«Анжелика / Маркиза ангелов» (фр. Angélique / Marquise des Anges) (1957). Часть 2. Глава 24

Радостное настроение царило не только в доме Анжелики, но и во всем королевстве. Даже архиепископ Тулузский, озабоченный более важными делами, на время прекратил слежку за своим соперником графом де Пейраком.

И в самом деле, его преосвященство барон де Фонтенак, архиепископ Тулузский, вместе с архиепископом Байоннским был приглашен сопровождать кардинала Мазарини в его поездке к Пиренеям.

По всей Франции из уст в уста передавалась новость: с небывалой помпой, которая потрясла весь мир, кардинал Мазарини отправился в дальний путь. Он ехал к Пиренеям, в страну басков, где на Фазаньем острове, на реке Бидассоа, будет торговаться с испанцами о мире. Наконец прекратится эта бесконечная война, которая каждый год с первыми весенними цветами вспыхивала с новой силой. Но еще больше, чем эта долгожданная новость, всех, вплоть до самого скромного ремесленника королевства, радовала другая весть: в залог мира гордая Испания согласилась отдать свою инфанту в супруги юному королю Франции. И теперь, несмотря на кое-какие недомолвки, на подозрительные взгляды, которые еще бросали друг на друга недавние враги, люди, жившие по обе стороны Пиренеев, ликовали так, как нигде в нынешней Европе, во всех ее странах, — и в бунтующей Англии, и в жалких немецких и итальянских княжествах, и в землях этих грубых, неотесанных мореходов — фламандцев и голландцев, — не сыскать было более достойной пары, чем молодой король и юная инфанта.

И впрямь, какому иному королю могла предназначаться инфанта, единственная дочь Филиппа IV, истинная богиня с перламутровым цветом лица, в строгости воспитанная под сводами мрачных дворцов?

И какая иная принцесса, желавшая стать супругой двадцатилетнего короля, надежды одной из величайших наций мира, могла похвастаться столь благородной кровью и обеспечить столь выгодный союз?

И конечно же, в замках тулузской знати страстно обсуждали это событие, и дамы утверждали, что юный король пролил украдкой немало слез, Так как был безумно влюблен в свою подружку детства, черноглазую Марию Манчини, племянницу кардинала. Но интересы государства превыше всего. И в данном случае кардинал убедительно доказал, что слава его королевского питомца и процветание страны для него важнее всего.

Для кардинала заключение мира было торжеством его интриг, которые он плел своими итальянскими руками многие годы. Он безжалостно устранил с пути собственную родню. Людовик XIV женится на инфанте!

***

Итак, восемь карет кардинала, десять повозок с багажом, двадцать четыре мула, сто пятьдесят ливрейных лакеев, сто всадников и двести пехотинцев тянулись к изумрудному побережью, к Сен-Жан-де-Люзу.

По пути кардинал вытребовал к себе архиепископов Байоннского и Тулузского с их свитами, чтобы придать своему кортежу еще большее великолепие. А в это время по ту сторону Пиренеев дон Луис де Аро, посланец его католического величества, противопоставив всей этой роскоши надменную скромность, ехал по плато Кастилии, везя в своих сундуках одни лишь свернутые рулонами гобелены с изображением сцен, которые должны будут напомнить кое-кому о славном прошлом королевства Карла V.

Ни кардинал, ни представитель Испании не спешили, ибо никто не хотел прибыть первым и тем самым унизить себя ожиданием. В конце концов оба — и итальянец и испанец, — топчась буквально на каждом метре, совершили чудо этикета и прибыли на берег Бидассоа в один и тот же день и в один и тот же час. Некоторое время они пребывали в нерешительности. Кто первым спустит лодку на воду, чтобы отплыть на маленький Фазаний остров посредине реки, где должна состояться встреча? Наконец оба нашли выход, который удовлетворил их гордость. И кардинал и дон Луис де Аро одновременно объявили себя больными. Уловка оказалась неудачной, так как причины были слишком уж сходны, но тем не менее, чтобы все выглядело благопристойно, пришлось ждать, пока «больные» поправятся, но никто не желал «выздоравливать» первым.

Вся Европа сгорала от нетерпения. Будет ли заключен мир? Состоится ли свадьба? Каждая деталь страстно обсуждалась.

В Тулузе Анжелика следила за всем этим без особого интереса. Она была поглощена радостным событием в своей жизни, которое представлялось ей гораздо более важным, чем свадьба короля.

День ото дня они жили с мужем все в большем согласии, и Анжелика начала страстно мечтать о ребенке. Ей казалось, что только материнство сделает ее настоящей женой Жоффрея. Тщетно он без конца уверял ее, что никогда ни одну женщину до нее не любил настолько сильно, чтобы познакомить ее со своей лабораторией и беседовать с ней о математике; она относилась к его словам недоверчиво и, мало того, еще начинала ревновать его к прошлому. Он смеялся над ее ревностью, но в глубине души был от этого в восторге.

Она поняла, насколько чувствительным был этот дерзкий человек, какое мужество он проявлял, чтобы преодолеть свое несчастье. Она восхищалась мужем, одержанной им победой. Ей казалось, что будь он красив и неуязвим, она не любила бы его так страстно. И ей хотелось подарить ему ребенка. Но шло время, и Анжелика уже начала опасаться, что она бесплодна.

Наконец, в начале зимы 1658 года, она поняла, что беременна, и от счастья заплакала.

Жоффрей не скрывал своей радости, своей гордости. В ту зиму, когда все лихорадочно готовились к королевской свадьбе — хотя еще ничего не было решено, — на которой знатные сеньоры Лангедока надеялись быть в числе приглашенных, в Отеле Веселой Науки жизнь текла спокойно. Граф де Пейрак целиком посвятил себя работе и жене, прекратив шумные приемы, которые давал в своем замке. Кроме того, ничего не сказав Анжелике, он воспользовался отсутствием архиепископа, чтобы усилить свое влияние на жизнь тулузского общества, что с одобрением встретили некоторые капитулы и часть именитых горожан.

Незадолго до родов Анжелика переехала в маленький замок графа в Беарне, у подножия Пиренеев, где воздух был лучше, чем в Тулузе.

Будущие родители, естественно, долго обсуждали, какое имя они дадут своему сыну, наследнику графов Тулузских. Жоффрей хотел назвать его Кантором, в честь знаменитого лангедокского трубадура Кантора де Мармоиа, но так как мальчик появился на свет в разгар празднеств по случаю присуждения поэтических премий Тулузской академии, то решили дать ему имя Флоримон.

Малыш родился смуглый, с густыми черными волосами. Вначале Анжелика испытывала смутную неприязнь к нему за причиненные ей страх и муки. Правда, акушерка утверждала, что для первых родов все обошлось очень хорошо, но Анжелика редко болела и не привыкла к физическим страданиям. Несколько долгих часов боль не отпускала ее, разливаясь по всему телу, и Анжелику охватило чувство возмущения. Она была одна со своими страданиями, ни любовь, ни дружба ничем не могли ей помочь, и неведомый еще ребенок уже властвовал над нею. Лица окружавших ее людей казались ей чужими.

Этот час словно предвосхитил то страшное одиночество, которое ей пришлось испытать в дальнейшем. Она еще не знала, что оно ждет ее, но все ее существо как бы ощутило его, и граф де Пейрак с беспокойством гадал, почему она сутки лежала бледная, молчаливая и лишь натянуто улыбалась.

Но вот как-то вечером — это было на третий день — Анжелика с любопытством склонилась над колыбелью, где спал сын, и увидела такие же точеные черты, как у Жоффрея, если смотреть на него с той стороны, где лицо не изуродовано. Она представила себе, как жестокая сабля разрубает личико этого ангела, как беспомощное тельце выбрасывают через окно в Снег и на него падают горящие ветки.

Эта картина так ясно виделась ей, что она закричала от ужаса, схватила ребенка и судорожно прижала к себе. Груди у нее болели, наливались молоком, и акушерка туго забинтовала их. Знатные дамы не должны кормить своих детей. Молодая кормилица, крепкая и здоровая, увезет Флоримона в горы, где он проведет первые годы жизни.

Но когда вечером акушерка вошла в спальню роженицы, она всплеснула руками: Флоримон с наслаждением сосал грудь своей матери.

— Сударыня, это безумие! Как же теперь остановить молоко? У вас поднимется жар, грудь затвердеет!

— Я сама его выкормлю, — тоном, не терпящим возражений, сказала Анжелика.

— Я не желаю, чтобы его выбросили в окно!

Решение Анжелики скандализировало тулузское общество: знатная дама ведет себя, как простая крестьянка. В конце концов было все же решено поселить в доме графини де Пейрак кормилицу, чтобы она подкармливала Флоримона, у которого, кстати, был замечательный аппетит.

Как раз в те дни, когда вопрос о кормлении Флоримона обсуждался всеми, вплоть до капитула беарнской деревушки, прилегавшей к замку, приехал Бернар д'Андижос. Граф де Пейрак наконец сделал его своим камергером и послал в Париж, чтобы тот подготовил дом графа к приезду хозяина — Жоффрей де Пейрак намеревался вскорости посетить столицу.

Из Парижа д'Андижос направился прямо в Тулузу, чтобы представлять графа на празднествах «Цветочных игр».

В Беарне его не ждали. Он приехал очень возбужденный. Кинув поводья слуге, он, перепрыгивая через ступеньки, взлетел по лестнице и ворвался в спальню Анжелики. Она лежала в постели, а Жоффрей де Пейрак, сидя на подоконнике, вполголоса пел, подыгрывая себе на гитаре.

Не обращая внимания на эту семейную идиллию, д'Андижос, задыхась, крикнул:

— Король приезжает!

— Куда?

— К вам, в Отель Веселой Науки, в Тулузу!..

После этого он плюхнулся в кресло и вытер пот с лица.

— Спокойнее, — проговорил Жоффрей де Пейрак, поиграв еще на гитаре, чтобы дать отдышаться д'Андижосу, — не надо впадать в панику. Я слышал, что король с матерью и двор выехали из Парижа и направляются к кардиналу в Сен-Жан-де-Люз, так каким же образом они попадут в Тулузу?

— О, это целая история! Говорят, дон Луис де Аро и кардинал Мазарини так увлеклись этикетом, что до сих пор еще не приступили к обсуждению вопроса о свадьбе. Кстати, ходят слухи, что отношения обострились. Камнем преткновения стал принц Конде. Испания настаивает, чтобы его приняли во Франции с распростертыми объятиями и забыли бы не только предательство Фронды, но и то, что этот принц французской крови в течение нескольких лет был испанским генералом. Такую горькую пилюлю трудно проглотить. В этой обстановке приезд короля будет выглядеть нелепо. Мазарини посоветовал ему попутешествовать. И вот весь двор путешествует. Они отправились в Экс, где присутствие короля, несомненно, усмирит вспыхнувшее там восстание. И все они проедут через Тулузу. А вас нет! И архиепископа тоже нет! Капитулы сходят с ума!..

— Но ведь они не впервые принимают у себя столь высоких особ.

— Вы должны быть там, — умоляюще сказал д'Андижос. — Я приехал за вами. Говорят, король, узнав, что они проедут через Тулузу, сказал: «Наконец-то я познакомлюсь с Великим лангедокским хромым, о котором мне все уши прожужжали».

— О, я хочу в Тулузу, — воскликнула Анжелика, подскочив на постели.

Но тут же, скривившись от боли, она откинулась на подушки. Она слишком долго пролежала в постели и слишком ослабела, чтобы немедленно пуститься в путь по плохим горным дорогам да еще выдержать утомительную роль хозяйки, принимая в своем доме короля. От огорчения она расплакалась.

— О, король в Тулузе! Король в Отеле Веселой Науки, а я этого не увижу!..

— Не плачьте, дорогая, — сказал Жоффрей. — Я вам обещаю, что буду таким предупредительным и любезным, что нас не смогут не пригласить на свадьбу. Вы увидите короля в Сен-Жан-де-Люзе, и не утомленным путешественником, а во всем его великолепии.

Граф вышел, чтобы распорядиться в связи со своим отъездом на заре следующего дня, а добряк д'Андижос тем временем пытался утешить Анжелику.

— Ваш муж прав, красавица моя! Двор! Король! Подумаешь! Ну и что из этого? Один обед в Отеле Веселой Науки куда великолепнее, чем праздник в Лувре. Поверьте мне, я был там и так замерз в приемной Королевского совета, что у меня потекло из носу. Можно подумать, что у короля Франции нет лесов и для него негде нарубить дров. А у придворных короля я сам видел такие дыры на штанах, что даже фрейлины королевы, которые не отличаются стыдливостью, опускали глаза.

— Говорят, что кардинал, наставник молодого короля, не хотел приучать своего воспитанника к чрезмерной роскоши, которая была бы не по средствам стране.

— Не знаю, к чему кардинал хотел приучить короля, но себе он ни в чем не отказывал и скупал брильянты во всех видах, картины, библиотеки, гобелены, гравюры. Однако мне кажется, что король, хотя он выглядит робким, мечтает отделаться от этого опекунства. Ему надоела бобовая похлебка и надоели наставления матери. Ему надоело своим жалким видом олицетворять собой разграбленную Францию, и, когда ты недурен и ко всему еще король, это вполне понятно. Близок час, когда он тряхнет своей львиной гривой.

— Как он выглядит? Опишите мне его! — нетерпеливо потребовала Анжелика.

— Недурен! Недурен! Представительный, величавый. Но из-за вечных скитаний по городам и весям во времена Фронды он пребывает в таком же невежестве, как если бы был слугой, и, не будь он королем, я бы сказал вам, что нахожу его немного неискренним. Кроме того, после оспы он рябой.

— О, вы просто стараетесь разочаровать меня, — вскричала Анжелика, — и сейчас в вас говорит кровь всех этих чертовых гасконцев, беарнцев или альбигойцев, которые до сих пор не могут понять, почему Аквитания не осталась независимой, а была присоединена к французскому королевству. Для вас ничего не существует, кроме вашей Тулузы и вашего солнца. А я сгораю от желания побывать в Париже и увидеть короля.

— Вы увидите его во время свадьбы. Возможно, это событие ознаменует истинную возмужалость нашего государя. Но если вы поедете в Париж, обязательно остановитесь в Во, чтобы нанести визит мессиру Фуке. Вот кто сейчас подлинный король. Какая там роскошь, друзья мои! Какое великолепие!

— Похоже, вы уже полебезили перед этим невежественным мошенником-финансистом, — сказал граф де Пейрак, входя в спальню.

— Дорогой мой, это было необходимо. Необходимо и для того, чтобы в Париже тебя всюду принимали, ибо принцы благоговеют перед ним, и еще потому, что я, признаюсь, сгорал от любопытства: мне хотелось увидеть великого казначея государства в его доме, ведь он сейчас, бесспорно, первое лицо в стране после Мазарини.

— Будьте смелее, не бойтесь сказать: перед Мазарини. Ни для кого не секрет, что кардинал не пользуется никаким доверием у заимодавцев, даже когда деньги нужны на благо государства, в то время как этому Фуке верят все.

— Но ловкий итальянец не завидует. Фуке обогащает королевскую казну и дает возможность вести войны, а большего от него и не требуют… пока что. Его не интересует, сколько процентов платят ростовщикам — двадцать пять или все пятьдесят. Двор, король, кардинал — все живут на деньги, полученные от ростовщиков на грабительских условиях. И Фуке не так-то скоро остановится, долго еще будет всюду красоваться его эмблема — белка и его девиз: «Quo non ascendam…»

.

Жоффрей де Пейрак и Бернар д'Андижос еще некоторое время обсуждали сказочное богатство Фуке, который начал свою карьеру с докладчика Королевского совета, а потом стал советником парижского парламента. А отец его был всего-навсего простым, бретонским магистратом. Анжелика задумчиво слушала их — каждый раз, когда заходила речь о Фуке, она вспоминала ларец с ядом, и эти воспоминания были ей неприятны.

Разговор прервал мальчик-слуга, он принес на подносе завтрак маркизу.

— О! — воскликнул д'Андижос, обжигая пальцы горячей бриошью, в которой каким-то чудом удавалось сохранить ледяной шарик гусиного паштета. — Нигде больше тебя не угостят такой прелестью! Здесь и еще в Во. У Фуке необыкновенный повар, некий Ватель.

И вдруг он воскликнул:

— Да, это напомнило мне об одной встрече… странной встрече. Угадайте, кто вел там длительную беседу с мессиром Фуке, сеньором Бель-Иля и других владений, чуть ли не вице-королем Бретани… Угадайте…

— Трудно. У него столько знакомых.

— Постарайтесь. Это, можно сказать, некто из вашего дома…

Анжелика, подумав, предположила, что речь идет о ее зяте, муже Ортанс, который был судейским в Париже, совсем как некогда знаменитый суперинтендант.

Но д'Андижос отрицательно помотал головой.

— Ах, если бы я не боялся так вашего мужа, я бы назвал это имя только в обмен на поцелуй, потому что вам никогда не догадаться.

— Что ж, я согласна, ведь это даже принято, когда впервые приходишь к молодой матери. И не мучайте меня, скажите скорее.

— Так вот, я застал там вашего бывшего дворецкого, того самого Клемана Тоннеля, который несколько лет жил у вас в Тулузе, и он вел длительную беседу с суперинтендантом.

— Вы, наверно, ошиблись. Он уехал в Пуату, — с неожиданной поспешностью сказала Анжелика. — И потом, чего ради он вдруг окажется в доме столь важной персоны. Разве что только он пытался получить место в Во.

— Так мне и показалось, судя по их разговору. Они говорили о Вателе, поваре суперинтенданта.

— Ну вот видите, — заметила Анжелика с непонятным ей самой облегчением, — он просто хотел служить под началом этого Вателя, который слывет большим искусником. Но все-таки, мне кажется, он мог бы нас предупредить, что не вернется больше в Ламгедок. Впрочем, можно ли рассчитывать на уважение этих простолюдинов, когда они в тебе больше не нуждаются?

— Да, да! — рассеянно согласился д'Андижос, явно думая о чем-то другом. — И все же одна деталь показалась мне любопытной. Случилось так, что в комнату, где Фуке беседовал с этим самым Клеманом, я вошел внезапно. Я был с несколькими дворянами, мы слегка подвыпили… Ну, мы извинились перед суперинтендантом, но я успел заметить, что ваш дворецкий сначала довольно фамильярно разговаривал с Фуке, а когда мы вошли, сразу принял угодливую позу. Он меня узнал. Когда мы выходили, я услышал, как Клеман скороговоркой что-то сказал Фуке. Тот холодным, змеиным взглядом посмотрел на меня и ответил: «Не думаю, что это заслуживает внимания».

— Так это ты не заслуживаешь внимания, друг мой? — проговорил де Пейрак, небрежно перебирая струны гитары.

— Мне показалось…

— Какая здравая оценка!

Д'Андижос сделал вид, что вынимает шпагу, все засмеялись, и беседа потекла дальше.

Назад | Вперед