«Анжелика и ее любовь / Любовь Анжелики / Анжелика в любви / Анжелика и Рескатор (фр. Angélique et son Amour) (1961). Часть 1. Глава 17

На баке протестантские женщины стирали белье. Их белые чепчики походили на стаю чаек, сгрудившихся на узкой полоске берега. Подойдя к ним ближе, Рескатор принялся отвешивать учтивые поклоны госпоже Маниго, госпоже Мерсело, старой деве тетушке Анне, чью эрудицию в области математики он уже успел оценить, кроткой Абигель — она при этом тотчас же залилась краской — и наконец молодым девушкам, которые не осмеливались поднять на него глаза, и выглядели точь-в-точь как смущенные воспитанницы монастырского пансиона.

Затем он прошел к грот-мачте и, встав к ней лицом, начал делать счисление по солнцу и своему секстанту.

Вскоре он почувствовал: за его спиной стоит ОНА.

Он обернулся.

Побледнев от сделанного над собой усилия, Анжелика выпалила:

— Вчера я сказала вам страшные слова. Я так испугалась за моего ребенка, что была сама не своя. Я хочу извиниться перед вами.

Поклонившись ей, он ответил:

— Благодарю вас за любезный поступок, хотя в нем нет ни малейшей нужды. Вам подсказало его чувство долга, однако он не может стереть ваши вчерашние слова, которые, впрочем, имели одно несомненное достоинство — они по крайней мере были искренни. Поверьте, я прекрасно вас понял.

Она бросила на него странный взгляд: в нем были одновременно и боль, и гнев.

— Вы совсем ничего не поняли, — вздохнула она.

И опустила веки, словно бесконечно устала.

«Раньше она никогда так не осторожничала, — подумал он. — Раньше она дерзко смотрела вокруг, даже когда ей бывало страшно. Признаться, этот взмах ресниц весьма впечатляет, но что за ним стоит: светское лицемерие или гугенотская скромность? Как бы то ни было, одно в ней осталось неизменным: она по-прежнему излучает здоровье и силу, как солнце пышет жаром в летний день. И, черт побери, у нее очень красивые руки».

Под его пронизывающим взглядом Анжелика терпела адские муки.

Ей хотелось возразить ему, но ни время, ни место не подходили для серьезного разговора. Стирающие женщины глазели на них, матросы тоже — впрочем, эти всегда не спускали глаз с капитана, когда он появлялся на палубе.

Несколько раз, с самого утра, Анжелика хотела пойти к нему и поговорить. Но ее удерживали смешанные чувства гордости и страха. И сейчас ее опять парализовал страх, и она в смущении потирала свои оголенные для стирки руки, которые ласково пригревало солнце.

— Девочка оправилась? — спросил он.

Она ответила утвердительно и решила, что ей лучше уйти и вернуться к своей лохани.

Вот так! Такова жизнь. Надо стирать белье. Ничего не поделаешь, если это ужаснет утонченного господина де Пейрака, злясь, говорила себе Анжелика. Может быть, видя ее сейчас, он поймет, что ей гораздо чаще приходилось заниматься тяжелой работой, чем танцевать на балах при дворе, и что если мужчина хочет сохранить женщину во всей ее красе и обольстительности и притом для себя одного, то ему следует хоть немного постараться, чтобы ее защитить.

Он дал ей понять, что они стали чужими друг другу. Возможно, придет день, когда они станут врагами. Ее все больше бесила его равнодушная снисходительность, его стремление унизить ее. Если бы их встреча произошла на берегу, она наверняка постаралась бы уехать от него подальше, чтобы доказать, что она не из тех женщин, которые цепляются за мужчину, если он их отвергает.

«К счастью, — говорила она себе, изо всех сил растирая щеткой белье, — мы плывем на корабле и не можем убежать друг от друга».

Она страдала и в то же время была счастлива — ведь он был здесь, во плоти и крови. Видеть его, говорить с ним — это уже чудо. Значит, будут и другие чудеса…

Поднимая глаза, она видела его спину, его плечи, обтянутые бархатным камзолом, перехваченную кожаным поясом талию, серебряную рукоять пистолета, выглядывавшую из кобуры на боку.

Это был он! Ах, какая мука знать, что он так близок и чувствовать, что он так далек! «И все-таки у его груди я когда-то спала, в его объятиях стала женщиной. В Кандии, зная, кто я, он держал меня за плечи и говорил со мной с чарующей нежностью. Но в Кандии я была другой, не такой, как сейчас. Как могла я противиться злу, которое причинила мне жизнь.., которое причинил мне король? Он обвиняет меня в том, что я будто бы стала королевской любовницей и под этим предлогом презирает и отвергает меня. А между тем, когда я боролась против короля, он обнимал других женщин! Я помню, какая слава шла о нем в Средиземноморье. Он не очень-то тосковал обо мне. А теперь я ему мешаю. Он тоже предпочел бы, чтоб я умерла на самом деле, когда в пустыне меня укусила змея. Но я не хотела умирать! Не больше чем он! Так что в этом мы похожи. И мы были мужем и женой. Соединенными навсегда „в счастье и в горестях“, хотя нам и пришлось расстаться. Нет, невозможно, чтобы все это ушло без следа, чтобы наша любовь не возродилась, раз мы оба живы».

У нее начали болеть глаза — так пристально она на него смотрела.

Каждое его движение настолько волновало ее, что она вся дрожала.

— Вы так трете белье, что даже взбили пену, — пробурчала госпожа Каррер, делившая с ней лохань. — Можно подумать, что у нас есть мыло!

Анжелика ее не слышала.

Она смотрела, как он поднимает секстант, поворачивает закрытое маской лицо к горизонту и что-то говорит боцману. Вот он повернулся, опять подошел к женщинам и, метя палубу пером шляпы, поклонился им с таким изяществом, словно перед ним были придворные дамы. Он обратился к Абигель, но они стояли слишком далеко, чтобы Анжелика могла разобрать, о чем они говорят. К тому же их слова относил ветер.

Он неотрывно смотрел в глаза Абигель, и та покраснела от непривычного для нее мужского внимания.

«Если он ее коснется, я закричу», — подумала Анжелика.

Рескатор взял Абигель за руку, и Анжелика вздрогнула, будто это она ощутила его прикосновение.

Он повел Абигель на нос корабля и начал что-то показывать ей вдали, какую-то далекую белую полоску, сияющую в лучах солнца. Это были льды, о которых все уже успели забыть из-за неожиданно пришедшего тепла.

Потом, непринужденно облокотившись на перила, он с улыбкой на губах (они нисколько не изменились, остались такими же красивыми) стал внимательно слушать свою собеседницу.

Анжелика представила себе, как сейчас должна себя чувствовать Абигель. Поначалу напуганная знаками внимания со стороны столь грозной особы, она понемногу успокоится и поддастся обаянию его ума. Ободренная тем, что ее понимают, увлеченная разговором, побуждаемая обнаружить все лучшее, что в ней есть, она оживится, и сразу станет заметно, какой ясной, умной красотой отмечено ее нежное лицо, что в другое время не всегда разглядишь из-за ее чересчур строгого воспитания. Она будет говорить замечательно, будет высказывать тонкие суждения и в устремленном на нее взгляде прочтет полное одобрение.

Простая беседа с ним запечатлеется в ее памяти так, будто эти несколько минут она прожила в ином мире, совершенно непохожем на мир ее единоверцев.

Вот так этот обольститель безошибочно находит путь к женским сердцам.

«Но только не к моему! — злилась Анжелика. — Он нисколько не утруждает себя старанием понравиться мне — скорее, наоборот».

Так же безошибочно, как он умел очаровывать, он сумел уязвить ее в самое сердце.

«Чего он добивается, у меня на глазах околдовывая Абигель? Хочет вызвать у меня ревность? Продемонстрировать мне свое безразличие? Дать понять, что, по его мнению, мы оба свободны? И почему именно Абигель?.. Должно быть, он считает себя выше всех законов, и человеческих и божеских. Выходит, узы брака для него ничто. Ну ничего, я заставлю его понять, что законы все-таки существуют и что для него они писаны тоже. Я его жена и ею останусь. Я его не отдам…»

— Не колотите так сильно вальком, — снова заговорила госпожа Каррер, стиравшая в той же лохани и в той же скупо налитой воде. — Вы истреплете белье. А мы не скоро сможем купить другое.

Неужели он думает, что она попадется на эти его грубые уловки и предоставит ему удобный случай отыграться, свести с нею счеты? Она жила при дворе, в этом змеином гнезде, но и там не дала втянуть себя в гнусные интриги придворных. Не поддастся она и теперь, хотя он сумел сделать ей очень больно — ведь он, Жоффрей, всегда был ее вечной любовью.

Нет, она не станет цепляться за него, если он ее не желает и тем более не станет расписывать, как трудно ей жилось, о чем он, кажется, и не подозревает. Насильно мила не будешь, а пытаться вызвать в мужчине угрызения совести, чтобы тем самым вернуть любовь — это и мелко, и глупо. К чему напоминать ему, что на дно жизни она скатилась из-за него? Ведь он в то время тоже был вынужден защищать свою жизнь. И ей неведомо, какие ужасы он при этом испытал. О них знает он один. Если она его по-настоящему любит, она не станет добавлять к его прежним страданиям новые.

Твердо решив, что не даст свести себя с ума, Анжелика старалась обуздать самые бурные из охвативших ее чувств. Она не позволит себе предаваться ни надеждам, ни унынию, ни возмущению. В ней не должно быть места ничему, кроме спокойствия и терпения.

Она словно друга полюбила старину «Голдсборо» за то, что он помогал им не удаляться друг от друга. Поскрипывающее суденышко, такое одинокое в свинцовых водах океана, соединяло их и удерживало от непоправимых поступков.

Ей хотелось, чтобы их плавание никогда не кончалось.

Рескатор простился с Абигель и ушел с бака, спустившись по трапу у правого борта.

Госпожа Каррер подтолкнула Анжелику локтем и, нагнувшись к ней поближе, прошептала:

— Я с шестнадцати лет мечтала, чтобы какой-нибудь пират вроде этого похитил меня и увез по морю куда-нибудь на чудесный остров.

— Вы? — проговорила ошеломленная Анжелика.

Жена адвоката весело подмигнула. Это была похожая, на черную муравьиху женщина, очень деятельная и абсолютно непривлекательная. Ее сшитый по моде провинции Ангумуа чепец, всегда туго накрахмаленный, был до того высок, что казалось, вот-вот раздавит ее хрупкое тело. Однако на самом деле Марселла Каррер была женщина крепкая и произвела на свет одиннадцать детей. Блеснув глазами за стеклами очков, она подтвердила:

— Да, я. Что поделаешь, у меня всегда было живое воображение! Я и сейчас иногда вспоминаю об этом пирате из моих грез. Представляете, что со мной было, когда я увидела точно такого же живьем, да еще в нескольких шагах от себя! И посмотрите, как богато он одет! И потом эта маска — меня от нее прямо в дрожь бросает.

— А я, красавицы мои, скажу вам, откуда он, — провещала госпожа Маниго таким тоном, каким объявляют важные известия. — Не в обиду госпоже Анжелике будь сказано, но я думаю, уж не знаю ли я о нем больше, чем она.

— Это бы меня весьма удивило, — сквозь зубы бросила Анжелика.

— Так говорите же, что вы знаете, — защебетали дамы, тут же подойдя поближе. — Он испанец? Итальянец? Турок?

— Ничего подобного. Он из наших краев, — изрекла кумушка с торжествующим видом.

— Из наших краев? Из Ла-Рошели?

— Разве я сказала — из Ла-Рошели? — Госпожа Маниго пожала своими широкими мясистыми плечами. — Я сказала, что он из наших краев — это значит, оттуда же, откуда и я.

— Из Ангулема? — хором воскликнули ларошельские дамы в порыве возмущения и недоверия.

— Не совсем, немного южнее. Из Тарба.., или из Тулузы, да, скорее всего из Тулузы, — добавила она нехотя. — Но все равно он дворянин из Аквитании, гасконец, — пробормотала она с гордостью, и ее заплывшие жиром глазки победоносно сверкнули.

У Анжелики перехватило горло. Она готова была расцеловать толстуху, но сдержалась, сказав себе, что с ее стороны глупо так расчувствоваться из-за вещей, которые того не стоят. Какой прок от воспоминаний здесь, на краю Моря Тьмы, где холодными вечерами по небу разливается играющее всеми цветами радуги сияние… Воспоминания — как засушенные цветы с частицами родимой земли на корнях, которые каждый носит у сердца.

— Как я это узнала? — продолжала между тем супруга судовладельца. — Для человека умного, мои милочки, это пара пустяков. Как-то раз, встретив меня на палубе, он сказал: «Госпожа Маниго, у вас ангулемский акцент!» Слово за слово — и мы начали говорить о наших краях…

Госпожа Мерсело, жена бумажного фабриканта, удовлетворив свое любопытство, сочла за лучшее воздержаться от восторгов.

— Чего он вам не сказал, моя милая, так это того, почему он носит маску, почему избегает встреч с другими судами и почему уже много лет, покинув родные края, путешествует по морям.

— Не всем же оставаться дома. Дух приключений дышит, где хочет.

— Дух приключений? Уж лучше скажите — любовь к грабежам.

Обе женщины искоса посмотрели на Анжелику. Упорство, с которым она отказывалась рассказать им подробнее о «Голдсборо» и его капитане, с каждым днем казалось им все более подозрительным. Вынужденные сесть на судно без флага, плывущее неизвестно куда, они считали, что имеют право на разъяснения.

Но Анжелика с непроницаемым видом молчала, прикидываясь, что ничего не слышит.

Дамы в конце концов удалились, дабы развесить на снастях плоды своего труда. Нужно было воспользоваться последними лучами этого чудесного солнца, ведь скоро его сменит холод северной ночи, который каждую выстиранную рубашку может превратить в стальные доспехи. Но днем, когда небо бывало безоблачно, а воздух — на удивление сух, на палубе становилось очень тепло и приятно.

— Как жарко! — воскликнула юная Бертиль Мерсело, снимая корсаж.

И так как ее чепчик съехал набок, она сдернула и его и тряхнула своими белокурыми волосами.

— Мы на краю земли, поэтому солнце совсем близко и так сильно греет! Сейчас оно нас поджарит!

Она пронзительно рассмеялась. Под ее сорочкой с короткими рукавами ясно обрисовывались красивая высокая грудь с острыми сосками и плечи, еще по-отрочески хрупкие, но сильные и округлые.

Поглощенная своими раздумьями Анжелика подняла глаза и посмотрела на девушку.

«Наверное, в семнадцать лет я была на нее похожа», — подумала она.

Одна из подружек Бертиль, тут же последовав ее примеру, сорвала с себя и корсаж, и шерстяную кофточку, что была под ним. Она была не так красива, как дочь Мерсело, но фигурка у нее была пухленькая и вполне сформировавшаяся, как у взрослой женщины. Открытая сорочка девушки соскальзывала с плеч.

— Мне холодно! — воскликнула она. — Ой, холод меня кусает, а солнце ласкает. Как хорошо!

Другие девушки смеялись, но несколько принужденно, стараясь скрыть смущение и зависть.

Анжелика перехватила взгляд Северины, и прочла в нем мольбу о помощи. Северина была младше других девушек, и неуместно вольное поведение старших подруг глубоко ее шокировало. Как бы в знак протеста она плотнее запахнула на груди концы своей черной косынки.

Анжелика сообразила, что происходит что-то необычное. Обернувшись, она увидела мавра.

Опираясь на свой украшенный серебром мушкет, Абдулла смотрел на девушек с выражением столь красноречивым, что всякому искушенному человеку было ясно, что у него на уме. Впрочем, эта очаровательная картина привлекла не одного его.

Темнокожие матросы с физиономиями висельников уже скользили вниз по вантам и с притворно безразличным видом подходили поближе.

Свисток боцмана заставил их вернуться на свои места. Карлик бросил на женщин взгляд, полный ненависти, и, плюнув в их сторону, удалился.

Абдулла торжествовал — теперь он был здесь единственный мужчина. Его лицо африканского идола было неизменно обращено к предмету его вожделения — белокурой девственнице, которая уже несколько дней как разбудила в нем желание, тем более жгучее, что он давно не имел женщины, ибо много дней находился в море.

Анжелика поняла, что она единственный взрослый человек среди этих взбалмошных дурочек и решительно взяла дело в свои руки.

— Вам следовало бы одеться, Бертиль, — сухо сказала она. — И вам тоже, Рашель. Вы с ума сошли — посметь вот так раздеться на палубе.

— Но ведь очень жарко! — воскликнула Бертиль, наивно тараща свои голубые глаза. — Мы так намерзлись, как же теперь не погреться?

— Речь не о том. Вы привлекаете внимание мужчин, а это неблагоразумно.

— Мужчин? Каких мужчин? — голос Бертиль вдруг сделался пронзительным. — Ax, этого, — протянула она, будто только сейчас заметила Абдуллу. — Ну, этот не в счет. А я-то думала…

И она рассмеялась серебристым смехом, который прозвенел словно колокольчик.

— Я знаю, что он мною любуется. Он приходит каждый вечер, когда мы собираемся на палубе и при удобном случае подходит ко мне. Он подарил мне несколько безделиц: стеклянные бусы, серебряную монетку. По-моему, он принимает меня за богиню. Мне это нравится.

— Вы заблуждаетесь. Он принимает вас за то, что вы есть, иными словами…

Она решила не продолжать, чтобы не смущать Северину и других девочек. Ведь воспитанные на Библии, за толстыми стенами протестантских домов, они были так наивны.

— Оденьтесь, Бертиль, — мягко повторила она. — Поверьте мне, когда у вас будет побольше опыта, вы поймете истинный смысл этого восхищения, которое так вам льстит, и покраснеете за свое нынешнее поведение.

Бертиль не стала дожидаться, когда у нее будет побольше опыта, и сразу же покраснела до корней волос. Ее миловидное лицо исказила злобная гримаса.

— Вы говорите так из ревности… Потому что он смотрит на меня, а не на вас… Теперь вы уже не самая красивая, госпожа Анжелика.., скоро самой красивой стану я — даже в глазах тех мужчин, которые сегодня все еще восхищаются вами… Вот вам — смотрите, как я следую вашим советам.

Она быстрым движением повернулась к Абдулле, и одарила его ослепительной улыбкой, открыв прелестные жемчужные зубки.

Мавр задрожал всем телом. Глаза его вспыхнули, а губы, отвечая на улыбку Бертиль, как-то странно растянулись.

— Ох, какая же вы дурочка! — вскипела Анжелика. — Бертиль, сейчас же прекратите эти проделки, не то, обещаю вам, что все расскажу вашему отцу.

Угроза подействовала. В том, что касалось соблюдения благопристойности, мэтр Мерсело шуток не любил, а когда речь шла о его единственной обожаемой дочери, и вовсе был до крайности щепетилен. Бертиль неохотно подняла свой корсаж. Рашель оделась еще раньше — после первых же слов Анжелики, потому что как и вся молодежь их маленькой общины, питала глубокое доверие к советам служанки мэтра Берна. И неожиданная дерзость Бертиль по отношению к ней потрясла девушек, словно святотатство.

Но Бертиль, которой уже давно не давала покоя зависть, не желала признать себя побежденной.

— О, я знаю, откуда произошла ваша досада, — снова заговорила она. — Хозяин корабля не удостоил вас взглядом. А между тем всем известно, что вы проводите ночи в его каюте. Но сегодня он предпочел приволокнуться за Абигель.

Она нервно рассмеялась.

— У него не очень-то хороший вкус! Что он нашел в этой высохшей старой деве?

Желая угодить Бертиль, две или три ее подружки хихикнули.

Анжелика устало вздохнула.

— Бедные мои дети, ваша глупость превосходит всякое воображение. Вы еще ничего не понимаете в жизни, однако беретесь о ней рассуждать. Придется мне вам сказать, раз уж вам самим это невдомек, что Абигель — женщина красивая и привлекательная. Да знаете ли вы, что когда она распускает волосы, они доходят ей до поясницы? Ни у одной из вас никогда не будет таких красивых волос, даже у вас, Бертиль. К тому же, у нее есть ум и сердце, вы же своей глупостью можете наскучить даже тем поклонникам, которых к вам привлечет ваша юность.

Уязвленные ее словами, юные дурочки замолчали — не потому, что Анжелика убедила их, а потому, что они не нашли, что ответить, Бертиль одевалась медленно, поглядывая на мавра, который продолжал неподвижно стоять на том же месте, будто темное изваяние, одетое в развеваемый ветром белоснежный бурнус.

Анжелика повелительно бросила ему по-арабски:

— Что ты тут делаешь? Поди прочь, твое место подле твоего господина.

Абдулла вздрогнул, словно вдруг пробудился ото сна, и с удивлением посмотрел на женщину, которая заговорила с ним на его языке. Потом под взглядом зеленых глаз Анжелики на его лице отразился страх и он ответил, точно ребенок, пойманный на запрещенной шалости:

— Мой господин еще здесь. Я жду, чтобы последовать за ним.

Анжелика только теперь заметила, что Рескатор стоит у подножия трапа, ведущего на капитанский мостик и беседует с Ле Галлем и тремя его друзьями.

— Ну что ж, тогда уйдем мы, — решила она. — Дети, идите за мной!

Она ушла, уводя с собой девушек.

— Этот негр… — прошептала испуганная Северина, — Госпожа Анжелика, вы заметили? Он смотрел на Бертиль так, словно хотел съесть ее живьем.

Назад | Вперед