«Анжелика в Новом Свете» (фр. Angélique et le Nouveau Monde) (1964). Часть 4. Глава 14

— Испугались, что я больше не стану вас кормить?.. — спросила Анжелика, увидев, что они с видом кающихся грешников стоят за ее спиной.

— «Отброшенные во мрак, оглушенные рыданиями и зубовным скрежетом…» — продекламировал граф де Ломени и с жалкой улыбкой добавил от себя:

— …где от мороза трескаются камни…

К их приходу Анжелика уже успокоилась. Вначале она действительно была глубоко задета и встревожена, но свойственное ей чувство юмора одержало верх, и при мысли, что ее появление в Америке сыграло такую злую шутку с суеверными канадцами, принявшими ее за Демона Акадии, она поймала себя на том, что улыбается. И еще она почувствовала себя несколько отмщенной, когда увидела, в какое замешательство повергнуты полномочные послы монсеньора епископа. Бедный Ломени от смущения был словно на горящих угольях. А вот д'Арребу вроде бы злился… Но отчего?.. От досады, что ему приходится вести переговоры с приспешницей Люцифера, как они там решили, или оттого, что он вынужден играть перед ней роль инквизитора? Поразмыслив, она склонилась к последнему.

Да, за эти прошедшие недели каждый научился уважать себя. А потому, когда она увидела их, сконфуженных, за своей спиной, она решила простить их.

Мальтийский рыцарь объяснил ей, что понимает ее глубокое волнение и просит извинить его за то, что он допустил такую неловкость. Она не правильно поняла их. Они были далеки от мысли подозревать ее в сношениях с потусторонними силами. Они хотели только предупредить ее о том, что говорят в Канаде, предупредить об опасности… Их соотечественники заблуждаются. И они сумеют, когда вернутся в Квебек, переубедить их.

Анжелика в знак прощения протянула ему руку для поцелуя.

— О, она необыкновенная женщина, — говорил потом барон д'Арребу. — Только увидев, как она протягивает руку, я могу поклясться, что ее принимали во всех салонах Парижа и даже при дворе короля.

Анжелика не заметила, что во время ее бурного объяснения с этими знатными канадцами Жоффрей де Пейрак был в зале. Он так же незаметно вышел, как и вошел. Он ждал, что Анжелика сама расскажет ему о столкновении с ними, но она промолчала. Поразмыслив, она решила, что дело не стоит того, чтоб о нем говорить. Пока не стоит! Позднее, быть может, если оно примет такой размах, что будет грозить им какими-то неприятностями… Она боялась, как бы Жоффрей

— ведь речь шла о его жене — не принял бы все это слишком близко к сердцу. С другой стороны, объяснение, которое состоялось у нее с канадцами, закончилось благоприятно — ведь два влиятельных в Канаде человека обещали стать ее надежными союзниками.

Отец Массера не казался настроенным враждебно. Что же касается Кавелье де Ла Саля, то он получил свои деньги, а на остальное ему было абсолютно наплевать — и на демона и на провидение. Для него важно было лишь одно — осуществить свой план. Он был резкий, расчетливый, целиком поглощенный собственными делами, и приходилось только удивляться, как этот холодный, предприимчивый молодой человек мог в течение десяти лет воображать, будто религия — его призвание.

Поскольку Анжелика чувствовала себя в Вапассу среди своих, страх, поначалу охвативший ее, быстро рассеялся. Все это пустяки по сравнению с тем, что пришлось пережить Жоффрею де Пейраку, когда, обвиненный в колдовстве, он должен был бороться один, а власть короля и инквизиции простиралась повсюду, могла проникнуть даже в его собственный дворец.

Свобода! Анжелика начинала лучше понимать смысл этого слова, когда ее взгляд блуждал по заснеженным девственным непокоренным горам. Свободная, независимая земля, и ей наплевать и на права короля Франции, и на права короля Англии.

Но эта земля слишком велика для горстки людей, что пытаются присвоить ее. В Вапассу Анжелика особенно глубоко чувствовала, что единственный господин, который обладает здесь властью и от которого зависит ее судьба, — это Жоффрей де Пейрак, и у него хватит сил защитить ее от всех и вся. Он обещал ей, что весной наберет не меньше двадцати, а то и тридцати наемников. И они, едва сойдет лед, поднимутся по реке в Вапассу, а это значит, у них будет постоянный гарнизон, в три раза превышающий любой из гарнизонов, что имеют здесь наиболее укрепленные французские поселения. Наемники перестроят форт, и его план уже сейчас дает основание полагать, что это будет самый красивый, самый надежный и удобный форт во всей Северной Америке.

Анжелика любила вместе с мужем и сыновьями разглядывать эти планы. Ее всецело поглощали мысли о том, как создать в доме удобства для всех, она предусмотрела комнаты для супругов, большую залу для общих трапез и еще одну залу, прилегающую к кладовой, специально для индейцев, что будут приходить к ним, — пусть они чувствуют себя там свободно… Сад, огород, конюшни…

В начале марта потеплело и погода, казалось, благоприятствовала тем, кто собирался пуститься в путь. Выжидать дольше было рискованно — в самом конце зимы, хотя снега местами бывает еще довольно много, он становится тяжелым, насыщенным влагой и потому коварным.

Никола Перро отправился на юг проводить в миссию Нориджевук Пасифика Жюссерана, поскольку из-за болезни глаз тот не мог еще идти один. Индейца же, пришедшего с Жюссераном в Ваппасу, мессиры д'Арребу и де Ломени, посоветовавшись с отцом Массера, решили оставить — он будет сопровождать их в Квебек.

Пришло наконец время отправиться в дорогу и группе Кавелье де Ла Саля. Им предстоял самый дальний путь — они шли на запад, в сторону озера Шамплейн. В эту группу, кроме самого Кавелье, вошли Флоримон, Жан Ле Куеннек и юный индеец из соседнего племени, который умолил, чтобы его взяли в экспедицию. Весьма щепетильным делом оказался дележ провизии. Соленое мясо, мясо копченое, маисовая мука, водка… Если дать тем, кто уходит, все необходимое для многих недель путешествия, обитатели форта останутся почти ни с чем. Пришлось положиться на милость провидения — они надеются, что оно пошлет им дичь на их пути.

В минуту прощания Анжелика вышла на порог дома с чаркой и графинчиком водки в руках. Каждый должен был выпить перед дальней дорогой на посошок, хотя по погоде им нужнее были не посохи, а снегоступы. И они были у них, правда пока на спине. Снег еще покрыт твердым настом, и они довольно долго смогут обходиться без них.

Сухой морозец, державшийся в последнее время, уже понемногу отступал. Не слишком, однако. Путешественники выбрали удачные дни. Если такая погода продержится деньков шесть, им ничто уже не угрожает.

Флоримон обнял мать, не выказав при этом ни волнения, ни даже — в суматохе — слишком откровенной юношеской радости. Он был спокоен. В последний раз он проверил с отцом приборы и карты, которые взял с собой, они что-то обсудили сообща. Рядом с Кавелье де Ла Салем и даже с бретонцем Жаном Ле Куеннеком Флоримон выглядел совсем юным. И все-таки, хотя пока еще трудно было сказать, в чем это выражается, чувствовалось, что у всех членов экспедиции уже постепенно вырабатывалась привычка в затруднительных случаях обращаться именно к нему. Он был дворянин, и это сказывалось во всем.

Когда Флоримон обратил вдаль взгляд своих черных глаз, как бы оценивая силу природы, перед тем как вступить с нею в единоборство, а потом в сторону озера, сердце у Анжелики сжалось, но не от горечи, а от восхищения и радости. И от удовлетворения тоже.

Новый Жоффрей де Пейрак уходил покорять мир…

Незадолго до ухода экспедиции де Ла Саля Октав Малапрад и Эльвира, пользуясь присутствием отца Массера, скрепили свой союз. Сначала иезуит наотрез отказался освятить брак между добрым католиком и закоренелой еретичкой. Он произнес перед Малапрадом небольшую речь, напомнив ему, что брак — это таинство, которым супруги сами одаривают друг друга, что вмешательство служителя церкви здесь вовсе не обязательно, если не считать записи его свидетельства в регистр общины. Но если он правильно понял, здесь, в Вапассу, глава их общины — мессир де Пейрак. Что же касается божественного благословения, если уж супруги обязательно желают подкрепить им свою клятву, то ничто не мешает им получить его таким же образом, как и другие верующие, во время службы.

У Малапрада был проницательный ум. Он сказал, что понял и ушел, не настаивая. Но на следующее утро клетушка, где молился отец Массера, вдруг заполнилась обитателями форта. Принарядившиеся, они почти все столпились в дверях, и, когда священник повернулся, чтобы благословить собравшихся, он не сразу разглядел две стоящие рядком смиренные фигуры, руки которых в этот день украшали золотые кольца.

Так Октав Малапрад и Эльвира соединились узами брака перед Богом и перед людьми. Им отвели пристанище в кладовой.

***

Когда посланцы мессира де Фронтенака, которых уже давно считали замерзшими в снегу или убитыми графом де Пейраком, вернулись в Квебек, их встретили словно воскресших из мертвых.

Можно было подумать, что они возвратились из ада, и на них смотрели с ужасом и с благоговейным уважением. Всегда серьезный барон д'Арребу сразу же посеял тревогу, удивив всех своей жизнерадостностью, какой раньше за ним не наблюдалось, а также заявлениями, мягко говоря, ошеломляющими.

— Зло свершилось, — сказал он. — Я влюблен. Я влюблен в Даму с Серебряного озера!..

Что же касается графа де Ломени-Шамбора, то его мнение не отличалось от того, что он говорил раньше. Несмотря на разоблачения одержимой, несмотря на смерть Пон-Бриана, которая потрясла всех, он в чужаках, обосновавшихся в Вапассу, продолжал видеть друзей.

В один из дней он имел конфиденциальный разговор в замке Сен-Луи с губернатором, а потом отправился к иезуитам с намерением уединиться в их обители.

Барон д'Арребу, когда заходила речь о смерти Пон-Бриана, заявлял:

— Лейтенант ее заслужил.

Он без конца мог рассказывать о том, что приключилось с ними, и о своей жизни у «опасных еретиков»; подробно описывал каждого из обитателей Вапассу, ставших в Квебеке почти легендой: статность и ученость графа де Пейрака, рудокопов, держащих в своих прокопченных руках слитки золота, и ее красоту! Вот тут поток его красноречия невозможно было удержать.

— Я влюблен, — повторял он с детским упрямством.

Молва об этом безобразии докатилась до Монреаля, и его жена, у которой от досады, видно, помутилось в уме, написала ему: «До меня дошли неприятные слухи о вас… Я люблю вас…»

Он ответил ей: «Нет, вы не любите меня, сударыня, и я тоже не люблю вас…»

Никогда еще столько гонцов, подвязав снегоступы, не пробегало в это время года те пятьдесят лье, что отделяли друг от друга два города — Квебек и Монреаль. Никогда еще слово «любовь» не было произнесено столько раз в этих городах, а мимоходом и в маленьком, погруженном в сонное оцепенение городке Труа-Ривьер, и никогда в этих местах столько не рассуждали, чтобы определить, а что же такое любовь.

Все это занимало умы канадцев и помогало им пережить последние недели зимы. Наступало голодное время, а изнуренные долгой зимой люди даже в городах до крайности устали от недоедания и борьбы с жестокими морозами. Боялись не дотянуть до прихода первых кораблей из Франции. Знали, что по этим пустынным пространствам смерть пройдет, словно опустошительный ураган. В отдаленных фортах хоронили умерших от цинги. Застигнутый голодом в вигваме индейцев миссионер грыз свой пояс из оленьей кожи. Гонимые голодом индейцы целыми поселениями снимались с места и шли куда глаза глядят и умирали на заснеженных тропах. Другие ждали смерти около угасающего очага, завернувшись в свои красные и синие одеяла…

Когда в середине марта снова повалил снег, мокрый, тяжелый, военный губернатор Канады, полковник де Кастель-Морга, непримиримый враг чужаков из Вапассу, сардонически улыбаясь, повсюду твердил, что нет больше надобности спорить о достоинствах и недостатках этих незваных гостей, потому что теперь уж они наверняка все отдали Богу души в глуши лесов, все — вместе со своими женщинами, детьми и лошадьми.

Назад | Вперед