«Анжелика и Демон / Дьяволица» (фр. Angelique et la Demone) (1972). Часть 1. Глава 11

Анжелика взяла в руки два свои пистолета. Они были легки и надежны. Стрельба из них будет несложной, и в два раза более быстрой, чем из любого другого известного ей оружия. Она застегнула кожаную пряжку на поясе, филигранно украшенную серебряной нитью. Пистолеты будут почти незаметны в складках ее широких юбок. Их рукоятки из ценных пород дерева, инкрустированные перламутровыми цветами и эмалью, покажутся скорее какими-то необычными безделушками, равно как и мешочки для капсюлей и пуль, отделанные с редкой изысканностью. Анжелика стала упражняться в обращении с пистолетами; быстро выхватывая то один, то другой, проворно их заряжая. Она научилась пользоваться кремневым замком — бесконечно более удобным, чем любая другая система, он был внове для нее.

Теперь, зная, что она хорошо вооружена, она чувствовала себя спокойнее.

Котенок вспрыгнул на стол и проявлял живейший интерес к ее действиям. Он азартно следил за движением ее пальцев, скользящих по оружию, и стремительно бил лапкой воздух — словно хотел опередить в проворстве этих маленьких неутомимых зверьков, женские пальчики — после чего прыжком убегал прочь. Ему удалось завладеть одной из пуль, он катал ее по комнате, а потом надолго застыл, задрав хвост, перед креслом, за которым укрылся металлический шарик.

Когда же Анжелика, перейдя к другим занятиям, направилась к стоящим в углу сундукам, он тотчас же стал увиваться вокруг нее, и как только она приподняла крышку, нырнул внутрь, зарывшись в шелках и всякой всячине. Его головка показывалась то там, то здесь, увенчанная то лентой, то оборкой. Анжелика хохотала над его проделками.

— Ты смешной! Ты похож на мальчугана, шаловливого, худого и очень живого… Когда-то Флоримон был таким… Ну же, не мешай мне… Уходи отсюда…

Раз двадцать она вытаскивала его из ящиков. И каждый раз он умудрялся

— подчас украдкой — пробраться назад. Она невольно начинала играть с ним, увлеченная его живостью и веселым нравом. Присутствие этого маленького домового облегчало жизнь. Теперь Анжелика думала только о сиюминутном, сулящем столько приятных открытий.

Сегодня утром, когда она вспоминала об элегантности герцогини де Модрибур и, в частности, о ее оригинальных красных чулках, Жоффрей заметил:

— В наших товарах, пришедших из Европы, есть не одна пара таких чулок. Я приказал отнести эти товары к вам. Значит, вы еще не устроили им досмотр!..

И действительно, в сундуках были сокровища, способные привести в восторг самую искушенную парижанку. Анжелика не обратила на это внимания, когда в воскресенье рылась там в поисках платья, которое она могла бы надеть, чтобы достойно выглядеть у виселицы Колена Патюреля и перед эшафотом, где его должны были судить. Тогда она остановила свой выбор на черном платье с воротником из малинских кружев — именно его надела сегодня утром герцогиня де Модрибур; невзирая на свой строгий вид, оно, благодаря необычайно красивому бархату, выглядело очень богатым и должно было пойти любой женщине. Остальные туалеты ни в чем ему не уступали: все из изысканнейших тканей, обольстительные своими модными линиями и дорогими украшениями. Анжелика с волнением обнаружила наряд для девочки и два костюмчика для мальчика — из прочной шерсти яркой расцветки.

— Можно подумать, будто Жоффрей самолично отобрал все это. Вряд ли Эриксон способен на большее, нежели простая погрузка товаров. Должно быть, Жоффрей сохранил в Париже, равно как и в Лондоне и в других столицах, доверенных лиц, знающих его вкус и верно служащих ему. Что бы он ни говорил, хотя он и живет, затерянный по ту сторону цивилизованного мира, он так и остался графом Тулузским. Ах, какой это мужчина!

Возможно, именно поэтому, пусть он и был изгнанником, без корней, без родины, рядом с ним люди чувствовали себя по-прежнему связанными с их прежним миром, который отторг их.

По его воле к ним приходил самыми приятными, самыми утешительными, если так можно сказать, своими сторонами уклад жизни Старого Света, его утонченность, то, что оставалось добрым и осязаемым, несмотря на варварство, войны, несправедливости…

Разве не шла только что речь о фаянсе из Дельфта и Жьена — сегодня утром его раздавали в подарок дамам Голдсборо; для этих женщин, начинающих свою жизнь заново в хижинах из необструганных досок, на затерянном, диком берегу, такой дар становился залогом будущего уюта и богатства.

Думая о своем муже и его замечательных идеях, Анжелика, порывисто поцеловала детский камзольчик, который она как у, раз держала в руках. Онорина так жалеет, что она не мальчик — конечно, она присвоит его себе и не потерпит возражений…

И вдруг — шум шагов на лестнице.

— Он!..

Появился Жоффрей де Пейрак в сопровождении испанца с изящной деревянной шкатулкой в руках; поставив ее на стол перед Анжеликой, тот удалился.

— Посмотрите, что я вам принес, — сказал Пейрак. — Это ларец для лекарств; туда вы сможете положить ваши склянки, баночки с мазями, мешочки с травами и хирургические инструменты. Вы можете изменить перегородки между отделениями, как вам будет сподручнее. Я заказал ларчик в Лионе. Мастер, украшая его, счел за благо изобразить в расписных медальонах святых Косьму и Дамиана, покровителей фармакопеи, чтобы они помогали вам, и, думается мне, он был прав, ибо, когда речь идет о спасении жизни человеческой, не должно пренебрегать ничьим заступничеством, не правда ли?

— Конечно, — согласилась Анжелика, — я очень люблю Косьму и Дамиана и буду рада, если они станут сопровождать меня в моих трудах.

— Нравятся ли вам наряды, которые вы сейчас распаковываете?

— Несказанно. Мне даже померещилось, что некий граф Тулузский, наделенный даром быть одновременно повсюду, вдруг очутился там, в Европе, и сам выбирал их.

— Для меня всегда было удовольствием поощрять и постигать во всех мелочах женское убранство и его неиссякаемые причуды. Осмелюсь ли признаться — на Средиземноморье и во время восточного периода моего бытия я сокрушался об отсутствии этого любезного моему сердцу безумия, безумия моды; конечно, она подчас причиняет неудобства той, которая следует ей, но и позволяет нам многое раскрыть, в женщине! Как я счастлив отныне — я вновь могу наряжать вас!

— Я восхищена. Но что мне делать с этими платьями в глуши наших лесов Вапассу?

— Вапассу есть королевство, а вы — его королева. Кто знает, какие празднества нам еще доведется там увидеть? Вы же знаете, и здесь случаются визиты высокопоставленных особ. И потом, я хочу, чтобы вы покорили Квебек.

Анжелика вздрогнула. Она взяла котенка на руки, чтобы на драгоценных шелках не остались следы его острых коготков, и теперь машинально гладила его.

— Квебек! — прошептала она. Мы отправимся в Квебек?.. В эту ловушку, расставленную французским королем? В это логово вечных, заклятых наших врагов, ханжей, церковников, иезуитов?

— Почему бы и нет?.. Именно туда ведут все нити. Отправиться в Квебек? Да, я знаю, рано или поздно я приду к этому. Бесспорно, я не хочу подвергать вас никакой опасности и появлюсь там со своими кораблями и пушками. Но я знаю также, что впечатлительные французы охотнее склоняются перед красотой очаровательной женщины, когда глаз нельзя оторвать от ее прелестей и от роскошного ее одеяния, нежели перед бряцанием оружия. Сверх того, у нас там есть друзья, люди немаленькие: герцог д'Арребу, шевалье де Ломени-Шамбор и даже Фронтенак — губернатор. Я помог Кавелье де Ла Салю, что создало, нравится это кому-то или нет, своего рода союз между Новой Францией и мной. Господин де Виль д'Авре мне только что подтвердил это.

— Губернатор Акадии? Что это за человек? Пейрак улыбнулся.

— Вы сами увидите. Своего рода Пегилен де Лозен; в нем есть что-то от Фуке — деловая жилка, любовь к искусствам, что-то от Мольера — критическое восприятие себе подобных. И кроме того, он гораздо лучше разбирается в самых разных науках, чем можно было бы предположить, судя по его виду.

Он мне говорит, что в Квебеке желает видеть именно Bac по его разумению, именно ваше появление там в гораздо большей степени, чем мое, станет решающим.

— По-видимому, из-за легенды о прорицательнице, предсказавшей Дьяволицу Акадии?

Жоффрей де Пейрак пожал плечами.

— Чтобы возбудить страсти толпы, хватает самой малости. Рассмотрим факты. Неприятие церковью де Пейраков покоится отныне на основаниях мистических, и это гораздо более существенно, нежели все мои завоевания так называемых французских территорий. Надо побороть эти допотопные страхи.

Анжелика вздохнула. Мир болен, но кто же исцелит его? Действительно, какие преграды может поставить холодная материальность пушек восприятию жизни, основанному единственно на идее вечного спасения и сверхъестественных сил?

Никогда не покорится силе непримиримая душа Квебека — достойная новорожденная дщерь апостольской римско-католической церкви.

Его обитатели, явившиеся сюда, дабы нести спасение дикарям и изгнать дух Тьмы из языческих лесов Нового Света, хранили в своих сердцах заветы рыцарей-завоевателей былых времен.

— Квебек?.. Вступить в борьбу с городом? — Анжелика разволновалась. — Сможем ли мы вернуться обратно в Вапассу до наступления зимы? Вот видите, я отвыкла от света и мне не терпится вновь встретиться с Онориной.

— Лето здесь короткое, это правда. А мы должны еще навести порядок во Французском заливе, но… Кстати об Онорине, как она видится вам на охоте в этом дворянском камзоле?

— Так значит, это наряд для нее?

— Да, она по-мальчишески смела и дерзновенна. Зимой, в снегах, юбочки стесняют, словно путы, ее стремительность, и она приходит в ярость от того, что не может быть такой же бесстрашной, как Бартелеми и Тома. Эти костюмы станут для нее сбывшейся мечтой.

— О да! Вы умеете проникнуть в ее мечты, умеете понять ее.

— Она для меня близкое, дорогое существо, — сказал Пейрак, одаряя графини той поразительной, лишь ему присущей обаятельной улыбкой, с которой он подчас обращался к ней, желая ее успокоить.

И то, что он был так чуток к Онорине, доставило Анжелике величайшую радость, хотя она и не знала, как выразить ее.

Котенок перепрыгнул с рук Анжелики на краешек стола и принялся там умываться с безучастным видом, словно ничего не замечая.

Анжелика обвила руками шею де Пейрака. Даже упоминание об Онорине крепило силу их любви. Девочка могла стать камнем преткновения, а стала еще одним залогом неразрывности их уз. Беззащитное дитя, вверенное им в дни мук и страданий, побуждало их бороться, чего бы то ни стоило, за ее судьбу, избегая ловушек, скрытых в потаенных уголках их собственных душ, превосходя самих себя, чтобы не обмануть наивных ожиданий ребенка, сумевшего зажечь их сердца. Когда Анжеликой овладевала тревога за бедную малышку, свою незаконную дочь, мысль о том, что Жоффрей де Пейрак так трогательно заботится о девочке, любит ее, приносила ей успокоение. «Потому что я ваш отец, сударыня!» Незабываемый миг! Никогда она не сознавала столь остро, как в ту минуту, какая всеобъемлющая доброта царит в сердце этого человека. А ведь вся его жизнь, и даже одно то, что по уму он намного превосходил всех окружающих, могли сделать его нетерпимым, безразличным, если не жестоким к людям.

Ему было бы легко возвыситься над всеми одной лишь властью своей силы, своих знаний, изобретательности, своего дерзновенного характера, всегда устремленного вперед, в будущее. Но он по-прежнему покровительствовал сирым и убогим, отдавая вместе с тем должное жизни и ее радостям, красоте и грации ребенка или женщины, проявляя стихийное влечение ко всему, что заслуживает почитания и любви.

Именно потому было так уютно рядом с ним. Анжелика безмерно радовалась, что среди многих и многих, кого она смогла пленить и удержать рядом с собой, оказался и этот поразительный мужчина, неуступчивый и нежный, горделивый и скромный, скрытный, не пускающийся в откровения, неохотно открывающий душу, но надежный и прямой в своих устремлениях. И недавняя драма доказала это, когда они, дабы не погубить друг друга, были вынуждены надругаться над целомудрием своих чувств, предстать друг перед другом без всяких покровов.

Безраздельное чувство безопасности охватывало Анжелику рядом с Жоффреем. Источник тревоги был не здесь.

Ее ладони скользили по плечам мужа. Прикасаться к нему, осязать его — вот в чем была ее отрада, ее счастье.

И теперь она со страхом спрашивала себя, как она сможет жить и выжить без него.

Графиня опустила голову и после некоторых колебаний спросила:

— Скоро вы будете принуждены уехать, ведь так? Вы поспешите на помощь тем важным персонам из Квебека, что очутились в ловушке, расставленной кораблем Фипса на реке Святого Иоанна.

Он приподнял ей подбородок, как опечаленному ребенку, которому смотрят в глаза, чтобы попытаться утешить, убедить.

— Так надо. Нельзя упустить такую возможность — оказать услугу этим квебекским сумасбродам.

— Но объясните же мне наконец, — нервно воскликнула она, — почему канадцы столь сердиты на нас? Почему они видят во мне дьяволицу, а в вас — опасного завоевателя французских территорий? По договору эти земли относятся к Массачусетсу, вы приобрели их в полном соответствии с законом… Не могут же, в самом деле, канадцы претендовать на то, чтобы держать в своей власти весь американский континент.

— Могут, дорогая! Именно к этому они и стремятся, будучи французами и католиками… Служить Богу и королю — вот первая заповедь добропорядочного француза, и они готовы умереть за это, даже если их всего лишь горсточка, шесть тысяч человек, противостоящих двумстам тысячам англичан на юге. Смелость города берет! Несмотря на договоры, они по-прежнему рассматривают все территории вокруг Французского залива как французские. Доказательство тому — бесчисленные поместья и оброчные округа, сохраняющиеся там и тут: Пентагует с Сен-Кастином, Порт-Руаяль и другие, и каждый год губернатор Акадии прибывает сюда, в эти владения, за оброком. Подобное нашествие приходится не совсем по вкусу далеким подданным короля. В конце концов, акадийцы мало-помалу стали ощущать себя независимыми, почти как жители Голдсборо. Именно поэтому Кастин попросил меня взять под свое покровительство самых различных колонистов, населяющих залив, — французов, шотландцев, англичан — все они почитают себя полноправными хозяевами на этой земле.

Конечно, если это обсуждалось в Квебеке, вряд ли меня там считают святым с нимбом вокруг головы. Особенно вышеуказанный губернатор Акадии, например, в момент, когда он собирает налоги со своих строптивых подданных; Потому-то вызволить его из переделки будет, по-моему, хорошей политикой.

— Что с ним стряслось?

— В отместку за резню, учиненную абенаками во главе с французами, на западе, в Новой Англии, Массачусетс послал адмирала с несколькими кораблями, дабы покорить всех французов, попавшихся под горячую руку. Хотя подобный план и был оправдан, он мог лишь усугубить наше положение и ни к чему бы не привел. Следовало образумить Квебек, а не нападать на каких-то мелких землевладельцев, которые изо всех сил держатся за свои земли, полученные ими от предков, и худо-бедно собирают на них ежегодный урожай. Мне удалось отговорить от этой затеи адмирала Шеррилхэма, но сопровождавший его Фипс из Бостона и слышать ничего не желал; он стал действовать самостоятельно, и, прознав, что высокопоставленные лица из Квебека, в том числе губернатор Акадии Виль д'Авре, а также интендант Новой Франции Карлон и несколько знатных дворян, находятся в Джемсеге, он запер вход в устье реки Святого Иоанна. Таким образом, он не дает им спуститься вниз по течению и вернуться в море. Господин Виль д'Авре, человек непоседливый, предпочел ускользнуть пешком, через лес. Под покровом тумана ему удалось остаться незамеченным англичанами, подняться на борт рыболовного судна, промышляющего треску, и прибыть сюда ко мне за подмогой. Хоть он и считает меня гнусным противником и могущественным врагом, больше всего ему хочется спасти свой корабль, груженный, как я подозреваю, драгоценнейшими мехами, собранными им в качестве податей во время его губернаторской поездки. С моей стороны было бы непорядочно отказать ему в такой услуге.

Если Фипсу удастся захватить этих людей вместе с их кораблями и доставить их пленниками в Бостон или Салем, дело дойдет до Версаля, и король может увидеть в нем как раз тот предлог, который он ищет, чтобы объявить войну Англии. А мы здесь все предпочитаем наш шаткий мир новому столкновению.

Анжелика слушала его, преисполненная тревоги. И хотя, чтобы не пугать ее, Жоффрей многое смягчил в своем рассказе, она, благодаря услышанному, стала лучше понимать, сколь ненадежно их положение, и какой груз он взвалил на свои плечи.

Боже мой, как же он был одинок! Ради чего, ради кого хотел он бороться?.. Ради нее, ради Онорины, ради их сыновей, ради тех отверженных, что стекались к нему со всего света, под его стяг, под сень его могущества. Чтобы созидать, двигаться вперед, чтобы строить, а не разрушать…

— ..Это одно из типичных происшествий Французского залива с его разноплеменными представителями рода человеческого, — заключил он и слегка улыбнулся. — Любой обречен на провал, пока есть такие туманы, такие болота, такая глушь, куда можно пробраться и спрятаться ото всех… Это страна беглецов и перестрелок, но что за важность, я построю здесь королевство для вас…

— Не опасна ли экспедиция, куда вы отправляетесь?

— Это всего лишь прогулка. Надобно лишь помочь французам, сделать все, чтобы индейцы не вмешались в конфликт, и в конечном счете отнять у Фипса добычу, хотя он и имеет на нее определенное право. Он будет в ярости, но до рукопашной дело не дойдет, это исключено.

Он сжал ее в своих объятиях.

— Я хотел бы взять вас с собой.

— Нет, это невозможно, я не могу оставить Абигель одну. Я пообещала ей, что буду принимать у нее роды и.., не знаю почему, но мне страшно за нее, я чувствую, что и она сама очень тревожится, несмотря на все ее мужество. Мое присутствие успокаивает ее. Я должна остаться.

Анжелика тряхнула головой, словно отгоняя искушение — ухватиться за него, следовать за ним, чего бы это ни стоило, повинуясь безотчетному желанию, над которым она даже не пыталась размышлять.

— Не будем об этом больше говорить, — непреклонно решила она.

Она села в кресло. Котенок, решив по этой примете, что игры и рассуждения окончены, прыгнул к ней на колени и свернулся клубочком.

Было в нем столько дружелюбия, любви к жизни, что он и ей сообщал немного своей умиротворенности. «Онорина будет от него без ума», — подумалось ей.

Онорина! И вновь сердце Анжелики сжалось от тревоги. Жоффрей уедет, а она останется бороться одна. Но откуда исходит угроза?..

Исходит ли она от неизвестного корабля и людей, плывущих на нем, чья цель, по-видимому, вмешаться в их судьбы? Кто их послал? Канадцы? Англичане?.. Это казалось совершенно не правдоподобным. Положение с канадцами было и так ясно. Они предавали анафеме, они нападали. Англичанам же хватало других дел, нежели тревожить полезного им человека, с которым они заключили выгодные договоры.

Тогда кто? Личный недруг Жоффрея? Соперник в торговле, домогающийся этой территории, желающий исподволь вытеснить первопоселенцев? Разве не пытались тайком настроить Жоффрея против Золотой Бороды?

Но тогда почему же целились в нее? Она остро ощущала себя мишенью, и это угнетало ее, угнетало так сильно, что у нее возникла мысль: если бы ее не существовало, Жоффрей мог бы жить спокойно.

Она не удержалась и сказала ему об этом.

— Если бы меня не было рядом с вами, вам бы жилось легче, я это чувствую.

— Если бы вас не было рядом со мной, я бы не был счастливым человеком.

Он огляделся вокруг себя.

— ..Я строил этот форт в одиночестве. Вы исчезли из моей жизни, и все же что-то в душе моей отвергало мысль о вашей смерти. Уже то, что я вновь обрел Флоримона и Кантора, казалось мне залогом, сулившим что-то. «Она близко, — шептал я себе, — она здесь, моя возлюбленная…» Это было безумие, но, не отдавая себе в том отчета, при постройке я добавлял какие-то детали.., для вас… Это было незадолго до того, как я собрался вернуться в Европу, до путешествия, когда по воле случая я встретил в испанском порту Роша, и он сказал мне: «Зеленоглазая француженка, знаете, та, которую вы купили в Кандии.., она жива. Она в Ла-Рошели. Я ее там видел, совсем недавно…» Как выразить радость, охватившую меня в тот миг! То была словно вспышка молнии, сверкнувшей с небес!.. Славный Роша! Я засыпал его вопросами. Я щедро одарил его, как самого дорогого друга… Да, судьба была милостива к нам, даже если она и выбирала подчас окольные пути.

Он приблизился к ней и стал целовать ее руки.

— ..Так будем же по-прежнему верить в нее, любовь моя.

Назад | Вперед