«Анжелика и ее любовь / Любовь Анжелики / Анжелика в любви / Анжелика и Рескатор (фр. Angélique et son Amour) (1961). Часть 1. Глава 27

То, что у Меццо-Морте сорвалось с Кантором, удалось с Анжеликой. Алжирский адмирал похитил ее, когда она после своего бегства из Кандии покинула Мальту.

Известие о том, что его жена, неизвестно зачем объявившаяся на Средиземном море, попала в руки его злейшего врага, явилось для Жоффрея де Пейрака страшным ударом. Накануне до него дошло сообщение, что она на Мальте, и он, немного успокоившись, уже готовился отправиться на ее поиски.

Однако теперь ему пришлось явиться в Алжир и предстать перед Меццо-Морте. Тот отлично понимал, что теперь Рескатор вынужден будет согласиться на любые его условия. Ренегат знал — откуда? — ту тайну, которую Жоффрей де Пейрак не доверил никому: что Анжелика была его христианской женой и что он пожертвует всем, лишь бы ее вернуть.

Требования алжирского адмирала были до того непомерны, что он раз двадцать готов был швырнуть ему в лицо свое презрение и отступиться. Ради женщины унижаться перед этим омерзительным мужланом! Но эта женщина была его жена, это была Анжелика. Он не мог отказаться, ведь тем самым он обрек бы ее на мучительную смерть. «Я пришлю тебе, мой дорогой, — говорил Меццо-Морте, — один ее пальчик. Я пришлю тебе, мой драгоценный, локон ее волос… А в изящном ларчике — один ее зеленый глазик…»

Ничем не показывая своих истинных чувств, Жоффрей де Пейрак испробовал все хитрости, призвал на помощь весь свой актерский талант, пытаясь договориться с этим мерзавцем, но Меццо-Морте был по происхождению итальянец и тоже умел искусно лавировать и притворяться.

Вместе со страхом за Анжелику росла и его злость на нее. Вот проклятое создание, ну почему ей не сидится на месте? Сбежав от него в Кандии, она тут же, сломя голову, понеслась куда-то и так глупо попалась в ловушку, расставленную Меццо-Морте. Да, свою способность к предвидению их младший сын унаследовал явно не от нее! Как могла она не узнать его в Кандии, не догадаться, что это он? Должно быть, ее мысли были слишком заняты кем-то другим — любовником, из-за которого она и пустилась в путь. И, продолжая упорно биться за ее спасение, он дал себе слово, что когда получит ее обратно, то обязательно вытрясет из нее душу!

Вот так. Ради нее он собирался во второй раз поломать себе жизнь. Меццо-Морте стремился к безраздельному господству на Средиземном море. Рескатор должен исчезнуть, говорил он, и больше не возвращаться. А когда он уйдет, можно будет без помех взяться за старое: грабить, жечь, устраивать набеги на прибрежные селения и продавать рабов — самый выгодный и ходкий товар Mare Nostrum.

Жоффрей де Пейрак попытался сыграть на его алчности. Он предложил ренегату такие сделки, которые наверняка принесли бы ему в сто раз больше, чем все нападения его раисов на военные или торговые корабли христиан. Но Меццо-Морте нужно было другое. Он желал быть самым могущественным пиратом Средиземного моря, самым страшным, самым ненавистным для всех…

Перед этим полубезумием все доводы рассудка, все соображения выгоды теряли смысл.

Меццо-Морте предусмотрел все, даже то, что прежде, чем связать себя клятвой, Рескатор может узнать, что он сделал с Анжеликой и где она находится. Так оно и случилось. Кто-то проболтался, что пленница с зелеными глазами была подарена султану Мулею Исмаилу. «Он же твой лучший друг — разве тебе это не лестно? — ухмыльнулся ренегат. — Но берегись! Если ты покинешь Алжир, не дав мне слова, что больше не будешь мешать мне поступать, как я хочу, ты никогда уже не увидишь ее живой! Один из моих людей сумел затесаться в марокканский эскорт. Стоит мне подать ему знак — и он убьет ее той же ночью…»

В конце концов Жоффрей де Пейрак дал слово Меццо-Морте. Хорошо, он покинет Средиземное море! При этом он, правда, не уточнил, на какой срок, и не сказал, что намерен крейсировать у берегов Марокко и Испании, поддерживая связь со своими «рескаторами» до тех пор, пока пиратский «адмирал» не будет низложен.

Ренегат был счастлив, что одержал эту победу, на которую уже не рассчитывал, и выражал свою радость бурно, почти по-детски. Все сложилось намного удачнее, чем если бы он устранил своего соперника иными средствами, скажем, при помощи убийства. Разумеется, он не раз пытался это сделать, но все попытки оказались тщетны, и в конце концов Меццо-Морте проникся суеверным благоговением перед таинственной силой неуязвимого мага… Кроме того, несмотря на все свое могущество, он все же боялся гнева великого султана в Стамбуле, — ведь тот наверняка бы вскоре узнал, кто лишил его тайного советника, который, к тому же, подпитывал его финансы.

Беспрепятственно покинув Алжир, Рескатор направился к Геркулесовым Столбам, рассчитывая без особых трудностей проплыть под пушками Сеуты. Таким образом он хотел достичь Сале, а затем добраться и до Мекнеса.

На душе у него было тяжело. Анжелика во власти Мулея Исмаила, чью похотливость и жестокость он так хорошо знал — тут было отчего потерять покой! Он клял Меццо-Морте, клял Анжелику. Но все равно мчался ей на помощь с нетерпением, которое невозможно было бы объяснить одним лишь сознанием долга перед безрассудной супругой.

Неожиданно он получил послание от Османа Ферраджи: «Приезжай… Женщина, которую тебе предназначили звезды, в опасности…»

…Дойдя до этого воспоминания, Жоффрей де Пейрак вдруг вскочил. Судно дало резкий крен: один раз, другой; он пошатнулся и вполголоса произнес: «Буря…»

Буря, которую на закате предвещало чересчур спокойное, будто политое маслом море, давала знать о себе, посылая свои первые шквалы. Он продолжал стоять, расставив ноги, чтобы удержать равновесие.

Но мыслями он все еще был в прошлом — белом от солнца, красном от крови.

«Приезжай… Женщина, которую тебе предназначили звезды, в опасности…»

Так связывались нити, чтобы вновь их соединить…

Но когда он прибыл в Мекнес, Осман Ферраджи был мертв, его заколол кинжалом раб-христианин. В садах запах роз смешивался с запахом трупов.

В «меллахе», еврейском квартале города, все евреи от грудных детей до столетних старцев были вырезаны кривыми саблями черной стражи султана. Ходили слухи о побеге семи рабов-христиан и — самое неслыханное — одной из женщин гарема.

— Ах, мой друг, какая женщина! — рассказывал ему Исмаил, выпучив глаза в избытке почти мистического восхищения. — Она даже попыталась перерезать мне горло. Посмотри…

Он показал след от пореза, краснеющий на его бронзовой коже.

— И притом моим собственным кинжалом! Вот это искусство! Увы, моя грубая и простая натура, как видно, пришлась ей не по вкусу. Она стойко выдержала пытки. Я ее помиловал, потому что она была все же слишком красива, чтобы предавать ее казни, а также потому, что мой великий евнух настоятельно советовал мне пощадить ее. Какую отраву удалось ей влить ему в жилы, ему, неподкупному? И теперь он, такой сильный и мудрый, мертв — и все из-за его слабости к ней. А ей удалось бежать. Поверь, друг мой, это был демон в женском обличье!

Жоффрею де Пейраку не было надобности спрашивать ее имя — он угадал его сразу. Он был потрясен, подавлен — и все-таки не мог не повторить вслед за восхищенным и ошеломленным Исмаилом:

— Да, мой друг, какая женщина!

Он объяснял Мулею Исмаилу, что во Франции эта женщина была его женой, и он, узнав, что она у султана Марокко, приехал в Мекнес, чтобы выкупить ее. Мулей Исмаил возблагодарил Аллаха за то, что неистовый нрав пленницы спас его, повелителя правоверных от нанесения непоправимого оскорбления его лучшему другу! Тем более, что благочестивому мусульманину не дозволено обладать женщиной, у которой есть муж. Он отдаст ее своему другу, не требуя никакого выкупа. Ибо так велит Коран.

Султан твердо надеялся, что ее поймают вместе с остальными беглецами. Его эмиссары, посланные в погоню по разным следам, получили приказ: рабов-мужчин казнить, а женщину доставить в Мекнес живой.

Наконец пришло известие, что беглецы пойманы, а потом прибыли и отрубленные головы, покрытые запекшейся кровью. Мулей Исмаил сразу заметил, что среди них нет головы Колена Патюреля.

— А где женщина? — спросил он.

Солдаты повторили то, что сказали перед смертью беглецы-христиане. Когда их схватили, женщины среди них уже не было. Француженка давно умерла от укуса змеи. Ее похоронили в пустыне.

Мулей Исмаил разодрал на себе одежды. К его ярости примешивалось сожаление, что теперь он уже не сможет сделать широкий красивый жест, дабы почтить друга, которого глубоко уважает. Интуитивно он почувствовал, какое горе скрывается за внешней невозмутимостью его покрытого шрамами лица.

— Хочешь, я еще кого-нибудь убью? — допытывался он у Жоффрея де Пейрака.

— Эти безмозглые стражи не сумели поймать ее прежде, чем она умерла.., дали ей ускользнуть. Один твой знак — и я зарублю их всех!

Граф отклонил это кровавое предложение, продиктованное искренним благорасположением султана. Его горло сдавило от глубочайшего отвращения.

В этих роскошных покоях, где, казалось, все еще не выветрились запахи дыма пожаров и кровавой резни, незримо бродил дух великого евнуха, и Жоффрею де Пейраку чудилось, что он слышит его мелодичный голос: «Мы чтим Бога Единого и кровь, пролитую во имя Его… Ты — другой и всегда будешь одинок».

Ему вдруг стала ясна полная бессмысленность всех его планов, помыслов и даже страстей. Как же они были нелепы… Ведь его голос никогда не будет услышан этими двумя ополчившимися друг на друга мирами; ибо в сущности и христиане, и мусульмане поклоняются единому абсолютному принципу, который гласит, что человек есть ничто, а Бог — все.

Хорошо, он уйдет. Он покинет Средиземное море — и не потому, что обещал это Меццо-Морте, а потому, что понял: он как был, так и остался чужим среди тех, кто многие годы помогал ему заново строить его разрушенную жизнь. Он вернется в Палермо за Кантором, а потом они вместе поплывут на Запад, к новым материкам. Бросив свое огромное состояние (ибо на Востоке он снова стал сказочно богат), он оставит позади две загнивающие цивилизации, которые ожесточенно воюют между собой в Средиземном море, этом бурлящем ведьмином котле. И той, и другой движет религиозный фанатизм, и в конце концов он сделал их похожими друг на друга по зверствам и нетерпимости, Он устал от этой борьбы, бесплодность которой была ему очевидна.

Он устоял перед искушением броситься через пустыню, чтобы разыскать там убогую могилу. Еще одно безрассудство, оно не принесет ему ничего, кроме отчаяния. Да и какой смысл в этих поисках? Удостовериться, что она в самом деле мертва? Какое же доказательство он получит? Следы в пыли? Зачем? Чтобы найти под ними другую пыль, прах той, в которой, будь она жива, была бы вся его жизнь… О, тщета надежд человеческих…

Рабы, бежавшие вместе с нею, были мертвы. И он чувствовал, что она тоже исчезла, растворилась под этим огромным, беспощадным солнцем, которое подавляет мысль и рождает обманчивые миражи. Его стремление найти ее было тщетно, ибо едва он приближался, она превращалась в неосязаемое марево, в зыбкий, рассеивающийся сон.

Судьба, которая их разлучила, отказывается соединить их с таким непоколебимым упорством, что в этом должен быть заключен какой-то скрытый смысл. Но какой? Что ж, придется признать, что при всей его силе у него все же недостаточно мужества и смирения, чтобы попытаться проникнуть в эту тайну, которую ему откроет только будущее.., если откроет. Годы, проведенные им на Востоке и в цедрах Африки, сделали из него если не фаталиста, то во всяком случае человека, сознающего, что он слаб по сравнению с судьбой.., и что его судьба ему неведома. Нет, реального у него осталось в жизни только одно — его сын.

Встретившись с сыном в Палермо, он возблагодарил небо за то, что оно оставило ему хотя бы это дитя, чье присутствие на время уводило его от душевных терзаний, превозмочь которые ему на этот раз было нелегко.

Когда, пройдя через Гибралтарский пролив, он вышел из Средиземного моря в океан и взял курс на Америку, у него только и оставалось, что корабль «Морской орел» и матросы, по крайней мере, те из них, которые пожелали разделить с ним его новую судьбу.

Скопище человеческих отбросов, как с презрением сказали бы все эти богатые ларошельские буржуа… Что ж, так оно и есть… Но он хорошо понимал этих людей, несмотря на всю их разноликость. Он знал, какие драмы выбросили их из общества и заставили скитаться по миру, как вынужден был скитаться он сам. Оставил он при себе лишь тех, кто ни за что не желал с ним расставаться, кто готов был лечь у его ног и не вставать, только бы снова не оказаться с тощим узелком на берегу, среди враждебно настроенных людей. Потому что эти моряки не знали, куда им идти. Они боялись. Боялись мусульманского рабства, боялись каторги на христианских галерах, боялись, что попадут к другому капитану, жестокому и жадному до наживы, что их обворуют и, наконец, боялись наделать глупостей, за которые потом пришлось бы дорого платить.

Жоффрей де Пейрак с уважением относился к этим сломленным судьбою людям, к их сумрачным душам и скорбным сердцам, скрываемым под нарочито грубыми повадками. Он был с ними строг, но никогда их не обманывал и умел пробудить в них интерес к заданиям, которые им давал, и к целям каждого его плавания.

Покидая Средиземное море, он откровенно сказал своим матросам, что отныне у них больше нет всемогущего господина, который всегда сможет их защитить. Потому что теперь ему придется все начинать сначала. Они были согласны рискнуть. Впрочем, очень скоро он смог сполна вознаградить их преданность.

Он взял с собой в Новый Свет целый отряд ныряльщиков, мальтийцев и греков, и, снабдив их усовершенствованным снаряжением, начал плавать по Карибскому морю, поднимая со дна сокровища испанских галионов, потопленных флибустьерами, которые свирепствовали здесь уже более ста лет. Эта затея, о которой мало кто знал, и осуществить которую мог он один, принесла ему в скором времени немалое богатство. Он заключил соглашения с сильнейшими предводителями пиратов, обосновавшихся на острове Тортуга. Испанцы и англичане, такие как капитан Фиппс, на чьи суда он никогда не нападал и которым даже подарил кое-какие из наиболее красивых вещиц, поднятых со дна моря, также жили с ним в мире и нисколько ему не досаждали.

Итак, он нашел новый способ зарабатывать себе на жизнь: разыскивать под зарослями морских водорослей шедевры искусства ацтеков или инков. Вдобавок это занятие удовлетворяло его чувство прекрасного и давало утоление его страсти к поиску и исследованию.

Постепенно он научился подавлять неотступную мысль, которая долгое время терзала его, пронзая душу невыносимой болью: Анжелика умерла… И он уже никогда ее не увидит…

Он больше не сердился на нее за то, что она жила безумно, безрассудно. Ее смерть стала достойным завершением ее удивительной жизни, больше похожей на легенду. Она отважилась на подвиг, на который до нее не отваживалась ни одна пленная христианка. Он не мог забыть, что она отказала Мулею Исмаилу и с твердостью выдержала жестокое наказание. О, безумная! Ведь от женщин никто не требует героизма, говорил он себе в отчаянии. Ах, если бы только она осталась живой, если б он мог обнять ее, почувствовать тепло ее тела, взглянуть в ее глаза, как тогда, в Кандии — он забыл бы обо всех ее изменах, он бы все простил! Только бы увидеть ее живой, дотронуться до ее нежной, гладкой кожи, обладать ею в сладостном сегодня, которому нет дела ни до прошлого, ни до будущего, — и не видеть, не видеть больше, как ее прекрасное тело высыхает на песке, бьется в предсмертной муке, как сереют ее губы — и никто не поможет, и Бог не спасет…

— Родная моя, как я тебя любил…

Буря выла все громче, сотрясая стекла в оконных рамах. Но Жоффрей де Пейрак не прислушивался к ней. Опершись о переборку, чтобы удержать равновесие на ходящей ходуном палубе, он продолжал слушать голос из минувшего, которым вновь заговорило его сердце.

«Родная моя, я тебя любил, я тебя оплакивал… И вот я нашел тебя среди живых — и не раскрыл тебе свои объятия».

Так уж устроен человек. Он страдает, потом исцеляется. И, исцелившись, забывает ту мудрость, которую открыло ему его горе. Жизнь снова бьет в нем ключом — и он спешит вернуться к прежним заблуждениям и мелочным страхам и вновь отдаться во власть разрушительной злобы. Вместо того, чтобы раскрыть ей объятия, он начал думать о ребенке, которого ей дал другой, о короле, о потерянных годах, о запечатленных на ее губах чужих поцелуях… Он злился на нее за то, что она стала для него незнакомкой. И однако именно эту незнакомку он сегодня любил.

Все те вопросы, которые мужчина задает себе, готовясь в первый раз сделать своей пленившую его желанную женщину, все их он с волнением задавал себе сейчас.

«Как ответят мне ее губы, когда я их поцелую? Как она поведет себя, когда я попытаюсь ее обнять? Тайна ее плоти так же неведома мне, как и ее мысли… Какая ты теперь? Что они сделали с тобой, с твоим прекрасным телом, которое ты теперь так ревниво скрываешь?»

Он грезил о том, как ее волосы упадут ей на плечи, как она будет, млея, прижиматься к его груди, о влажном блеске ее зеленых глаз, глядящих в его глаза…

Он сумеет ее покорить. «Ты моя, и я смогу сделать так, чтобы ты это поняла!»

Однако надо помнить, что задача будет не из легких. У зрелой женщины, закалившейся в таком огне, непросто будет найти уязвимое место.

И все же он этого добьется! Он разрушит ее защиту. И один за другим сорвет покровы со всех ее тайн точно так же, как снимет с нее одежды.

Ветер был такой, что ему пришлось напрячь всю силу, чтобы открыть дверь. Снаружи, в ревущем мраке штормовой ночи, под хлесткими брызгами, он на мгновение остановился, ухватившись за перила балкона, которые уже скрипели и стонали, точно старое дерево, готовое вот-вот переломиться.

«Что же ты за человек, граф де Пейрак, если уступаешь свою жену другому, и притом даже без борьбы? Нет черт возьми! Сейчас укрощу эту проклятую бурю и тогда.., тогда мы изменим тактику, госпожа де Пейрак!»

Назад | Вперед