров у себя в стране, чем ввозить эти товары из-за границы. У меня, к примеру, для тяги пушек есть великолепные мулы, крепкие и сильные…

— От ваших слов разит навозом и потом, — возмущенно воскликнул маркиз, брезгливым жестом поднося руку к носу. — И знаете, я не поручусь, что, занимаясь такого рода делами, которые — простите мою откровенность — сильно смахивают на торговлю, вы не унижаете своего звания дворянина.

— Торговля это или нет, но мне надо жить, — отрезал Арман де Сансе твердым голосом, что весьма обрадовало Анжелику.

— А мне, — воскликнул маркиз, вздымая руки к небу, — вы думаете, мне легко жить! И все же, смею вас заверить, никогда не опорочу я своего дворянского звания никаким низменным занятием.

— Ваши доходы несравнимы с моими, кузен. Собственно говоря, я нищий и для короля, который отказывает мне в помощи, и для ростовщиков из Ниора, которые заживо сжирают меня.

— Знаю, знаю, дорогой Арман. Но вы когда-нибудь задумывались над тем, как я, будучи придворным, занимая две важные должности при короле, свожу концы с концами? Убежден, что нет. А между тем, да будет вам известно, мои расходы неизменно превышают доходы. Я отношу сюда, естественно, и доходы от моего имения Плесси, и доходы от имения моей жены в Турени, а также те примерно сорок тысяч ливров, которые мне приносит Моя должность камергера короля и полковника Пуатевенской бригады, что в среднем составляет тысяч сто шестьдесят в год…

— Я бы довольствовался и десятой частью, — вставил барон.

— Терпение, мой деревенский кузен. Да, у меня сто шестьдесят тысяч ливров дохода. Но поймите, что расходы моей жены, полк моего сына, особняк в Париже, дом, который я снимаю в Фонтенбло, переезды вместе с двором в его скитаниях, проценты, которые надо погашать по различным займам, приемы, гардероб, экипажи, прислуга и прочее — все это обходится мне в триста тысяч ливров.

— Иными словами, у вас ежегодно не хватает примерно ста пятидесяти тысяч?

— Вы только что сами убедились в этом, дорогой кузен. И если я позволил себе изложить вам все эти утомительные подробности, то лишь затем, чтобы вы поняли меня, почему в данный момент я не могу обратиться к суперинтенданту финансов мессиру де Треману.

— Но вы же знакомы с ним лично.

— Знаком, но больше с ним не встречаюсь. Я уже устал повторять вам, что мессир де Треман остался верен королю, регентше и даже готов посвятить себя Мазарини…

— Ну что ж, как раз…

— Как раз по этой-то причине мы с ним больше и не встречаемся. Разве вы не знаете, что принц Конде, которому я предан до конца, в ссоре с двором?..

— Откуда же мне знать это? — ответил ошеломленный Арман де Сансе. — Ведь когда мы виделись с вами несколько месяцев назад, у регентши не было более верного слуги, чем принц Конде.

— Да, но с тех пор много воды утекло, — с досадой вздохнул маркиз дю Плесси. — Я не стану пересказывать вам здесь всю историю в подробностях. Но знайте только одно: если королева, оба ее сына и этот дьявол в красной мантии смогли вернуться в Лувр, в Париж, то лишь благодаря принцу Конде. Но вместо благодарности с этим великим человеком обращаются самым недостойным образом. Вот уже несколько недель, как между ними произошел полный разрыв. А сейчас Испания сделала принцу весьма заманчивые предложения, и он приехал ко мне, чтобы разобраться, имеют ли они под собой реальную почву.

— Предложения со стороны Испании? — переспросил барон Арман.

— Да. И представьте себе — только дайте слово дворянина, что это останется между нами, — король Филипп IV идет даже на такой шаг: предлагает нашему прославленному полководцу, а также и мессиру де Тюренну по десятитысячной армии каждому.

— Но для чего?

— Да для того, чтобы ограничить власть регентши и главным образом власть этого вора кардинала! Принц Конде во главе испанских армий войдет в Париж, и Гастон Орлеанский, брат короля, брат покойного Людовика XIII, взойдет на престол. Монархия будет спасена и наконец избавлена от женщин, детей и чужестранца, который бесчестит ее. А что в свете этих прекрасных перспектив, по-вашему, должен делать я? Чтобы вести такой образ жизни, о каком я вам говорил сейчас, я не могу делать ставку на того, кто обречен на поражение. Народ, парламент, двор — все ненавидят Мазарини. А королева продолжает за него цепляться и никогда от него не откажется. Просто Невозможно описать, какое жалкое существование влачат последние два года двор и малолетний король. Они живут как цыгане: бесконечные бегства, возвращения, ссоры, войны

— и так без конца…

Все имеет свои пределы! Дело малолетнего короля Людовика XIV проиграно. И добавлю еще, что дочь Гастона Орлеанского, герцогиня де Монпансье — вы знаете эту высокую шумную девицу, — ярая сторонница Фронды. Год назад она уже сражалась на стороне бунтовщиков. И теперь снова рвется в бой. Моя жена обожает ее, и та платит ей тем же. Но на сей раз я не допущу, чтобы мы с Алисой оказались в разных лагерях. Перепоясаться голубым шарфом и воткнуть в шляпу колос вроде бы не так уж страшно, если подобные разногласия не приведут к другим разногласиям между супругами. Вообще Алиса просто в силу своего характера вечно восстает против чего-нибудь, за что-нибудь борется. Против лент на чулках и за ленты на портупеях, против челки и за открытый лоб и тому подобное. Словом, оригиналка. Сейчас она против регентши Анны Австрийской, ибо та сказала, что пастилки, которые употребляет моя жена, чтобы освежить рот, напоминают слабительные таблетки. Ничто не заставит Алису вернуться ко двору, где, как она уверяет, всем опостылели набожность королевы и выходки малолетних принцев. Короче говоря, если моя жена не желает следовать за мной, придется мне последовать за ней. У меня есть маленькая слабость я нахожу, что моя жена весьма пикантна, обладает даром любви, и это мне по душе… А в общем, Фронда — премилая игра…

— Но… но неужели хотите сказать, что и мессир де Тюренн… тоже? — растерянно пробормотал Арман де Сансе.

— Подумаешь, мессир де Тюренн! Мессир де Тюренн! Он такой же, как и все. Тоже не любит, когда недооценивают его заслуги. Он просил, чтобы ему пожаловали Седан. Ему отказали. Как и следовало ожидать, он разгневался. Даже ходят слухи, что он уже принял предложения испанского короля. Принц Конде — тот более осмотрителен. Он не сделает такого шага, пока не получит известий от своей сестры герцогини де Лонгвиль, которая отправилась вместе с принцессой Конде поднимать на борьбу Нормандию. Надо вам сказать, что здесь находится герцогиня де Бофор, к чарам которой неравнодушен наш великий герой… Поэтому на сей раз он не так уж рвется в бой. И вы его, конечно, извините, когда увидите эту богиню… у нее такая нежная кожа, дорогой мой…

Анжелика, которая стояла, прислонясь к стене, заметила издали, как отец достал огромный платок и вытер влажный лоб.

«Ничего он не добьется, — подумала она, и у нее сжалось сердце. — Что им до наших мулов и нашего свинца с серебром?»

Сердце ее разрывалось от жалости к отцу. Не в силах больше слушать, она выбежала в окутанный голубыми сумерками парк. Из окон гостиных, словно перекликаясь, доносились звуки скрипок и гитар, цепочка лакеев пронесла канделябры, другие слуги, взобравшись на табуреты, зажигали свечи в бра, висящих у зеркал, в которых дрожало пламя.

«Подумать только, — размышляла Анжелика, медленно бредя по аллеям парка,

— подумать только, бедный папа потерял покой из-за того, что Молин собирается продать Испании, с которой мы воюем, нескольких мулов. Он считает это предательством. А вот принцам все безразлично, хотя они-то и пользуются милостями двора. Неужели они и правда собираются воевать против короля?..»

Анжелика обошла замок и оказалась у той стены, на которую она когда-то не раз залезала, чтобы полюбоваться сокровищами волшебной комнаты. Здесь было пустынно, потому что даже парочки, не боявшиеся вечернего тумана, какого-то особенно промозглого в этот осенний день, предпочитали прогуливаться по лужайкам перед замком.

Привычным движением Анжелика скинула туфли и, несмотря на свое длинное платье, проворно залезла на карниз второго этажа. Уже совсем стемнело, и вряд ли кто-нибудь, проходя мимо, мог заметить девочку, тем более что она укрылась в тени башенки, украшавшей правое крыло замка.

Окно комнаты оказалось открытым. Анжелика заглянула туда. В комнате золотистым огоньком горел ночник, и Анжелика поняла, что наконец-то здесь кто-то живет. Сейчас, при свете ночника, прекрасная мебель и ковры казались еще таинственнее. Словно снежинки, поблескивали перламутровые инкрустации на шифоньерке красного дерева.

Анжелика взглянула в ту сторону, где стояла высокая кровать, покрытая камчатым одеялом, и вдруг ей почудилось, будто картина, изображавшая богов, ожила.

На кровати, среди скомканных простынь со свисавшими на пол кружевами, белели два обнаженных тела. Они так крепко сжимали друг друга в объятиях, что сначала Анжелика подумала, что это борются подростки, два бесстыдных драчливых пажа, и только потом она сообразила, что перед нею мужчина и женщина.

Темные локоны мужчины закрывали лицо женщины, а своим длинным телом он, казалось, хотел совсем расплющить ее. Однако мужчина двигался медленно и ритмично, с каким-то сладострастным упорством, и в колеблющемся свете ночника видно было, как напрягались все его великолепные мускулы.

Полумрак скрывал женщину — Анжелика различила лишь согнутую тонкую ногу, прижатую к бедру мужчины, грудь под мужской ладонью да белую руку, которая порхала легко, словно бабочка, почти машинально лаская мужское тело, а потом вдруг, расслабленная, падала, свисая с постели, и до Анжелики доносился глубокий стон.

В те мгновения, когда наступала тишина, Анжелика слышала их слившееся воедино дыхание, оно становилось все чаще, напоминая порывы знойного ветра. Потом вдруг снова наступало затишье, и снова среди ночи раздавался жалобный стон женщины, а ее рука, словно срезанный цветок, бессильно падала на белую простыню.

Анжелика была до боли потрясена и в то же время словно околдована этим зрелищем… Она столько раз любовалась картиной, изображавшей Олимп, столько раз упивалась красотой открывшегося ей мира, исполненного какого-то страстного, величественного порыва, что в конце концов сцена, которую она сейчас наблюдала и смысл которой ей был ясен, как всякой девочке, выросшей на лоне природы, показалась ей прекрасной.

«Так вот она какая — любовь!» — думала Анжелика, и по ее телу пробегала дрожь ужаса и восторга.

Наконец любовники разжали объятия. Теперь они отдыхали, лежа рядом, бледные, словно мертвецы, погребенные в темном склепе. В блаженном предчувствии приближающегося сна их дыхание становилось все спокойнее. Оба они молчали. Первой шевельнулась женщина. Протянув белоснежную руку, она достала с консоли у кровати графин, где поблескивало темно-красное вино, и виновато улыбнулась.

— О, дорогой мой, я изнемогаю, — прошептала она. — Давайте выпьем русильонского вина, право, ваш лакей оказался весьма предусмотрителен. Налить вам бокал?

Мужчина что-то пробормотал из глубины алькова, выражая, видимо, свое согласие.

Дама, к которой, казалось, уже вернулись силы, наполнила вином два бокала и, протянув один мужчине, осушила свой с явным наслаждением. И вдруг Анжелика подумала, что и она бы не прочь сейчас лежать там, на этой постели, и смаковать жгучее вино Юга.

«Это горячительный напиток принцев», — мелькнула у нее догадка.

Сидеть на карнизе было очень неудобно, но Анжелика, поглощенная созерцанием этой сцены, ничего не замечала. Теперь она видела женщину всю, любовалась ее безукоризненно округлой грудью с лиловатыми сосками, изящной линией живота, длинными скрещенными ногами.

На подносе лежали фрукты. Женщина выбрала персик и вонзила в него свои зубки.

— Черт побери, кто смеет мешать нам? — вскричал вдруг мужчина и, легко перепрыгнув через свою любовницу, соскочил на пол.

Анжелика не слышала стука в дверь и, решив, что ее обнаружили, в смертельном страхе прижалась к башенке.

Когда она снова осмелилась заглянуть в окно, она увидела, что бог облачился в широкий коричневый халат и перепоясался серебряным шнурком. Ему было лет тридцать. Лицо у него оказалось не такое красивое, как тело, потому что длинный нос и жесткий, хотя и пламенный взгляд делали его похожим на хищную птицу.

— Я здесь с герцогиней де Бофор, — крикнул он, повернувшись к двери.

Назад | Вперед