«Анжелика и Демон / Дьяволица» (фр. Angelique et la Demone) (1972). Часть 3. Глава 3

Анжелика была буквально ошеломлена противоречивыми откровениями Амбруазины. Оставшись одна, она долго еще сидела на краю койки, покрытой матрацем из морской травы, даже не помышляя лечь и попытаться уснуть.

Она была так поражена всем услышанным, что пришла в состояние, близкое к сомнамбулизму. Перед ней, как в полусне, представал образ Жоффрея, обращающегося к Амбруазине со словами обольщения, силу которых она испытала на себе, блеск его глаз, мягкие, ласкающие интонации его голоса, обволакивающие молодую женщину чарами, от которых трудно уберечься.

Это казалось и правдоподобным, и немыслимым… Правдоподобным! В этой чужой, пересекшей океан, женщине было все, чтобы заставить мужчину потерять голову: двусмысленный, немного таинственный и волнующий шарм, ослепительная белизна зубов в обрамлении загадочной улыбки пухлых розовых губ, глубокий взгляд больших темных глаз, очарование сверкающего тысячью удивительных граней женского ума, образованность, мудрость, наивность и отчаяние, искренность и хитрость и еще.., красота и изящество.

Это было правдоподобно.., даже в отношении Жоффрея и в то же время непостижимо. Потому что он был другим.

Потому что он любил Анжелику. Потому что они были связаны друг с другом до последнего дня жизни.

Она вдруг испытала какое-то помрачение, потерю способности правильно оценивать свои отношения с ним и с другими. Вот они предстают перед ней, как на сцене театра… Кто сошел с ума? Колен, Жоффрей, Кантор, протестанты, отец де Верной, она сама?.. Что было причиной их безумия? Отчего это душевное смятение? А может быть, это дело рук дьявола, его губительной силы, третирующей заблудших людей, словно кукол, неспособных оказать сопротивление.

Она говорила себе, что все рухнуло, повсюду один пепел и нет возможности понять, как все это случилось.

Но в то же время она твердо придерживалась своего решения не делать никаких выводов до встречи с Жоффреем.

Наконец Анжелика прилегла на свое ложе с такой осторожностью, будто боялась нарушить хрупкое, как стекло, душевное равновесие, которое ей с трудом удалось восстановить.

Когда она очнулась от сна, ей потребовалось время, чтобы сообразить, где она находится. Она вспомнила название — Порт-Руаяль, но никак не могла понять, что это такое. Когда же к ней вернулась память, и Анжелика вспомнила о крушении, то она запретила себе думать об этом.

Только появление Жоффрея могло бы разрешить эту дилемму, позволило бы выйти из полулетаргического состояния, которое стало ее убежищем перед угрозой безумного отчаяния.

«Любовь моя! Любовь моя! Не покидай меня… У меня нет никого, кроме тебя.., кроме тебя!., кроме тебя!..» Она сдерживала в себе этот крик безумия, готовый вырваться и эхом разнестись вдоль крутых прибрежных скал…

Нет! Ей нечего было бояться. Надо было только ждать, как ждет спасения на острове попавший в кораблекрушение человек, и сдерживать свое измученное воображение. Но…

Этот прожитый в Порт-Руаяле день казался ей самым долгим в ее жизни, и каждое его мгновение требовало сверхчеловеческого терпения.

Пройдет время, и в заливе Святого Лаврентия ей придется пережить куда более мучительные и опасные дни.

Однако этот прожитый в безмятежном Порт-Руаяле бесконечный день навсегда оставит у нее самые тяжелые воспоминания именно своей неопределенностью. Когда позднее Анжелика будет вспоминать о нем, она признается себе, что не смогла бы пережить еще один такой же день, наполнивший убийственным смятением ее ум и душу.

Слава Богу! События следующей ночи положили конец назревавшему кризису… Анжелика смиренно признавалась себе в том, что еще никогда она не была так близка к тому, чтобы потерять веру и любовь к жизни и признать себя побежденной.

Внешне же это был теплый, тихий день. Воздух Порт-Руаяля был пропитан запахом зелени и свежевыпеченного хлеба, а в зеркальной глади залива тысячью мягких полутонов отражалось чистое голубое небо.

Утром вместе с мадам де ла Рош-Позе Анжелика побывала в нескольких семьях коренных порт-руаяльцев. Это были прекрасные патриархальные семьи, предки которых происходили из Берри, Креза и Лимузена. Теперь же лица многих из них свидетельствовали о значительной примеси индейской крови.

Невестки в большинстве семей, где ей довелось побывать, носили на голове традиционные белые чепчики французских крестьянок, однако из-под них на гостей смотрели большие черные глаза маленьких дикарок из племени мик-маков, которых в один прекрасный день сыновья колонистов привели с собой из окрестных лесов.

Набожные, работящие, хорошие хозяйки, они рожали красивых детей с черными волосами и глазами и белоснежной кожей. Дети безмятежно росли в мирной атмосфере полевых работ, воскресных месс и запаха тушеной капусты с салом. Немало мик-маков, тела которых были натерты тюленьим жиром или медвежьим салом, ежедневно появлялись в Порт-Руаяле с визитом к своим родственникам-французам и, усевшись в уголке у очага, с утра до вечера любовались внучатами.

Эта спокойная атмосфера сложилась здесь за долгие годы существования Порт-Руаяля, чему способствовало и изолированное географическое положение поселка, практически незаметного за скрывавшим его от посторонних глаз высоким скалистым мысом.

Морские и мирские бури редко доходили сюда. В дни, когда разбушевавшиеся воды Французского залива угрожали гибелью всем находившимся там кораблям, в бухте Порт-Руаяля царило полное спокойствие. Зимой землю здесь укрывал мягкий воздушный слой снега.

Обитатели здешних мест высоко ценили это уединение и не испытывали ни малейшего желания покинуть их.

С помощью голландцев, которые много лет назад также владели Порт-Руаялем, акадийские колонисты осушили болота и создали на их месте просторные пастбища и великолепные фруктовые сады.

Конечно, его жители не были богаты, им часто не хватало тканей, изделий из железа и боеприпасов, в особенности, когда из Франции запаздывал корабль Компании. Зато в достатке были молоко, масло, сало, а также вкусные фрукты и овощи. В целом Порт-Руаяль производил впечатление достаточно процветающего поселка. Желавшие пожениться молодые колонисты должны были доказать свою подготовленность к семейной жизни, а для этого каждой девушке полагалось спрясть нити и соткать две льняные простыни, юноши же должны были уметь оковать железом колеса повозок…

Мадам де Модрибур попыталась составить компанию дамам, но Анжелика не была расположена к любезностям и никак не реагировала на обеспокоенные взгляды Амбруазины.

Пассажиры «Единорога» тесно сплотились вокруг своей «благодетельницы». Несмотря на наивность и внешнюю импульсивность некоторых ее поступков, истинный смысл которых был, пожалуй, понятен только Анжелике, герцогиня оказывала огромное влияние на свое окружение, влияние, которого не могли избежать ни секретарь в очках, ни Петронилья Дамур, ни даже капитан Жоб Симон.

— Королевские невесты честны, образованны и милы, — заметила мадам де ла Рош-Позе вслед удалявшейся в сопровождении девушек Амбруазине. — Я с удовольствием оставила бы их здесь, чтобы они могли подобрать себе женихов из наших молодых людей, но, похоже, что их покровительница не согласится. Тем не менее она, не задумываясь, направила их ко мне и даже не потрудилась объясниться. Мне пришлось позаботиться об их одежде, кормить их в течение многих дней. Вы не находите ее немного странной?

Ванно искал случай встретиться с Дельфиной дю Розуа с глазу на глаз. После обеда Анжелика отправилась с детьми де ла Рош-Позе на крутой откос высокого мыса, возвышавшегося над поселком.

По одну сторону гребня сквозь трепещущую под напором ветра листву деревьев были видны бурные зеленые воды Французского залива, по другую — зеркальная гладь бухты.

На горизонте не было ни единого паруса, кроме нескольких рыбацких лодок. Анжелика, и дети спустились к поселку. Мальчики уже подружились с Адемаром. Они легко уговорили его вместе осмотреть пушку, установленную на одной из башен, которые теоретически должны были защищать порт. За годы своей вынужденной службы Адемар многому научился. Он рассказал им, как обращаться с орудием, как чистить и заряжать его, поджигать фитиль. Обнаружив несколько ядер, они сложили их пирамидой около пушки. Вид орудия с ядрами вселял уверенность. «Какое счастье, что вы здесь с нами, господин солдат», — радовались дети. Адемар почувствовал себя важной персоной.

День тянулся невыносимо медленно. С наступлением сумерек предгрозовое небо стало еще темнее. Обитатели Порт-Руаяля были внешне спокойны, но в сердца их закрадывался необъяснимый таинственный страх. Все это происходило в глубине их душ и было связано с недавними событиями. Каждый думал, что тайна известна только ему одному, никто не делился своими переживаниями. Пройдет немало времени, прежде чем все это выплеснется на поверхность жизни через преступления, сладострастие, безумство, катастрофы, предательство.

Тем не менее ужин, устроенный маркизой в большом зале замка, был приятным событием. Кроме Анжелики и герцогини мадам де ла Рош-Позе пригласила еще нескольких знатных гостей, священников и секретаря Армана Дако.

Среди приглашенных был и Кантор. В этот вечер небо над Порт-Руаялем было закрыто тяжелыми грозовыми тучами, и время от времени его освещали зарницы, слышались отдаленные раскаты грома. Гроза так и не разразилась, но здесь, в доме, через некоторое время ее вызовет Кантор. А пока теплый ветер гнал волны по пшеничным полям и раскачивал во все стороны крупные розовые, голубые и белые соцветия люпина, придававшие поселку неизменно нарядный вид.

Блюда на столе были изысканные: крабы, приправленные имбирем и ликером, зажаренная с хрустящей корочкой кабанья нога, множество салатов, корзиночки со знаменитыми местными вишнями ярко-кораллового цвета. Мадам де ла Рош-Позе распорядилась подать к десерту вино из дикого винограда, черное по цвету и довольно хмельное. Очень скоро за столом завязался оживленный разговор. Хозяйка дома умело предоставляла своим гостям возможность блеснуть умом. Она слышала об учености мадам де Модрибур и задала ей несколько совсем неглупых вопросов.

Амбруазина сразу же стала рассуждать на тему о воздействии лунного притяжения на моря и океаны. Ей было свойственно завидное умение за несколько минут внушить каждому веру в свои недюжинные способности к математике. Пока герцогиня, пользуясь своим обаянием, завладевала всеобщим вниманием, в памяти Анжелики вновь всплыла сцена на пляже в Голдсборо, где Амбруазина говорила о том же самом, а Жоффрей пристально смотрел на нее. Это воспоминание было настолько невыносимым, что она предпочла прогнать его прочь. Тем временем Амбруазина принялась рассказывать о своей переписке с Кеплером, и тогда Кантор не сдержался и воскликнул:

— Какая глупость! Ведь Кеплера давно нет в живых, он умер в 1630 году…

Амбруазина умолкла и с удивлением посмотрела на него.

— Если я жива, значит жив и он, — сказала она с легкой улыбкой. — Недавно, незадолго до моего отъезда из Европы, я получила от него письмо с рассуждениями об орбитах планет.

Юноша раздраженно передернул плечами.

— Это невозможно! Еще раз говорю, что этот ученый жил в прошлом веке.

— Так вы знаете ученых лучше, чем ваш отец?

— Почему?

— Потому, что он сам говорил мне, что в свое время переписывался с Кеплером.

Лицо Кантора залилось краской, и он уже был готов сказать новую резкость, но Анжелика решительно остановила его.

— Довольно, Кантор! Бесполезно спорить об этом. И вообще, фамилии немецких ученых очень похожи. Вполне вероятно, что мадам де Модрибур и ты что-то перепутали.

Хватит об этом.

Мадам де ля Рош-Позе сменила тему, предложив выпить по рюмочке цветочного ликера. Это были последние капли из бочонка, полученного ею в прошлом году из Франции. Если корабль Компании задержится…

— У наших юношей горячая кровь, — сказала она, когда Кантор, вежливо попрощавшись, вышел из комнаты. — Весь образ жизни учит их тому, чтобы не тушеваться перед любыми авторитетами и даже относиться к ним с пренебрежением.

Воздух наполнился нудным зудением москитов, бесшумные всполохи зарниц освещали вечернее небо. Гости разошлись. Анжелика отправилась на поиски Кантора, которого поселили в маленькой пристройке. Ей повезло, и она быстро отыскала его.

— Какая муха тебя укусила, что ты был таким дерзким с мадам де Модрибур?.. Можешь считать себя пиратом или лесным охотником, но не забывай, что ты — рыцарь и был королевским пажем. Ты должен быть вежлив с дамами.

— Терпеть не могу ученых женщин, — сказал Кантор высокомерно.

— Это оттого, что при дворе ты насмотрелся комедий господина Мольера.

— О! Это было очень забавно, — Кантор оживился при этом воспоминании. Потом лицо его снова помрачнело. — А вообще лучше не учить женщин азбуке,

— сказал он.

— Ну, ты рассуждаешь как настоящий мужчина! — воскликнула Анжелика веселым, но несколько обиженным голосом и взъерошила рукой его шевелюру. — Разве тебе были бы приятно, если бы я была дурочкой и не могла прочитать и двух слов?

— Вы — другое дело, — сказал Кантор с непоследовательностью, свойственной любящим сыновьям. — Хотя женщины не способны любить знание ради знания. Они пользуются ученостью как герцогиня, только для того, чтобы покрасоваться и завлекать в свои сети глупцов, которые позволяют себя одурачивать.

— Однако мадам де Модрибур обладает умом высшего порядка… — осторожно сказала Анжелика.

Кантор упрямо поджал губы и отвернулся. Анжелика видела, что ему очень хочется что-то сказать ей, но он промолчал, потому что «естественно, она не сможет понять его». Уходя, Анжелика еще раз напомнила ему, что, помимо всех прочих качеств, благородному юноше подобает быть воспитанным и приятным в обществе.

Кантор часто раздражал и даже обескураживал Анжелику своей сверхтребовательностью к поведению окружающих.

Наступившая ночь тяжело давила на нее. Она казалась беспросветно темной и угрожающей, а каждый дом — враждебным, потому что в нем мог скрываться неприятель, следивший за каждым ее шагом. Где же он прятался, где расставлял свои сети?

Анжелика побежала, торопясь укрыться и даже забаррикадироваться в своем маленьком убежище, вопреки здравому смыслу.

Чтобы добраться до своего домика, ей надо было обойти с задней стороны главную постройку усадьбы и пройти по довольно длинному крытому проходу к своей двери. Внезапно ей показалось, что кто-то подстерегает ее в темноте за дверью.

Только она об этом подумала и… — о ужас! — две сильные руки, словно змеи, обхватили ее сзади, лишив малейшей возможности пошевелиться. В этой тьме было невозможно что-либо разглядеть. Захваченная врасплох, Анжелика даже не вскрикнула. В ощущении, которое вызвало в ней объятие этих рук было что-то необычное.

Это не могли быть руки мужчины!

Руки были мягкие, теплые и женственные, равно как и голой, что-то шептавший ей в ухо на непонятном языке и вызывавший в ней страх и отвращение; ей казалось, будто она стремительно падала в какую-то бездну, из которой вызволить ее не сможет никакая человеческая сила. Ощущение страха и отвращения было настолько сильным, что она, возможно, и лишилась бы чувств, если бы не внезапная вспышка молнии, озарившая лицо Амбруазины де Модрибур, которая с удивлением взирала на нее.

— Так это вы! — с трудом произнесла Анжелика, чувствуя, как застывшая было в ее венах кровь понемногу начинает циркулировать. — Зачем вы меня так глупо испугали?

— Испугала?! О чем вы говорите, моя дорогая! Я ждала вас, чтобы попрощаться, вот и все. А вы шли так быстро, о чем-то думая, что я была вынуждена остановить вас.

— Ну ладно! Извините меня, — холодно сказала Анжелика, — но только это какое-то ребячество. Вы меня так напугали, что я все еще дрожу.

Анжелика попыталась сделать несколько шагов, но будто налитые свинцом ноги не держали ее. Прислонившись к стене, она глубоко дышала, стараясь успокоить лихорадочно бившееся сердце. Она жадно дышала, но воздух, тяжелый и пропитанный усиленными близкой грозой запахами, не приносил ей облегчения. Овладевшие ею слабость и тревога мешали трезво оценить ситуацию. Чувство страха еще более обострилось, когда она увидела обращенное к ней лицо Амбруазины.

Тесное пространство, где находились две женщины, тускло освещалось розоватыми пляшущими отблесками слабо горевшего очага, пробивавшимся через разрывы в облаках светом звезд и их отражением в морской воде. Но даже в промежутках темноты между ослепительными вспышками молний, пронзавших ночной горизонт, вслед за которыми слышались приглушенные раскаты грома, Анжелика могла видеть Амбруазину в фосфоресцирующем свечении ночи. Тогда ей казалось, что лицо герцогини становилось белее и излучало какой-то необычный свет, что блеск ее странных зрачков, в которых светился золотой огонек, усиливался, приобретая неодолимое колдовское могущество.

— Вы сердитесь на меня, — сказала Амбруазина изменившимся голосом, — я чувствую, что вы отдаляетесь от меня… Это ужасно!.. Почему же, почему! Чем я обидела вас, моя прекрасная? Я совсем этого не хотела!.. Насколько мне безразличны похвалы, которые не волнуют меня, настолько ценна для меня ваша улыбка. Она мне дороже всего на свете… Моя прекрасная!.. С каким нетерпением я ждала вас!.. Как я надеялась… И вот наконец вы здесь, передо мной, такая красивая! Не судите меня строго.., я люблю вас…

Обвив руками шею Анжелики, она обнажила в улыбке свои маленькие белые зубы, которые сверкали словно жемчужинки.

Слова Амбруазины доносились до нее как бы издалека, принесенные каким-то зловещим ветром. И вдруг Анжелика почувствовала, как она покрывается «гусиной кожей»: ей показалось, что вокруг Амбруазины пляшут языки пламени, и из них на светящемся небе складываются слова.., те самые слова, которые преследовали ее с первого дня пребывания на земле Америки; она читала эти слова, начертанные рукой иезуита в письме отцу д'Оржевалю, слова безумные, ничего не значащие, но с ритуальным смыслом, невероятные, странные. Внезапно возникнув в ее голове, они с пугающей настойчивостью уже не покидали ее: Дьяволица! Дьявольский Дух!

— Вы не слушаете меня, — сказала вдруг Амбруазина, — у вас отсутствующий взгляд. Что я сказала такого ужасного?

— — Что вы сказали?

— Я сказала, что люблю вас. Вы напоминаете мне настоятельницу монастыря… Она была очень красивая и строгая, но за внешне бесстрастным выражением ее лица скрывался горевший в душе костер.

Она мягко, как-то по-хмельному, рассмеялась.

— Я любила, когда она брала меня на руки, — тихо сказала она.

Выражение лица Амбруазины снова изменилось, и вновь какое-то странное свечение, которое, может быть, было заметно только для Анжелики, начало проистекать от ее силуэта и, в особенности, от лица, глаз и улыбающихся губ.

— Но вы еще красивее, — сказала она, с нежностью в голосе.

Произнося эти слова, она настолько внешне преобразилась, что Анжелика сказала себе, что еще не встречала столь прекрасного создания. В облике Амбруазины было нечто неземное. «Ангельская красота», — подумала она про себя.

Сердце Анжелики замерло, но на сей раз от ощущения, будто она отрывается от земли и летит на встречу с иным, невидимым для остальных людей миром. Огромным усилием воли, которое сравнимо только с тем, которое необходимо тонущему в морской пучине для того, чтобы выплыть на поверхность, она не поддалась этому наваждению. Страх отступил перед обостренным чувством любопытства.

— Что с вами, Амбруазина? Сегодня вечером вы сама не своя. Вы выглядите, как одержимая.

Молодая женщина пронзительно рассмеялась.

— Одержимая! Как это звучит!

На ее губах появилась снисходительная улыбка.

— Как вы впечатлительны, мой друг, и как сильно бьется ваше сердечко!

— сказала она, приложив руку к груди Анжелики.

В голосе Амбруазины слышались нотки пылкой нежности.

— Одержимая — нет. Может, очарованная?.. Конечно, очарованная вами! Разве вы сразу этого не поняли? Как только я увидела вас у моря в Голдсборо, я была вами очарована, и жизнь моя обрела другой смысл. Я обожаю ваш громкий смех, вашу горячность, вашу любовь к жизни, вашу мягкость по отношению к другим… Но больше всего меня потрясает ваша красота…

И она склонила голову к плечу Анжелики.

— ..Я так давно мечтала об этом, — прошептала Амбруазина. — Когда вы говорили о своей дочери Онорине, я ревновала вас к ней. Мне хотелось оказаться на ее месте и познать тепло вашего тела. Мне холодно, — сказала она, вздрогнув. — Мир полон ужасных вещей, и только вы можете дать мне прибежище и наслаждение.

— Вы теряете рассудок, — сказала Анжелика. Она была растеряна, и ей никак не удавалось освободиться от объятий Амбруазины. Анжелике казалось, что она погружается в полусонное состояние. Она чувствовала, как ногти Амбруазины слегка царапают ткань ее блузки, и этот звук был ей неприятен.

Ей пришлось приложить немалую силу, чтобы вырваться из цепких рук Амбруазины и заставить ее чуть отступить.

— Вы слишком много выпили сегодня вечером. Это вино из дикого винограда было крепкое.

— Ах! Не старайтесь снова казаться образцом добродетели. Я понимаю — это часть образа обольстительницы, который вы так прекрасно умеете создавать, очаровывая всех мужчин. Они любят добродетель, если она уступает под напором их страстей. Но между вами и мной нет нужды в этих хитростях, не так ли? Мы обе красивы и любим наслаждения. Так дайте же мне немного вашего тепла! Забудьте, что я сказала вам вчера вечером…

— Нет, я не могу.

— Почему? Почему нет, моя горячо любимая? Она смеялась своим мягким и низким голосом, в котором было что-то плотское, околдовывающее.

Ослепительная вспышка молнии, осветившая темный угол, где происходил диалог двух женщин, позволила Анжелике увидеть лицо Амбруазины, преображенное неописуемой страстью, которая придавала ей сверхъестественную красоту. Да, Анжелика и впрямь не встречала более красивой женщины!

— Почему же нет? Разве мужчины так много значат для вас? Отчего мое желание приводит вас в столь сильное смущение? Вы не такая уж неискушенная, насколько я знаю, и достаточно чувственная женщина. Вы жили при дворе и, как мне говорили, ублажали самого короля. Мадам де Монтеспан рассказывала мне о вас несколько пикантных историй. Разве вы их забыли, мадам.., мадам дю Плесси-Белльер?.. При том, что мне известно о вас, я не могу поверить, что вы упустите миг наслаждения, когда представляется случай…

Воспользовавшись оцепенением Анжелики, причиной которого было упоминание о ее жизни при дворе и о мадам де Монтеспан, герцогиня де Модрибур высвободила свои запястья из сдерживавших ее рук Анжелики.

Осторожно растирая чуть затекшие пальцы, она не спускала с Анжелики своих горящих глаз и вдруг с горечью спросила:

— Почему вы так холодны со мной? Я уверена, что если бы ласкал мужчина, вас бы уже давно охватил трепет. Вам никогда раньше не доводилось испытывать наслаждение от прикосновений женских рук? Жаль! Они по-своему прекрасны…

И вновь раздался ее раздражающий и в то же время околдовывающий гортанный смех.

— ..С какой стати позволять только мужчинам делать нас счастливыми! Они так мало на что способны, эти бедные увальни!..

Она снова засмеялась, но на сей раз резко, скрипуче.

— ..Они делают это так быстро! А я… Она приблизилась к Анжелике и вновь обвила ее своими мягкими, излучавшими тепло руками.

— Мое умение бесконечно, — прошептала она. Руки ее были мягки, как бархат, но их нежное прикосновение повергло Анжелику в ужас.

Точно так же, как и несколько минут назад, у двери, Анжелика ощутила, как гибкая, неотразимо сильная змея с жадной чувственностью обвивала и мягко сжимала ее тело.

Кто сказал, что змеи холодные и липкие? Анжелика знала, что эта змея, одушевленная, волнующе нежная, вкрадчиво привлекательная, смотревшая на нее немигающими прекрасными человеческими глазами, была Змием-искусителем, который в первые дни сотворения мира вышел из зачарованных туманов Эдема, райского сада, где расцветали все красоты божьего творения и плоть была невинной…

Это ощущение было настолько сильно, что она не удивилась, когда увидела, как меж приоткрытых красных губ Амбруазины скользнул раздвоенный змеиный язык.

— Ты познаешь все, — говорила шепотом Амбруазина, — не отказывай мне в единственном наслаждении, которое я могу познать на этой земле.

— Оставьте меня, вы — сумасшедшая, — сказала Анжелика.

Сжимавшие ее руки разомкнулись. Страшное и в то же время райское видение исчезло в ночной мгле, изредка озаряемой вспышками молний.

К Анжелике вернулась способность воспринимать все происходящее вокруг

— теперь она слышала пронзительный стрекот цикад, мягкий рокот волн на берегу.

Она едва улавливала звуки удаляющихся шагов, а тем временем силуэт убегающей женщины, подобно белому привидению, растворялся в темноте.

Назад | Вперед