«Анжелика в Квебеке» (фр. Angélique à Québec) (1980). Часть 5. Бал в день Богоявления

Вивонн очень ошибался, думая, что если у них было любовное приключение, он мог позволять себе с ней вольности. Плохо было то, что он в зависимости от того, трезв был или пьян, был либо предприимчивым и хвастливым, либо, наоборот, вполне приличным знакомым, не желающим привлекать внимание окружающих.

Никола де Бардане заявил, что он доволен своим переездом с «Фермы». Он не мог никуда пойти в городе, не пройдя мимо дома Виль д'Аврэя, и он пользовался любым предлогом, чтобы подождать Анжелику и затем сопутствовать ей в городе.

— Прошу вас, — сказала она ему однажды, — не стойте на часах перед моим домом. Это меня смущает и приведет к сплетням.

— Но разве я не имею права прогуливаться в квартале, где я теперь живу? Кроме того, я не считаю, что я более назойлив, чем этот индеец, который ежедневно, по несколько раз в день, крутится возле вашего дома, входит и выходит оттуда без доклада, сидит на вашем пороге, покуривая свою трубку, и, как только вас видит, начинает с вами беседовать. Не вижу, почему вы не разрешаете мне то, что разрешаете этому дикарю?

— Но именно поэтому. Мой бедный друг, вы же не дикарь!

Она отказалась от мысли заставить его внять голосу рассудка. Он сопровождал ее, когда она делала покупки.

У портного с Королевской площади они встретили Элуа Маколле, который примерял кафтан из сиреневого шелка поверх жилетки в цветах, которую он любил.

Вместе с ним был его сын — толстый, важный и трусливый парень, что было редкостью в Канаде. И надо же было, что это случилось с Маколле — иметь сына, который с детства не горел желанием отправиться в леса и боялся, вплоть до ночных кошмаров, той «прически», которую делают ирокезы. «Моя скальпированная голова пугала его!..»

— Ну и что? Ты либо канадец, либо нет.

Следует сказать, что Элуа Маколле был из поколения закоренелых холостяков, которых женили под страхом штрафа, отлучения от церкви и других наказаний.

Как только он сочетался законным браком с «дочерью короля», присланной в Канаду Кольбером среди сотни других, сделал ей ребенка, ибо он подвергся бы наказанию, если бы она пожаловалась, что брак не был завершен, он исчез на несколько лет на Большие Озера, оставив молодую иммигрантку выпутываться из положения, когда нужно воспитывать сына и обрабатывать ферму на берегу реки Святого Лаврентия. Хотя он время от времени и возвращался, жена и сын остались для него посторонними.

Жена умерла, успев женить своего единственного сына.

С этого времени судьба жизнерадостного Маколле изменилась к худшему. Из-за тяжелой раны, полученной в войне под Монреалем, когда матушка Буржуа едва спасла ему жизнь, Маколле пришлось вернуться к себе, а его невестка Сидония оказалась гарпией и создала ему адскую жизнь. Она не знала, что изобрести, чтобы отравить ему существование и помешать вернуться в леса, даже донесла, что он продает индейцам водку, и у него отняли разрешение на охоту. В конце концов он вернул себе свободу, но оказался вне закона, и только поручительство Пейрака, которого он нашел в Тадуссаке, позволило ему беспрепятственно вернуться в свой город.

Он проявлял добрую волю, совершая этот дружественный шаг по отношению к этой мало родственной паре.

— Кроме того, — сказал он Анжелике, — у них есть соседка, вдова, которая мне очень нравилась, мне сказали, что она не вышла повторно замуж. Я воспользуюсь этим и зайду к ней, чтобы осуществить мои желания.

— Не уверена, что это входило в наставления матушки Буржуа, — заметила Анжелика.

Все рассмеялись. Над юношеской силой старого Маколле частенько подсмеивались. Он пользовался большим успехом у дам.

Его оставили примерять туалеты.

У женщины, прозванной Кружевницей, было много народа. Все покупали воротнички, манжеты, гарнитуры. Де Бардань сделал гримасу и стал осуждать это стремление украсить себя кружевами — не из стремления к экономии, но потому, сказал он, что в Париже мода становится более простой. Это изобилие кружев у шеи и запястьев, у талии, у колен выглядело уже буржуазно-провинциальным.

Слова дворянина смутили покупательниц, его выслушали с почтением. Некоторые строгие дамы, которые стремились показать, что они не отстают от парижской моды, несколько уменьшили свои покупки, правда, опасаясь, не покажутся ли они своим соотечественницам мелочными и безденежными. Другие продолжали широко покупать блонды и венецианские кружева.

В преддверии праздников все отправляли головные уборы, воротнички и кружева к урсулинкам — гладить, крахмалить и гофрировать.

Бардане, несмотря на то, что его прибытие не было блестящим и было затенено прибытием де Пейраков, всем нравился. Он был прекрасно одет, свободно держался и был всегда в хорошем настроении.

К Виль д'Аврэю вернулась его веселость, Баннистер не появлялся, Ле Бассер затягивал процесс. Это было время праздников, и в это время не велись процессы, не взыскивались подати, не требовали возвращения кредитов, — это было время отдыха от всяких юридических дел.

Онорина и Керубин пытались подкормить бедную собаку, сидящую на цепи у дерева, но четыре сорванца Банистера половину у нее утаскивали.

В рождественскую ночь Анжелика хотела, в знак примирения, послать пирог этим сердитым соседям, но с тем же успехом можно было пытаться проникнуть в волчье логово. Несмотря на святую ночь, Банистер угрожал подстрелить каждого, кто посмеет приблизиться к его хижине.

Его дети, маленькие чудовища, одетые в мешковатые серые и коричневые одежды, продолжали время от времени свирепствовать, спускаясь на ящике с коньками по углам по улице Клозери, сшибая по пути всех прохожих.

— Это — несговорчивые, такие есть во всех городах, — комментировала Сюзанна.

Эту городскую философию она, возможно, унаследовала от своего предка-парижанина.

В этот период Анжелика ежедневно навещала мадемуазель д'Уредан. Выход в собор ее совершенно измучил. У нее от этого были, как она говорила, «головокружения», и она жалела людей, принужденных постоянно жить в такой суете. Кроме того, ее совсем забросила служанка, она целыми днями сидела в своей мансарде, читая библию на английском языке. Эту библию она спасла, так как она была у нее в кармане, когда их взяли в плен абенаки.

Джесси была пуританкой из окрестностей Бостона в Массачусетсе, городе, на окрестности которого канадцы шесть лет назад совершили опустошительный рейд. Она упорно держалась за свою еретическую религию, и семья из Монреаля, которая выкупила ее у абенаков, отчаялась обратить ее в католичество Ее уже собирались отправить назад к дикарям, но ее хозяин-француз сжалился над ней и отправил ее в Квебек к мадемуазель д'Уредан.

Он знал, что она не выставляла напоказ чрезмерного стремления к обращению в католицизм. Она сможет спокойно примириться со служанкой, которая не хочет стать католичкой и которой не нужно платить, так как она пленная.

Поэтому каждый год окружающие изумлялись, видя, что Джесси-еретичка тоже готовится праздновать Рождество. Было трудно согласиться с тем, что она празднует рождение того же Младенца Иисуса, фигура которого из розового воска будет положена на солому в соборе. Поэтому в течение всего этого мессианского времени на Джесси-англичанку смотрели как на воровку ребенка и, что еще усугубляло вину, воровку божественного младенца.

Наутро Нового года в городе закричали: «Да здравствует король!», и военные отвечали салютами из мушкетов.

Был обычай в этот день дарить подарки друзьям и супругам.

Анжелика нашла в своем алькове у изголовья широкой постели нагреватель из голландского фарфора, имитирующий китайский, украшенный изображениями фруктов и цветов в синих и оранжевых тонах Внутри находилась плоская толстая свеча, которая могла служить ночником и в то же время подогревать напиток, ром или теплое вино, который приятно выпить перед сном или перед вставанием в холодное утро. Чашка была сделана из серебра, у нее были две ручки и крышка, она была украшена рельефными цветочными мотивами.

Сюзанна принесла окорок, который был закопчен в дыму кленового сока. Она привела своих детей: Пакана, Жан-Луи, Марию-Клариссу и совсем маленького, носящего громкое имя Анри-Август.

Всю неделю между Новым годом и Богоявлением все, кто был приглашен и собирался присутствовать на большом балу в день Богоявления, лихорадочно готовились к нему. Бал должен был состояться на следующий день после праздника.

Епископ хмурил брови.

Граф де Пейрак и его жена лично явились в Большую семинарию, чтобы пригласить монсеньера епископа. Его присутствие обеспечит достойный стиль развлечений. Монсеньер согласился.

Полька, или мадам Гонфарель, содержательница преуспевающей гостиницы «Корабль Франции», решительно отказалась. Ничто не могло заставить ее изменить решение, ни уговоры Анжелики, ни личный визит, который ей нанес Жоффрей де Пейрак.

Знатный вельможа и игривая дама прекрасно поняли друг друга, но Полька решения не изменила.

«Это — не мое место», — говорила она.

— Твое место в Квебеке — где угодно, и ты это прекрасно знаешь, — сказала ей Анжелика.

Но бывшая героиня Двора Чудес покачала головой. Ее место было в Париже, на другом берегу Сены, не на том, где Лувр. Это — старая Нельская башня, где скрывались бандиты и крысы.

Она осталась тверда, несмотря на все просьбы.

Явление, которое не замечал никто, кроме мадемуазель д'Уредан, а она замечала неуловимые для других глаз факты, распространялось в квебекском обществе. Это тем более трудно было заметить, что Канада не привыкла к подобным вещам, люди там были по натуре недоверчивы и мало расположены восхищаться своими соседями.

Распространилась мода быть замеченными графом де Пейраком и, в меньшей степени, графиней де Пейрак. Вызвать улыбку одного, обменяться словами с другой было достаточно для того, чтобы привести в восхищение самых пресыщенных особ.

В дамском обществе возникло соперничество — кто может привести слова или фразы, которыми обменивались в течение дня с графом де Пейраком, и самый незначительный знак внимания с его стороны давал повод для длительных дискуссий. Почему он смеялся вместе с мадам де Башуа, а не с мадам де Меркувиль и не обращал внимания на хорошенькую Беранжер-Эме, которая так старалась, чтобы он ее заметил? И, наконец, почему он наносил визиты с пышностью посланника дому Гонфарель из «Корабля Франции», в то время как столько изысканных дам готовы были принимать его в своих будуарах? Это принимало характер, который напоминал минуты напряжения среди придворных в Версале, когда король жаловал право «табурета» какой-нибудь даме, которая после этого имела честь сидеть среди избранных, в то время как остальные стояли, или знаменитое «для», написанное над дверью для приглашенных королем, когда они жили в Версале. Вся разница была в этом «для». «Для маркиза» такого-то — словечко, которое приводило в восторг самых пресыщенных дворян! Быть замеченным! Замеченным королем!

Или принцем!

Парикмахеры были довольно бездарные. Среди них не было такого, как Бине, парикмахера короля, который мог сделать дамам новые, идущие к лицу прически. В Квебеке, как и в других местах, дамы помогали друг другу, и среди них или их камеристок можно было найти мастерицу, которую, когда придет великий день, все будут вырывать друг у друга. Дельфина и Генриетта, которые причесывали Анжелику для ее въезда в Квебек, были нарасхват. По крайней мере, им осталось что-то полезное от их службы у Амбруазины. Но особой, которая имела самую громкую репутацию в этом деле, оказалась Беранжер-Эме де ла Водьер. Она любила, чтобы ее ценили и считали незаменимой, и у нее был для бала настоящий список «клиентов», которые должны были, начиная с раннего утра, пройти через ее руки. Она хотела начать с Анжелики и явилась с утра со щипцами для завивки, лентами, палочками для накручивания локонов и целым набором гребенок, щеток и шпилек.

— Боже, как я завидую вашей красоте! — вздыхала она, поправляя ей прическу. — Как я завидую также тому, что у вас такой обворожительный муж! Какой великолепный мужчина!

— Поверьте, что я разделяю ваше мнение и очень рада, что он вам нравится. Но, дорогая моя, мне кажется, что в том, что касается супруга, вам некому завидовать. Де ла Водьер, безусловно, самый красивый мужчина в городе.

— Он? — сказала Беранжер с видом сомнения, как будто она в первый раз слышала о бросающейся в глаза красоте своего молодого мужа.

— Ну, что ж, будьте уверены, я с удовольствием поменяю его на вашего.

Была ли наивность или хитрость с ее стороны, что она приходила в замок Монтиньи под вечер, так что Жоффрею приходилось ее потом сопровождать? На этот раз она не приехала в карете, и был ли это действительно случай, который постоянно приводил ее в дома, где он бывал, и почему она так часто оказывалась на улицах, где он ходил? Правда, этот город был такой тесный, такой скученный.

До этого времени она избегала дома Виль д'Аврэя, и Анжелика ее туда не приглашала.

Только стечение обстоятельств, связанных с этим балом, объединило их. Хотя Анжелика и была довольна тем, что ее хорошо причесали, она не была уверена, что Беранжер пришла, не имея никаких намерений. С первого взгляда это было трогательно — такое восхищение их супружеской парой. Все же Анжелика предпочла, чтобы она поменьше восхищалась и была более умеренна в своем восторженном поклонении графу де Пейраку.

Разве она сама была равнодушна ко вниманию, доходящему до почти религиозного любования, которое их окружало и было для них привычной средой? Потому что они были рождены не для того, чтобы идти в толпе, но для того, чтобы на них смотрели, за ними следовали.

У жителей Новой Франции были горячие сердца. Жоффрей и Анжелика де Пейрак сами были такими. Прошедшие тысячу жестоких испытаний, они любили нравиться и возбуждать любовь и не пренебрегали такой возможностью.

В начале этого года можно было даже сказать, что у них было слишком много друзей. И Анжелика начинала сожалеть, что не может поддерживать отношения со всеми.

Хотя враги, казалось, были обезоружены, это не означало, что они все прекратили борьбу. Мадам де Кастель-Моржа открыто показывала свою неприязнь. Но она была противником, к которому Анжелика чувствовала сострадание. Ее не любили. Канадцы, родившиеся здесь, упрекали ее в том, что она вмешивается в дела колонии, в которых она ничего не понимает даже после нескольких лет пребывания в Канаде. В ней была какая-то прирожденная неуклюжесть, она всегда действовала невпопад. А ее муж Кастель-Моржа не отличался святостью. Он утешался тем, что был одним из самых постоянных клиентов отдельных кабинетов, созданных для любви, которые мадам Гонфарель содержала в здании позади своей гостиницы. Это был настоящий караван-сарай, куда с трудом смогли бы проникнуть люди строгих нравов и полиция. Общественное мнение оправдывало поведение Кастель-Моржа. настолько поведение его супруги вызывало осуждение.

Чрезмерное усердие, с которым она защищала своего исповедника, отца д'Оржеваля, превратило ее в посмешище. Все знали, что у нее есть единственная настоящая привязанность — ее любимый сын, красавец Анн-Франсуа. Но и здесь ей не повезло. Возвращение из лесов молодого авантюриста, которого она так ожидала, сопровождалось самыми несчастными последствиями, и сын обвинял в этом мать.

В довершение всех неприятностей он во время своего путешествия подружился с Флоримоном де Пейраком и жил у него в замке Монтиньи. Там оба храбрых путешественника, поощряемые графом де Пейраком, работали вместе с д'Урвилем и геометром Фальером над картами и описанием путешествия к Великим Озерам, которое они вместе совершили.

Наконец, самым страшным для Сабины Кастель-Моржа было то, что ее обожаемый сын питал самое пылкое восхищение, а по правде сказать, самые нежные чувства к Анжелике, которую его мать считала своей ненавистной соперницей.

Анжелика улыбалась, видя это увлечение молодого человека, и не обращала на это внимания, пока изъявления этой любви, живущей в сердце и воображении Анн-Франсуа, ограничивались стремлением всячески услужить ей, когда к этому представлялся случай, и красноречивыми взглядами его красивых черных глаз. Однако она понимала, что это не способствовало налаживанию отношений с Сабиной де Кастель-Моржа.

Дамы-благотворительницы старались не иметь дела с Сабиной после ее выстрела из пушки. После обсуждения ее не исключили полностью из святого сообщества. Мадам де Меркувиль сказала Анжелике, что ей оставили возможность навещать своих «стыдливых бедняков» — то есть бедняков или бедствующих, о которых забывают или которые остаются без помощи потому, что они из робости или из гордости не жалуются. У мадам де Кастель-Моржа было несколько подопечных людей и семей, которым она втайне помогала. Ей не решились запретить продолжать заниматься ими, так как она стремилась совершать эти добрые дела, хотя больше из гордости и упрямства, чем из чувства милосердия.

— И кроме того, она такая нетактичная и такая нелюбезная, что даже те, кому она помогает, ее боятся, — вздохнула мадам де Меркувиль.

Анжелика обладала чувством справедливости, которое побудило ее встать на защиту Кастель-Моржа. По ее мнению, эта женщина становилась неприятной потому, что в семейной жизни она была не понята и несчастна. Никто не ценил ее привязанности. Кроме того, Анжелика не разделяла мнения канадских дам, что Сабина некрасива. В Версале она привыкла с первого взгляда оценивать внешность женщины и ее возможности. Она думала, что при дворе мадам де Кастель-Моржа, при ее красивом очертании рта, груди, скульптурные формы которой угадывались несмотря на стягивающие ее безобразные приспособления, при ее одновременно трагических и томных черных глазах, могла бы не только привлечь к себе внимание. Она бы нравилась. Но она была не на своем месте в Квебеке, она не сумела заставить оценить себя.

В день Богоявления солдаты, изготавливающие священный хлеб, двигались к церкви под звуки флейт и барабанов и таким же образом вернулись после мессы.

После полудня в семинарии было театральное представление. Участвовали учащиеся различных школ, молодые девушки и молодые люди общины.

Чтобы ободрить детей и молодых артистов, Анжелика пошла аплодировать спектаклю, несмотря на приближение вечернего бала. Все высшее общество тоже было там. Зал был переполнен. Спектакль был очень оживленным. Один из актеров, который изображал Христа, привлек к себе внимание. Все повторяли его имя и его историю. Это был знаменосец местного гарнизона, младший сын в семье, которого безденежье семьи заставило пойти на военную службу. Но он получил хорошее образование и сохранил в этой суровой солдатской жизни стремление к добрым делам. Он предложил семинарии давать детям уроки механики, а в обмен иметь возможность прослушать курс теологии и философии. Худой, с бородой, он играл роль Христа так убедительно, с такой добротой, что когда на сцене появился страшный, вооруженный вилами дьявол, индейцы, находившиеся в первом ряду, с криками бросились к молодому знаменосцу, прося защиты. Анжелика с удовольствием отметила, что Дельфина де Розуа приложила много усилий и умения в постановке этого спектакля. Она играла роль святой женщины и произносила свои реплики молодому знаменосцу четким, хорошо поставленным голосом, что вызывало аплодисменты.

В антракте Анжелика встретила Генриетту, одну из «дочерей короля», приятельницу Дельфины. Она служила компаньонкой у мадам де Бомон. Они обменялись несколькими словами.

— Я довольна, — сказала Анжелика, — что Дельфина, кажется, с удовольствием участвует в делах церковного прихода.

— Она воспряла духом после разговора с вами, — согласилась Генриетта.

— Может быть, она и этот молодой знаменосец, который кажется хорошим человеком, хорошо относится к дикарям, хочет получить образование и сделать карьеру, смогут понять друг друга? Мне кажется, они очень подходят по вкусам и возрасту.

Генриетта покачала головой со знающим видом.

— Нет… это невозможно. Дельфина не захочет… У нее есть тайна.

Поняв, что она уже сказала слишком много, она решила сообщить эту тайну мадам де Пейрак, которая сможет понять. Наклонившись к ней, Генриетта прошептала:

— Она влюблена в губернатора.

— В губернатора? — сказала Анжелика, повернувшись в сторону де Фронтенака. — Да она с ума сошла!

— Почему? Я ее понимаю. Он очень красивый мужчина и был очень добр к нам, беднягам, потерпевшим кораблекрушение.

— О ком же ты говоришь?

— О нашем губернаторе Патюреле. Губернаторе Голдсборо. Поэтому она тогда так обрадовалась. Она надеется, что вы ей поможете вернуться в Голдсборо.

— Но это невозможно! Это глупое намерение!

— Почему же? Губернатор холост и не так уж стар! Она будет ему хорошей женой…

Захлопали, и свечи погасли, кроме тех, что были у рампы. Актеры вернулись на сцену.

«Колен! — думала Анжелика. — Никогда!»

Она была права, не доверяя Дельфине, этому тихому омуту. Колен, женатый на молодой женщине, которая будет готовить ему вкусные блюда, окружит его заботами и будет полна гордости, что она — супруга этого великолепного, предприимчивого губернатора! Невообразимо! Но почему же нет, в конце концов? Нет, это никогда!

Она не могла продолжить свои размышления. По ошибке в темноте она села рядом с мадам де Кастель-Моржа, и когда эта женщина увидела Анжелику, она вскочила, растолкала всех окружающих и убежала.

Таково было положение вещей.

Но оно изменится. И в этот же вечер, неожиданно для всех. В особенности после этой сцены в театре семинарии. Ожидали худшего. Во всяком случае, не того, что мадам Кастель-Моржа сдастся. Большинство заинтересованных лиц обладало достаточной светской выдержкой и могло при неприятной встрече вести себя спокойно. Все знали, что когда дело коснется Сабины Кастель-Моржа, надежды на это не было. Даже когда она была в хорошем настроении, она вносила в общество ощущение напряжения, и это сковывало самое веселое общество.

Все знали, что в этот вечер она была более чем всегда вне себя. Во время бала общество могло ожидать, что она будет ходить от одной группы к другой, отпуская по пути неприятные шуточки, и что она будет видеть в самой невинной высказанной мысли нечто для себя обидное.

Приглашенные опасались неприятностей. С присутствием Сабины приходилось мириться, потому что она жила в замке Святого Людовика, но все заранее строили планы, как бы ограничить ее вмешательство во всеобщее веселье. Веселый Виль д'Аврэй и любезный Гобер де ла Меллуаз обещали «заняться ею», если увидят, что она становится раздраженной. «Я заставлю ее напиться, — заявил Виль д'Аврэй, который любил рискованные положения. — Со мной она будет сама кротость».

Но это было очень проблематично.

Она также была родом из Аквитании. На нее тоже нелегко было надеть узду.

Таковы были прогнозы и предположения за несколько часов до открытия бала по поводу малой войны между мадам де Пейрак и мадам де Кастель-Моржа.

Поэтому с крайним недоверием и восторженным недоумением на этом вечере увидят, как мадам де Пейрак и мадам де Кастель-Моржа держат друг друга за руки с достойными, но явными проявлениями дружеских чувств, отходят в сторону и беседуют настолько серьезно, что это выглядит как искреннее объяснение. Наконец, де Кастель-Моржа внезапно изменится до неузнаваемости и будет ходить по салону такая оживленная, игривая и остроумная, что после крайнего изумления бал в ночь Богоявления останется незабываемым вечером. Но никто не узнает, что же произошло.

Кто будет принимать приглашенных на пороге замка Святого Людовика? Этот вопрос долго обсуждался в дни, предшествующие балу. Были разные предложения: губернатор де Фронтенак с мадам де Кастель-Моржа? Де Фронтенак с мадам де Пейрак? Или де Фронтенак и сам Кастель-Моржа в компании с интендантом? Придя в отчаяние, де Фронтенак позвал на совет маркиза Виль д'Аврэя, чтобы урегулировать этот вопрос. Гобер де ла Меллуаз обиделся. Они были соперниками в вопросах этикета. Анжелика вздохнула с облегчением, узнав, что решение было таково, что, поскольку был заключен договор о союзе, встречать приглашенных будут представители этого договора губернатор де Фронтенак и граф де Пейрак.

Все особы, прибывшие в замок, будут приняты этими двумя представителями, могут поздороваться с ними и не искать их в толпе. Затем камергеры проводят гостей к столам, где накрыт ужин.

Анжелика могла в этот вечер играть роль приглашенной. Она возблагодарила за это небо. Она не знала, какое выбрать платье. Она не хотела надеть тканное золотом платье, которое Жоффрей предложил ей для въезда в Квебек. Это было неуместно. Слишком роскошно. В таком платье можно… идти перед королем. Может быть, когда-нибудь? Но теперь оно не соответствовало случаю, оно было как кусок солнца.

Она было хотела надеть красное бархатное платье, но не нашла брильянтовых булавок для корсажа, это нарушало стиль платья. В нем было что-то испанское, что ей не шло, особенно в этот вечер, когда у нее были круги под глазами и утомленное лицо. Потом она узнала, что Жоффрей наденет свой красный костюм, в котором при его темных волосах и глазах у него был вид Мефистофеля. Поэтому она твердо решила не надевать платье другого красного оттенка, более яркого красного цвета, подходящего для блондинок. Эти оттенки рядом будут убивать друг друга.

Тем хуже! У нее больше не было времени заниматься своими туалетами, и она решила надеть бледно-голубое платье, в котором она приехала. Его нашли красивым, и, таким образом, она никого не затмит, оставит другим женщинам удовольствие продемонстрировать новые туалеты. Она поворчала еще раз по поводу трудности одеваться только с помощью Иоланты, прокляла еще раз короля Франции. Из-за него у нее был шрам, который мешал ей показывать спину, а эта спина была очень красива и создана для того, чтобы привлекать горящие и затуманенные взоры ее поклонников и влюбленных. В конце концов она уехала с головной болью.

Чтобы придать себе храбрости, она стала думать о тех, кого она встретит и, конечно, о самых преданных: Ломени, Виль д'Аврэе, Карлоне, Фронтенаке… да и сам епископ не без удовольствия обменивался с ней мыслями.

И Жоффрей там будет! Когда она перестанет смотреть на него, стремиться видеть его как будто в первые дни? Он превосходил всех благодаря силе своей личности еще более, чем своей красивой фигурой и своей элегантностью. Это было окрашено легкой досадой из-за успеха, который он имел у дам, а они не всегда щадили чувства законной супруги. Было ли в нем что-то, допускавшее возможность достижения у него успеха? Этот вельможа из Тулузы сохранил стремление соблазнять.

Она укололась булавкой и подумала, что ее нервозность предвещала неприятности. Что-то должно было произойти на этом балу.

Де Бардане вызовет на дуэль де ла Ферте, или Беранжер-Эме будет так непристойно кокетничать с графом де Пейраком, что Анжелике придется поставить ее на место, и тогда она будет выглядеть ревнивой и сварливой женой, злобно взирающей на торжество более молодой соперницы. Это все удручало.

Тут же произошло недоразумение, которое всегда случается, когда все идет неудачно. Сани, которые должны были везти ее в замок Монтиньи, перевернулись в ручей, полный снега, она напрасно ждала их и поняла, что опаздывает.

К ней послали портшез и сообщение о случившемся.

Жоффрей де Пейрак отправился со своим эскортом в замок Святого Людовика, считая, что она уже уехала туда. Это окончательно привело ее в раздражение. Она нашла, что ее драгоценности ей не идут, вернулась к себе и сменила их перед зеркалом, повторяя себе, что предпочла бы остаться дома, и на этот раз она не ошиблась, это было предчувствие, что-то должно было произойти — либо какая-то ужасная катастрофа, либо какой-нибудь природный катаклизм, свойственный этой неустойчивой стране: землетрясение, буря, появление северного сияния, или пожар, атака ирокезов, способных залить кровью христианский праздник, или какое-нибудь преступление.

Она прибыла в портшезе к иллюминированной резиденции губернатора.

Проходя через двор между шеренгами солдат, которые, несмотря на холод, отдавали честь, она ответила им и вспомнила, что в Версале светская выдержка была частью требований, необходимых для сохранения милости короля. Его любовницы час спустя после родов считали себя обязанными появиться перед ним с улыбкой на губах.

Анжелика перестала вспоминать прошлое, выпрямила плечи под тяжестью своего великолепного манто, подняла подбородок, чтобы не казалось, что она прячет от взглядов лицо, которым она в этот вечер совсем не восхищалась, — но показать это было бы еще хуже, — и сумела переступить порог салона сияя.

Фронтенак пошел ей навстречу. Музыканты на маленькой эстраде заиграли громче, как будто хотели привлечь внимание к ее приходу Анжелика живо улыбалась и весело отвечала на приветствия и комплименты окруживших ее многочисленных гостей Она не видела графа де Пейрака. Было уже много гостей. Дамы-благотворительницы представляли кое-кого из молодых девушек офицерам и унтер-офицерам в форме, а также нескольким хорошо одетым молодым людям, загорелые лица которых контрастировали с их париками и кружевными жабо, одетыми по случаю бала.

Анжелика хотела пойти в этом направлении, но ее мигрень резко усилилась, у нее закружилась голова и ее затошнило. Ей пришлось остановиться, у нее подкосились ноги. С застывшей на губах улыбкой она спрашивала себя, что же ей теперь делать? Подумав о Версале, она испугалась: «А если я отравлена?»

Но внезапно по некоторым интимным признакам она поняла простою причину ее плохого самочувствия и нервного состояния последних часов. Это был ее плохой день.

Анжелика от всей души прокляла и первородный грех праматери Евы, его последствия для существ ее пола и собственную беспечность. За всеми своими делами и подготовкой к праздникам она забыла о возможных неприятностях.

Это была катастрофа, которую часто приходится переживать женщинам и последствия которой они привыкли героически скрывать.

Оказавшись в плену окружающей ее толпы в роли королевы празднества в своем тонком бледно-голубом платье, Анжелика стала быстро придумывать план, как ей выйти из этого положения, не привлекая к себе внимания.

Осмотревшись кругом, не видя никого из женской прислуги, а только лакеев, она заметила мадам де Кастель-Моржа, которая в этот момент показалась ей спасительницей. Она подумала, что мадам Кастель-Моржа может ей помочь, ведь она жила в этом замке и могла незаметно оказать ей помощь.

Видя, что Анжелика пробирается к ней, Сабина де Кастель-Моржа отвернулась и хотела отойти, но Анжелика быстро подошла и взяла ее под руку.

— Мадам, — тихо прошептала она, — не могу ли я сказать вам два слова?

— Нет! — ответила Сабина и резко выдернула свою руку. Она была возмущена. До этого ей удавалось избегать встречи с Анжеликой, и эта внезапная атака застала ее врасплох.

Она дрожала, так как была очень впечатлительна.

— Как вы смели заговорить со мной?

— Сабина, только вы можете мне помочь. Я в страшном затруднении. Я не вижу больше никого, кто может вывести меня из этого положения.

Мадам де Кастель-Моржа пришла в еще большее негодование, видя, что Анжелика пытается подействовать кротостью.

— Вы хотите провести меня вашим дружелюбием? Не рассчитывайте на это. Я не принадлежу к вашим друзьям и не разрешаю вам называть меня до имени.

— Не будьте такой сердитой, Сабина! Повторяю, только вы можете мне помочь.

— Не хотите ли вы заставить меня поверить, что у вас нет друзей? Обратитесь к кому-нибудь из этих господ, которые все в вас влюблены, или даже к епископу, который питает к вам дружеские чувства, несмотря на ваше неверие.

Анжелика рассмеялась, сделав Сабине знак, чтобы она говорила потише. С трудом Анжелике удалось объяснить ей в чем дело, что только женщина может оказать ей здесь помощь, и только Кастель-Моржа, которая живет в этом доме.

— Пожалуйста, отведите меня к вашей камеристке или покажите мне какую-нибудь из ваших служанок…

Ее собеседница, которая чуть не устроила скандал, успокоилась. Она покраснела, побледнела, у нее был очень смущенный вид, когда она поняла свою оплошность. Опять она зря вспылила. Но, правда, никогда понапрасну к ее помощи не обращались, хотя она и была иногда неловкой…

— Следуйте за мной в мои комнаты, — сказала она. — Праздник еще не начинался. Сейчас только подают напитки. Вы сможете быть готовы до того, как все сядут за столы.

На лестнице она объяснила:

— Служанки на кухне или у входа, к тому же они бестолковы. Нет смысла кого-нибудь звать. Я дам вам все необходимое.

— Спасибо. Ах, дорогая моя, я счастлива, что вы живете в замке Святого Людовика!

— Ваши пушки снесли мой дом! — возразила с горечью Сабина де Кастель-Моржа.

Тем не менее она открыла Анжелике двери своих комнат и быстро снабдила ее всем необходимым. Ее агрессивность ушла, и враждебность, которая была между ними, испарилась как по волшебству. Их женская солидарность в отношении к общим неприятностям преодолела существовавшие барьеры.

Когда Анжелика присоединилась к ней в ее гостиной, у Сабины де Кастель-Моржа исчезло с лица мрачное выражение, и на губах у нее даже была улыбка, которая делала более мягкими очертания ее красивого рта, слегка подкрашенного в этот вечер.

— Вы сделали это нарочно! — сказала она.

— Сабина, вы хорошо знаете, что подобные вещи не могут быть заранее включены в план примирения.

— Да, но случай всегда вам благоприятствует. Самая незначительная случайность служит вам на пользу. Вот теперь я обезоружена.

Анжелика порывисто подошла к ней, протянув руки.

— Сабина, мы сможем быть друзьями?

Сабина де Кастель-Моржа пожала плечами с печальной и смиренной улыбкой, но она разрешила взять свои руки, и они посмотрели друг на друга с выражением искренности.

— Я никогда не чувствовала к вам антипатии, несмотря на то, что вы сделали против нас в наш приезд, — сказала Анжелика.

Жена военного коменданта покраснела.

— Я была как сумасшедшая, я вас ненавидела… Но я… Я не ожидала, что пушка выстрелит… Еще одна неловкость с моей стороны.

— Хорошо, что она не была осуществлена полностью, — не удержалась Анжелика. — Но почему вы меня так ненавидите? Может показаться, что ваша ненависть больше относится ко мне лично, чем к тому, что мы можем явиться возможными соперниками в части территории Нового Света, или к тому, что, как опасались перед нашим прибытием сюда, мы являемся сообщниками англичан и стремимся повредить Новой Франции.

— Это правда, я ненавижу именно вас, — сказала Сабина де Кастель-Моржа, отводя взгляд.

Но ома вцепилась в руки Анжелики, казалось, в ней происходит тяжелая внутренняя борьба.

— Почему? Что я вам сделала?

— У вас всегда было все. Все, чего нет у меня. Вы нравитесь, вас любят… тогда как когда появляюсь я, я чувствую, что все порчу. Все замолкают. Мужчины отворачиваются… Мадам де Меркувиль мне это говорила — и с лучшими намерениями. Добрая душа, советовала мне сделать усилия… Но какие усилия? Я некрасива…

— Да нет! Какая глупость!

— Я знаю, что я говорю… Мне достаточно это давали понять.

Она вырвала свои руки из рук Анжелики и взволнованно стала ходить по комнате. Она провела рукой по лбу с блуждающим взглядом.

— Нет! Слишком многое разделяет нас, Анжелика! Я не могу забыть! Вы разбили мне жизнь!

— Я? До такой степени? Сабина, вы все драматизируете!

— Вы отняли у меня мужчину моей жизни! — вскричала она.

Анжелика открыла рот и глаза одновременно. Увы! Опять проявилось воспаленное воображение Сабины де Кастель-Моржа. О ком она говорила? Об отце д'Оржевале?

— Мужчина вашей жизни? Сабина, кто это?

— Да, в самом деле! — воскликнула мадам де Кастель-Моржа со своим прежним саркастическим смехом. — Существует ли мужчина, который может меня любить? И я забыла, что у вас-то есть выбор! Кто из тех, кто сегодня ухаживает за вами, мог раньше питать ко мне какие-то чувства, которые, естественно, исчезли, как только появились вы?

Она выпрямилась, потрясаемая и негодованием и страданием, ее черные глаза заблестели, как два карбункула. Властным жестом она показала на дверь, которая вела на галерею и на большую каменную лестницу.

— Спустимся! Я вам его покажу!

В своем черном платье с длинным шлейфом она выглядела королевой в трагическом спектакле.

— Сабина, как вы красивы! — вскричала Анжелика. — Если бы вы сейчас видели себя в зеркале, вы бы мне поверили!

Мадам де Кастель-Моржа вздрогнула, как пораженная молнией, и взглянула на нее расширенными глазами.

— И это вы говорите мне это… Вы, моя соперница! Ах, это уж слишком!

Она согнулась, как от удара, затем выпрямилась. Блеск ее глаз напоминал блеск глаз воинов, идущих на давно желанную битву.

— Идем! — повторила она.

Анжелика последовала за ней, очень заинтересованная. В шуме, доносившемся из вестибюля и гостиных, были слышны голоса мужчин, приветствующих друг друга и мирно беседующих.

«Которого же мужчину я у нее украла? — спрашивала она себя. — Кто бы он ни был, я смогу ее быстро разубедить. Ее муж? Конечно, нет. Фронтенак? Он очень привлекателен, я согласна, но он любезен со всеми дамами и со мной не более, чем с другими. Интендант? Он не очень-то хорош, но следует признать, что когда его получше узнаешь, у него есть свое обаяние, и он имеет успех. Мадемуазель д'Уредан без ума от него, а мадам д'Обрен внимает ему, затаив дыхание».

Они остановились у порога большой гостиной, совершенно равнодушные к интересу, который они вызвали, появившись вместе.

— Ну что ж! Сабина, покажите мне его! — сказала Анжелика. Мадам де Кастель-Моржа колебалась.

— …Сабина, вы уже слишком много сказали! Теперь говорите? Что означает это обвинение?.. Я разбила вашу жизнь? Как я это могла?

Сабина побледнела. Чувствовалось, что она на пороге того, чтобы выдать страшный секрет, о котором она никогда не говорила.

— Вы отняли его у меня, — простонала она.

— Но кого же?

— Его! — Она произнесла это слово со страстью и страданием. — Его! — повторила она, показав рукой.

Анжелика посмотрела по направлению этой руки и увидела только Жоффрея де Пейрака, своего мужа, который отвечал что-то Фронтенаку в окружении уже очень веселых мужчин и женщин.

Она посмотрела на Сабину де Кастель-Моржа непонимающим взглядом. Тогда Сабина решилась.

— Я — племянница Карменситы, — объявила она таким тоном, как будто это объясняло все.

* * *

Заявив: «Я племянница Карменситы», — Сабина де Кастель-Моржа остановилась в ожидании, неподвижная и немая, как соляной столп. Анжелика подумала было, что она настоящая сумасшедшая, но имя «Карменсита» что-то ей напомнило. В этом имени был ключ к разгадке.

— Вы не помните? — настаивала Сабина де Кастель-Моржа. — Постарайтесь вспомнить. Карменсита де Мордорес, которая была любовницей того, за кого вы вышли замуж в Тулузе.

— Тулуза! — повторила Анжелика, — значит, это началось так давно…

— Не для меня. Это — совсем близко. Это — вчера. Вот почему ваше присутствие мне невыносимо, я слишком страдала это время.

— Пойдемте сядем, — сказала Анжелика, — объясните мне все.

Они прошли через салон, машинально раскланиваясь и улыбаясь, и никто не пытался их остановить, все были ошеломлены, видя их вместе.

Они нашли укромный угол в одном из будуаров, где уже сидели несколько пар за интимной беседой, наблюдая через широко открытую дверь за приездом приглашенных и ходом церемонии, чтобы не пропустить сигнал начала банкета.

— Теперь говорите, — сказала Анжелика. — Если я вас правильно поняла, вы были в Тулузе, когда меня привезли туда для замужества с графом де Пейраком.

— Да. Мне было двадцать лет. Моя тетя Карменсита де Мордорес привезла меня с собой. Я впервые покинула мой старый замок в Беарне. До этого меня воспитывали в большой строгости. Но внезапно, приехав в Тулузу, я открыла для себя все светские удовольствия, невообразимую роскошь, очарование ума, поэзии, богатую интеллектуальную культуру моей страны, легкость любовных нравов, которая казалась даже добродетелью, ибо все это соответствовало воле Творца, стремившегося сделать человечество счастливым. Как не быть очарованной этим? В особенности тем, кто командовал этим вечным праздником — Жоффреем де Пейраком де Моренн д'Иристрю, который царствовал в Тулузе. Он и тогда был похож на теперешнего, но в нем было больше от Мефистофеля, было что-то пугающее. Он подчеркивал это, потому что он был рожден быть первым человеком своей провинции, и все это чувствовали Моя тетя Карменсита была без ума от него. Ей было тридцать лет, и она всегда вела распущенную жизнь. Поэтому она смотрела на меня свысока. Нужно признать, что она была умной и образованной женщиной. Однако мне кажется, что она быстро ему надоела, два раза она уезжала в Испанию, потом возвращалась. Я оставалась в Тулузе.

— Теперь я ее вспоминаю. Карменсита, эта сумасшедшая, которая, переодетая в истеричную монахиню, свидетельствовала позже на процессе Жоффрея, обвиняя его в том, что он ее околдовал.

— Чтобы отомстить ему за пренебрежение. Теперь вы понимаете, почему я так плохо к вам отношусь.

— Неужели вы до такой степени принимаете сторону вашей тети?

— Нет, речь идет обо мне самой. Я тоже была в него влюблена, — сказала Сабина со страстью в голосе. Она пожала плечами и глубоко вздохнула.

— А кто тогда не был в него влюблен?

— Как я могла не влюбиться безумно в него, — продолжала Сабина. — Я, молодая двадцатилетняя девушка, которая впервые открыла это чувство — любовь. В Тулузе тетя беспрерывно говорила мне о нем… В обществе он говорил о любви. Он умел петь, как некогда трубадуры. Его называли волшебником.

Мадам де Кастель-Моржа говорила как во сне, она возвращалась в эти старые счастливые времена, в воспоминания, которые давали пищу мечтам, уводившим ее от тусклого существования.

Анжелика была не в состоянии ее прервать. У нее опять начала болеть голова, и она не могла собраться с мыслями.

— Как гром среди ясного неба, — заговорила опять Сабина, — было известие, что волшебник, у которого было множество побед над женщинами, решил жениться. Он! Он! Который не стеснялся говорить, что он принадлежит всем и все принадлежат ему! Сначала говорили, что он женится на очень молодой девушке знатной фамилии, и я вообразила, что это — обо мне, я знала, что он меня заметил и проявлял ко мне интерес. Я не говорила об этом моей тете, которая, как вы понимаете, была смертельно обеспокоена. Он не потрудился сообщить ей причины своего поступка. Она боялась, что ее владычеству придет конец. А я несколько дней жила безумной надеждой. Затем все рухнуло. Оказалось, что речь идет о посторонней, уроженке Пуату. Он даже не выбрал девушку из своей провинции. И наш кортеж встречал вас…

Анжелика смотрела на Куасси-Ба, который, одетый в свой восточный костюм с тюрбаном на голове, стоял перед ней и протягивал ей чашечку кофе на серебряном подносе.

В ее затуманенном взоре он был тем гигантским рабом, которого она впервые увидела в Тулузе и которого слова Сабины вновь вызвали в памяти.

— Вы можете улыбнуться тому, — заметила горько Сабина, — сколько сердец потеряли всякую надежду при виде вас. А я тут же поняла, что он страстно полюбит вас. Вы были так очаровательны! Так очаровательны! И в самом деле, после вашего приезда все изменилось… Я была свидетельницей бессильного гнева моей брошенной тети. Она была без ума от ярости. И если она потеряла все, на что могла надеяться я! Что он на вас женился — это было неважно. Но очень скоро все поняли, что он вас полюбил…

Она опустила глаза, подавленная.

Куасси-Ба вернулся к ним с маленьким китайским железным треножником, на который он поставил подносик с дамасским кофейником и двумя чашками. Но Сабина отказалась.

— Нет! Это вызовет слишком сладкие и жестокие воспоминания.

Анжелика, не настаивая, выпила свою вторую чашку кофе и почувствовала прилив сил. Куасси-Ба приготовил напиток так, как она любила, очень сладкий и с несколькими зернышками кориандра.

— Куасси-Ба, спасибо тебе, друг мой! Ты меня воскресил!

— Господин стал беспокоиться, — сказал слуга, — он послал меня принести тебе кофе.

Подняв глаза, Анжелика увидела вдалеке Жоффрея де Пейрака, который смотрел в их сторону. В своей темно-красной одежде с огненными оттенками, которая блестела при каждом его движении, высокий, он, быть может, все же меньше был похож на Мефистофеля, чем говорила Сабина, но по-прежнему был привлекателен и казался немного опасным, хотя и имел менее вызывающий вид, чем раньше, — теперь он стал более, хитрым и осторожным. «Он не изменился».

— Он не изменился, — прозвучал, как эхо, голос Сабины де Кастель-Моржа. — Он такой, как прежде, особенно когда дело идет о женщине, как ее соблазнить, как ее удержать… И эта женщина — вы. Когда дело касается вас, ничто от него не ускользает, он все угадывает… Видите… Мы разговаривали… Но он издали заметил, что вы взволнованы, может быть, смущены. И он послал Куасси-Ба принести вам кофе. Где бы он ни был, если вы присутствуете, он беспрерывно за вами наблюдает. Никто этого не замечает. Даже вы. Но я это вижу. И выражение его глаз, когда он смотрит на вас, пронзает мне сердце. После стольких лет! Я надеялась, что, по крайней мере, время отомстит за меня. Вам всегда везло.

— Да, видимо, везло.

Дверь в прошлое захлопнулась, и они опять оказались в Канаде.

— Он узнал вас? — спросила Анжелика. Жоффрей ничего не говорил ей об этом.

Мадам де Кастель-Моржа рассмеялась, в ее неприятном смехе слышалось разочарование.

— Конечно, нет. Я ничего не говорила, и он не мог меня узнать. В прежние времена он меня замечал, я знаю. Я была тогда высокая и красивая. Теперь я старая и опустившаяся. А он остался таким же, как был — великолепным. И вы тоже. Ваше прибытие в Квебек было равноценным вашему прибытию в Тулузу.

— За исключением того, что нам, как и вам, на двадцать лет больше, чем тогда.

— Не вам! Вы — существо, созданное для жизни и счастья! В то время как я стала женщиной без обаяния.

— Ах, не начинайте снова, Сабина, прошу вас…

В этот момент герцог Вивонн вышел из толпы и направился к ним. Это было уж слишком.

— Знаете, что вы сделаете, Сабина, — сказала она, поворачиваясь к мадам де Кастель-Моржа. — У вас будет о этот вечер возможность отомстить мне, затмить меня, отодвинуть меня в тень, так что обо мне забудут и будут замечать только вас. В этот вечер я не буду блистать. Вы знаете причину моего плохого самочувствия и то, что вы мне рассказали, не способствует веселому настроению. Воспользуйтесь случаем и окажите мне одновременно услугу . Избавьте меня от этого герцога де ла Форте, который меня преследует. У меня есть свои причины не любить его. Удалите его. Привлеките его внимание. Ловкая женщина должна уметь добиться этого. Кто знает? Может быть, мой муж узнает вас, когда увидит, что вы — истинная женщина из Аквитании.

— Вам можно только удивляться! — сказала Сабина. Но она была задета за живое и послушно поднялась, слегка покраснев. Она посмотрела на Анжелику все еще в нерешительности.

— Устройте им сюрприз! — вскричала Анжелика. — Удивите их всех!

Мадам де Кастель-Моржа отважно пошла навстречу де ла Форте и графу де Сент-Эдм. Она тут же увлекла их к буфету — они не могли отказаться от ее общества без риска показаться грубыми.

Анжелика вздохнула с облегчением.

Рядом с ней сел Бардане. Уже почти все пришли, и ее отсутствие в салоне начало вызывать изумление.

— По договору, который я заключила с мадам де Кастель-Моржа, я должна была на некоторое время скрыться от общества. Вы, мужчины, теряете больше времени на заключение договоров, и эта работа приносит меньше результатов. У нас, женщин, есть свои методы. Жизнь забавна, — вы не находите?

— Что в ней забавного?

— Как что? Вы — здесь, я — здесь. Перемешаны прошлое и настоящее!

Она встала, взяла его под руку, и они оба вернулись в салон. Бардане не жалел больше, что оказался в Квебеке. Его жизнь, его мир, все было здесь.

Неожиданное для всех хорошее настроение мадам де Кастель-Моржа, ее оживление увлекало окружающих. Все, и пожилые и молодые, весело разговаривали, улыбались, представляли друг друга. Начались танцы.

Красивая вдова, по прозвищу Кружевница, за которой ухаживал барон де Вовенар, присоединилась к нескольким дамам, принадлежавшим, как и она, к первым семьям колонии. К тем, кто поделил между собой первый хлеб первого урожая. Эти семьи, в большинстве теперь уже богатые, составляли аристократию, не смешивающуюся с недавними иммигрантами.

Вовенар, затянутый в бархатный камзол цвета сливы, со шпагой на боку, усердно за ней ухаживал. У него был совершенно удовлетворенный вид Во время празднества все много выпили. Маркиз д'Аврэй, сделав гримасу, сказал Вовенару:

— Кружевница! Вы могли бы выбрать получше.

С акадийским вельможей чуть не случился припадок

— Что вы говорите? — пробормотал он — Она — удивительная женщина!

— Но она же мать Никола Карбонеля, секретаря суда. Вы что, этого не знали?

В самом деле, это было для многих сюрпризом. Никто не представлял себе, что у секретаря суда Верховного Совета есть мать, и в особенности, мать — Кружевница.

Но Карбонель также был здесь с женой, у него была супруга, он оказался очень красноречивым, рассказывал забавные истории, и к концу вечера все забыли, что он — мрачный судейский, налагающий штрафы.

После Кружевницы пришла мадам ле Башуа. Полька говорила, что мадам ле Башуа — «чудачка». Худшего о ней ничего не говорили — мадам ле Башуа обладала даром внушать всем уважение и даже снисходительную привязанность. Ее называли «утешением страждущих» или «постоялый двор». Насмешки не шли дальше.

Она одевалась вопреки здравому смыслу. Она говорила, что в любовных делах одежды следует снимать, и ей было непонятно, почему нужно предварительно придавать им такую важность.

Она переделывала туалеты, которые ей привозили из Франции. Можно было подумать, что она всеми силами стремилась приблизиться к моде времен Генриха IV Она говорила, что прекрасно чувствовала себя в туалетах, которые бабушка, воспитавшая ее, одевала на нее в юности Начиная с шестнадцати лет у нее было более чем достаточно поклонников, и она не видела никакой необходимости в том, чтобы изменить эту удачную для нее моду.

Она явилась на бал в день Богоявления со своим веером из перьев дикой индейки, с которым она никогда не расставалась, в блузе земляничного цвета и фиолетовой юбке, обшитой галунами.

Все это было бы не так страшно — цвет ей шел, — если бы она не раскрасила свое полное лицо яркой косметикой Среди этих румян ее красивые голубые глаза, нежные и смеющиеся, казались еще более ласковыми и милыми, она вызывала умиление и стремление ее обнять.

Мадам де Меркувиль напрасно пыталась увлечь ее в угол, чтобы посоветовать ей слегка смягчить цвет лица с помощью носового платка.

У нее не было на это времени, так как мадам ле Башуа тут же пригласили на танец. Танцевала она прекрасно. Молодые люди Квебека потихоньку стали смеяться, но, видя ее успех, довольно быстро убавили свою спесь Несмотря на достойные похвалы усилия мадам де Кастель-Моржа, Анжелике не удалось избежать встречи с де Вивонном. Он пришел на бал с целью встретиться с ней. Из приличия ей пришлось по его приглашению закусить и выпить бокал шампанского в его компании. Казалось, он совершенно не помнил о не слишком любезных словах, которыми они обменялись в рождественское утро. Это было вполне в нравах Двора, где один день смертельно ненавидели друг друга, а на следующий день расточали любезные слова.

Он сумел задержать ее одну.

— Я не мог говорить перед своими спутниками, но я хочу, чтобы вы знали… Я не смог вас забыть.

— Но я — да!

Он не был обескуражен. Она нравилась ему, когда принимала такой высокомерный вид. Презрение идет красивым женщинам.

Она смотрела на него свысока.

Вдали от блестящего общества, окружающего короля-солнце, с этих придворных спадала фальшивая мишура, создававшая их отраженный блеск. Их надушенные мускусом и фиалками одежды, казалось, хранили затхлый запах грязных скандалов, мелких интриг.

— Я не понимаю вас, герцог де Вивонн. Вы же признали, что вашей сестре будет очень неприятно вновь меня увидеть.

— К счастью, моя сестра достаточно изобретательна.

— Я знаю.

— Вы слишком много знаете. Атенаис говорила, что вы были связаны с полицией и с опасными людьми.

— Она также.

— Но не с полицией

— Тогда признайте, что я вооружена вдвойне. Муж мой также, хотя и по-другому. Вы говорили, что он стрелял по галерам короля. Но это — в прошлом. Мадам де Монпансье тоже стреляла в короля, своего кузена. Теперь это — принцесса, перед которой все низко склоняются. Никто не может предугадать поворот мыслей короля. В конце концов, что вы от меня хотите?

— Чтобы вы не были бы слишком жестоки со мной, — сказал герцог, который чувствовал себя сломленным, как деревянная кукла. — Будем время от времени встречаться. Я буду рассказывать вам, что нового при Дворе.

Но она покинула его с выражением лица, которое не означало ни да, ни нет.

С тех пор, как он заговорил с ней при выходе из церкви, он колебался и не мог составить о ней определенного мнения.

То это была прежняя Анжелика, пламенная и обещающая. То это была не она… То он говорил себе, что ее будет легко вновь завоевать, то — что это не стоит труда, и, наконец, что он совсем сошел с ума.

Праздничный ужин был сервирован за тремя длинными столами. За столом «властей» господа ужинали в полной форме, в шляпах, плащах и при шпагах.

Запеченный в пироге боб, определивший королеву бала, достался мадам ле Башуа. Королем оказался Флоримон де Пейрак.

— Все это было подстроено… — комментировала Беранжер-Эме, раздосадованная, что жребий выпал не ей.

Ей заметили, что мадам ле Башуа была канадка, зрелых лет, из буржуазии, и не было никаких причин, чтобы ей специально подстроили это эфемерное королевское достоинство.

Если бы этот выбор был подстроен с целью польстить кому-то, то уж скорее выбрали бы королевой мадам де Пейрак, а королем — губернатора Фронтенака.

Но все же судьба, выбрав Флоримона де Пейрака, поступила тактично. Все были довольны, когда был коронован сын гостей, которые устроили в столице столько развлечений.

Флоримон к тому же прекрасно справился со своей ролью. Никогда в день Богоявления не видели такой неподходящей и в то же время такой согласованной пары. Флоримон и мадам ле Башуа с увлечением протанцевали павану, затем менуэт и, наконец, увлекли все общество в лихую сарабанду.

К концу банкета Флоримон скрылся, чтобы руководить фейерверком, передав на бегу свою корону лакею.

Все общество перешло на террасу замка Святого Людовика, откуда открывался вид на реку.

Красота освещенного фейерверком пейзажа, силуэты крыш и церквей, мягкий свет луны, белые снега на далеких горах и широкой равнине Святого Лаврентия создавали незабываемое зрелище.

Среди фонтанов разноцветных огней была видна высокая фигура Флоримона, так похожая на фигуру его отца.

Анжелика вспомнила развлечения в Версале и как Сент-Эньян, руководивший королевскими празднествами в парке, часто прибегал к услугам маленького пажа.

Чтобы Квебек участвовал в праздничной иллюминации, жителям было приказано поместить в каждом окне зажженную свечу. Бедные могли ограничиться лампадой.

У города появилось множество светлых и блестящих глаз от свечей за прозрачными стеклами, или желтоватых, когда лампады бедняков светились через промасленную бумагу.

Ноэль Тардье де ла Водьер кусал себе губы от волнения. При таком разгуле огней, фейерверка, свечей, факелов, лампад неминуем пожар, предсказывал он.

— Жаль что такой красивый молодой человек волнуется из-за такой ерунды, — сказала мадам ле Башуа. — Он зря растрачивает свою молодость. Не лучше ли радоваться, как всем в эту ночь, и воспользоваться ею, чтобы поухаживать за кем-то… или, по крайней мере, наблюдать за своей женой которая, кажется, более легко смотрит на жизнь?

Каждый раз, когда Анжелика смотрела в сторону Жоффрея де Пейрака, она видела порхающую вокруг него Беранжер-Эме. Она начала думать, что то, что она приняла за кокетство молодой женщины, пробующей свои чары на признанном соблазнителе, скрывало более сильное чувство. Светские манеры и галантность Жоффрея могли ее обнадежить. Не следовало забывать, что Беранжер была очаровательна, умна и родом из Гаскони. Эта мысль была мимолетной, но очень неприятной. В этот момент она почувствовала руку Жоффрея на своей талии и услышала сквозь шум фейерверка его голос. Он спрашивал, довольна ли она приемом. У нее сразу возникло ощущение безопасности и счастья, которое создавало его присутствие. Все трудности исчезали. Оставалась уверенность в их сообщничестве, которая только крепла от того, что делалась более тайной и меньше выражалась вовне.

Анжелика решила, что все вопросы она задаст ему позже. Узнал ли он в мадам де Кастель-Моржа племянницу Карменситы, своей бывшей страстной любовницы? Она думала, что скорее — нет. Но иногда ее охватывало сомнение. Потом она об этом забывала. Празднество было очень удачным.

Вивонн продолжал находиться поблизости от нее. Его насмешливые голубые глаза все время обращались в ее сторону. Но Анжелика никогда не чувствовала себя такой далекой от соблазна.

После фейерверка замерзшие гости вернулись в салон и выпили в последний раз подогретого вина.

* * *

— Вы помните племянницу Карменситы?

Анжелика не могла удержаться и задала этот вопрос, хотя ранее она подумала, что лучше оставить в прошлом эти воспоминания. Потом у нее возникла мысль, что Жоффрей уже давно это обнаружил и не сказал ей об этом. Он знал все знатные дома Гаскони, и здесь, в Квебеке, все, кто имел отношение к Аквитании, группировались вокруг него.

Граф де Пейрак повернулся к Анжелике с недоумением:

— Какая племянница? И какая Карменсита?

Немного ироничное вежливое изумление, которое проявляют мужчины, когда очаровательные женщины задают им нелогичные, нелепые вопросы. Такая его реакция принесла Анжелике облегчение большее, чем она ожидала. Она позволила себе рассмеяться.

— О, мессир, мне кажется, что вы проявляете известную неблагодарность. Вы не помните Карменситу де Мордорес, вашу пылкую любовницу, вашу владычицу, когда я приехала в Тулузу, чтобы выйти за вас замуж?

Анжелика обрадовалась, так как по выражению лица де Пейрака было видно, что он равнодушен к этим вопросам, хотя и стремится удовлетворить ее любопытство. Ои не стал бы так лицемерить, даже если хотел что-нибудь от нее скрыть.

— По крайней мере, вспоминаете ли вы об этой мстительной женщине, которая явилась на ваш процесс и утверждала, что вы ее околдовали.

— О, в самом деле! Карменсита! — сказал он. Видимо, он больше помнил полную ненависти женщину, чем любовницу, с которой он проводил безумные ночи. У него было столько страстных любовниц среди аквитанских женщин, украшавших блестящие празднества «Веселых познаний».

— И ее племянницу?

— Какую племянницу?

Вот этого вопроса Жоффрей вполне искренне не понимал. Анжелика напомнила ему и, скорее, рассказала, что у Карменситы жила в Тулузе ее юная племянница, что она сохранила о дворце «Веселых познаний» незабываемые воспоминания, и что она находится в настоящее время в Квебеке, и это — мадам де Кастель-Моржа.

Это позабавило его.

— Если она сохранила о моем дворце такие воспоминания, она плохо это проявила, стреляя по моим кораблям.

Но, несмотря на все эти сведения и его старания, он не мог вызвать в памяти ничего о племяннице Карменситы — ни ее имени, ни фамилии. Он не знал, что у Карменситы была племянница — незаметная девушка из многих, посещавших его дворец. О них он так же мало знал, как король о своих подданных.

Бедная Сабина, воображавшая, что он ее «заметил» настолько, что собирался на ней жениться! Анжелика, правда, и раньше думала, что Сабина тешила себя иллюзиями, но теперь она получила этому полное подтверждение.

— И когда вы решили жениться, почему вы не выбрали одну из наследниц в Гаскони, а меня, чужую в вашей провинции?

— Но, моя дорогая, я и не собирался жениться. Я вел свободную жизнь, которая вполне соответствовала моим вкусам. Поскольку я был наследником нашего рода в Тулузе, я иногда подумывал, что мне придется жениться для продолжения рода, и собирался как можно позже заключить союз с пользой для моей провинции. Помните, ведь таким же образом все произошло и у нас? Это была коммерческая сделка — слово, ненавистное для знати, но я был заинтересован в этом, я мог так обеспечить свое положение во главе моей провинции, не прибегая к милостям короля. Свободу, которую дает золото и серебро, но за которую мне пришлось дорого заплатить. Благодаря выгодным торговым сделкам я мог продолжать свои работы в науке. Одним из моих самых деятельных посредников был Молинес, протестантский управляющий вашего отца, барона де Сансе. Молинес, как все гугеноты, вел разностороннюю финансовую деятельность Я мог стать владельцем серебряных рудников в ваших землях в Пуату, только женившись на одной из дочерей-бесприданниц барона де Сансе де Монтелу.

— Молинес вмешивался в то, что его не касалось! — вскричала Анжелика. В ней ожил прошлый гнев, когда она боролась со своим отцом и управляющим, чтобы избегнуть этого ненавистного брака. — В конце концов, я была, как и многие другие, проданной невестой. И вас не заботило мое грустное положение. Вы купили меня, как покупают скотину, и были готовы, после совершения брака, оставить меня и насмехаться надо мной с вашими красивыми аквитанскими женщинами!

— Это действительно правда!

Граф де Пейрак встал Он, смеясь, обнял ее и прижал к себе жестом собственника.

— Но с того дня, когда увидел зеленые глаза феи Мелузины, я забыл о других женщинах

— И что бы случилось, если…

— Если бы маленькую девушку из Пуату не привезли бы мне в Тулузу в обмен на несколько серебряных рудников? Я не знал бы, что такое страсть. Я не узнал бы, что такое любовь.