«Анжелика в Новом Свете» (фр. Angélique et le Nouveau Monde) (1964). Часть 3. Глава 17

Вернувшись с озера, Анжелика вошла в залу. Она снова внимательно рассмотрела листья, которые только что выкопала изпод снега, исцарапав себе пальцы, не говоря уже о том, что у нее совсем закоченели руки. Она принесла много толокнянки, которую обычно называют медвежьим ушком, — маленькие кустики с твердыми листочками. Очень ценны ягоды толокнянки, но и листья обладают теми же благотворными свойствами — они служат мочегонным средством. С их помощью Анжелика надеялась покончить с тяжким недугом Сэма Хольтона. Вот уж, право, не повезло бедняге Сэму, человеку чрезмерно стыдливому и робкому, что он оказался жертвой такого мучительного недуга, как камни в мочевом пузыре. Сам-то он считал, что его болезнь из тех, что получают от стрел Венеры, но краснокожие гетеры из «бобрового» вигвама не имели к этому никакого отношения, ибо он был целомудрен и никто никогда не видел, чтобы он возвращался с прогулки по другую сторону хребта.

Обеспокоенная Анжелика видела, как он страдает и чахнет, но не могла заставить его довериться ей. Пришлось вмешаться де Пейраку. Вынужденный признаться, английский пуританин под большим секретом открылся графу. Он считал, что несет кару за грехи молодости.

Анжелике нужно было так лечить его, чтобы он не догадался, что она все знает. К счастью, она вспомнила об этих кустиках толокнянки, которые, как ей показалось, она приметила полузасыпанные снегом на тропинке к озеру. Вчера она уже принесла их немного, а сегодня сходила туда снова, чтобы собрать побольше.

Она взяла свой маленький котелок, плеснула туда воды и повесила его на крюк над очагом.

В этот полуденный час она была одна в зале, дверь которой была открыта, потому что на дворе светило яркое солнце. Граф де Пейрак с пятью или шестью мужчинами ушел на самый конец дальнего озера, к водопадам, посмотреть, что сталось с водяной мельницей. Раньше вечера они не вернутся.

Остальные трудились на руднике или делали обмеры прибрежных скал.

Анжелика, госпожа Жонас, Эльвира и дети — все ватагой отправились сначала на берег озера, чтобы насобирать там листьев толокнянки.

Когда корзина наполнилась, дети заявили, что побегут дальше, на небольшой косогор, где они резвились, съезжая с него по укатанному снегу на заскорузлых шкурах, заменявших им санки.

Госпожа Жонас и Эльвира пошли с ними, а Анжелика вернулась, потому что ей нужно было заняться отваром.

Она бросила перебранные листья в кипящую воду, потом покрошила корень пырея, дала ему размокнуть в другой посудине, слила первую воду отвара, снова поставила кипятить листья и наконец растерла корень в своей маленькой чугунной ступке.

Выпрямившись, она буквально натолкнулась на лейтенанта Пон-Бриана, который неожиданно оказался прямо за ее спиной. Она не слышала, как он вошел.

— О, это вы! — воскликнула она. — Вы как индеец! Как сагамор Мопунтук или старый вождь из «бобрового» вигвама — каждый раз, когда он появляется, я наступаю ему на ноги. Нет, верно, никогда я не привыкну к этой манере индейцев приближаться к людям без малейшего шороха.

— Индейцы признают, что я делаю это не хуже, чем они, а из белых это мало кто умеет.

— По вашему виду этого не скажешь, — парировала Анжелика, бросая на него не очень-то любезный взгляд.

— Внешней вид обманчив…

У Пон-Бриана в мыслях не было напугать Анжелику. Просто он привык ходить такой вот неслышной походкой, хотя она и не вязалась с его внешностью — он был высок и выглядел неуклюжим. А вот то, что она должна быть в этот момент одна в зале, он прекрасно знал и понимал, что именно сейчас — или никогда — нужно брать ее приступом.

Сначала, стоя на пороге, он наблюдал, как она, окутанная клубами целебных паров, сосредоточенно возилась с травами и горшочками, сжав свои нежные тонкие губы, отчего лицо ее приняло суровое выражение.

Такой он еще не видел ее: освещенная пламенем очага, среди своих горшочков и котелков с темным бурлящим варевом, она даже внушала ему некоторый страх. Но он с бьющимся сердцем все же подошел к ней…

— Вам что-нибудь нужно? — спросила наконец Анжелика, расставляя посуду.

— Да, и вы прекрасно знаете что…

— Объясните же…

— Вы не можете не догадываться, сударыня, что внушили мне страсть, которая сжигает меня своим пламенем. — Он задыхался от волнения. — Я пришел в Вапассу ради вас…

И он попытался объяснить ей свои притязания. Рассказал, как впервые в жизни понял, что женщина достойна любви… Да, любви… Чистой и святой… Рассказал, как он твердил себе это изумительное слово «любовь» и ему хотелось плакать.

— Вы глупец, — снисходительно сказала она. — Да, да, вы глупец! Поверьте мне! И потом, вы просто забываетесь, сударь! — продолжала она, теряя терпение. — Уж не думаете ли вы, что я создана для того, что бы удовлетворять вашу солдатскую тоску, коль скоро вдруг у вас появилось желание стать сентиментальным. У меня есть муж, дети, и вы должны понять, что в моей жизни вы не можете занимать иного места, кроме как место гостя, которого принимают с радушием. Однако вы его утратите, если будете упорствовать в своих заблуждениях.

Она повернулась к нему спиной, чтобы показать, что он не должен настаивать и что она считает разговор оконченным.

Она не любила таких людей, этаких колоссов на глиняных ногах — тип, довольно распространенный среди офицеров. Они были хороши только в своем сугубо мужском деле — на войне, но в обращении с женщинами их неуклюжесть могла сравниться разве что с их фатовством. Убежденные в своей неотразимости, они считали всякую женщину, которая имела несчастье им понравиться, уже как бы по праву принадлежащей им и удивлялись, если она не разделяла их чувств.

Пон-Бриан не был исключением из правила. Он настаивал, и безумное желание, которое распаляло его, потому что он находился так близко от нее, сделало его почти красноречивым. Он сказал ей, что не может жить без нее. Она не такая, как другие. Он дни и ночи мечтает только о ней: о ее красоте, о ее смехе, и это как луч света во мраке… Она не должна его отвергнуть, нет, это немыслимо… Завтра он, быть может, умрет… И прежде чем его зажарят ирокезы, пусть она дарует ему блаженство насладиться ее нежной белой кожей. Он так давно не вкушал этой упоительной радости. У индианок нет души. У них не такая кожа… О, встретить белую женщину и…

— Так, значит, вы хотите, чтобы я даровала вам блаженство немного насладиться белой кожей? — спросила Анжелика, не в силах удержаться от смеха, настолько собеседник показался ей неловким и наивным. — Вот какую роль вы предназначили мне. Вот уж, право, не знаю, должна ли я считать себя польщенной…

Пон-Бриан побагровел от ее иронии.

— Я не то хотел сказать…

— Сударь, вы мне надоели…

У Пон-Бриана был вид наказанного ребенка. Мягкость, которая покорила его в этой женщине, вдруг обернулась для него злой насмешкой. Это совсем сбило его с толку.

Отступиться? Нет, это выше его сил. Он никогда не умея владеть своими чувствами, и охватившее его в этот момент яростное желание стиснуть Анжелику в своих объятиях, овладеть ею ослепило его. За ее спиной он заметил приоткрытую дверь, а за ней — широкую деревянную кровать.

Вожделение, которое пожирало его, сознание, что подобный случай больше не представится, совсем затмили его разум.

— Послушайте, любовь моя, ведь мы одни. Пойдемте со мной в ту комнату. Я не задержу вас долго, клянусь! Но после, после вы сами увидите! Вы поймете, что мы созданы друг для друга. Вы первая, единственная женщина во всем мире, которая породила во мне такую страсть. Вы должны принадлежать мне.

Анжелика — а она в это время как раз брала свою накидку, чтобы выйти и тем самым положить конец разговору, — обеспокоенно посмотрела на него, словно на человека, который вдруг лишился рассудка.

Но она не успела со всей решительностью высказать ему все, что думает о его речах, так как он крепко схватил ее в свои объятия и прильнул губами к ее губам. Он был очень сильный, и страсть ожесточила его, поэтому ей не сразу удалось вырваться из его рук. Он впивался губами в губы Анжелики, принуждая ее открыть их, и это вызвало в ее памяти другие потные рожи, тех, кто насиловал и осквернял ее. Анжелику замутило, и все ее существо внезапно охватила смертельная ярость.

Изловчившись наконец, она одним рывком высвободилась из его объятий, схватила кочергу, что лежала сзади, у камина, размахнулась и изо всех сил стукнула ею лейтенанта по голове.

Послышался какой-то глухой звук. Бедному лейтенанту показалось, будто из глаз его посыпались искры, он покачнулся и мягко погрузился в усеянную звездами темноту.

Когда сознание вернулось к нему, он понял, что лежит на скамье. Голова разламывалась от боли, но он тотчас догадался, что это за мягкая подушка, на которой она покоится. То были колени Анжелики. Он поднял глаза и увидел склоненное над ним ее озабоченное лицо. Она обрабатывала ему рану под волосами, и для этого ей пришлось положить его голову себе на колени. Он вдыхал аромат ее тела, долетавший до него сквозь ткань платья. Совсем рядом с его лицом была ее грудь. Ему захотелось прильнуть к этой мягкой и теплой груди, по-детски прижаться к ней, но он сдержал себя. На сегодня уже достаточно глупостей. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Ну, как вы себя чувствуете? — спросила Анжелика.

— Скорее плохо. У вас твердая рука.

— Вы не первый пьяный в моей жизни, которому мне пришлось указать его место…

— Я не был пьян.

— О, конечно!

— Значит, меня довела до такого состояния ваша опьяняющая красота…

— Не нужно снова возвращаться к этому бреду, мой бедный друг.

Анжелику немножко грызла совесть за то, что она обошлась с ним столь сурово. Хватило бы и оплеухи… Но все произошло так неожиданно.

— Что за умопомрачение нашло на вас? — сказала она с упреком. — Ну хотя бы благоразумие должно было удержать вас, ведь не думаете же вы, что ваше поведение приведет в восторг моего мужа?

— Вашего мужа? Говорят, он не муж вам…

— Муж. Я могу поклясться жизнью моих сыновей.

— В таком случае я ненавижу его еще больше. Это несправедливо, что он один имеет право любить вас.

— Эти исключительные законы установлены самой нашей святой матерью-церковью.

— Законы не праведные и несправедливые.

— Скажите об этом его высокопреосвященству папе римскому…

Раздраженный, несчастный, Пон-Бриан почувствовал себя полностью отрезвленным. Черт побери! Она чуть не убила его! В его душе смешивались восхищение ею и жалость к самому себе, и он снова начал думать, что она и впрямь неземное создание, и ему хотелось бы бесконечно продолжать этот спор, лишь бы он мог подольше оставаться у ее груди, вдыхать аромат ее дыхания и ее рук.

Но Анжелика встала. Она помогла ему подняться и сесть. Его шатало, он понимал, что все кончено навсегда; он ощущал страшную усталость, грусть пронизала все его существо.

— Мессир Пон-Бриан…

— Да, моя прекрасная любовь…

Он поднял на нее глаза. Она смотрела на него с материнской озабоченностью.

— Может, вы злоупотребляете напитками? Или жуете какие-нибудь индейские травы, которые, как я слышала, дурманят?

— Почему вы спрашиваете меня об этом?

— Потому что у вас какой-то странный вид.

Он усмехнулся.

— Но разве можно выглядеть иначе, если перед тобой самая прекрасная женщина на свете и она только что хватила тебя по голове?..

— Нет, еще до этого… Уже когда вы появились…

Озадаченная, она разглядывала его. Пон-Бриан был одним из тех здоровяков от природы, в которых тесно переплетаются наивность, спесь и безмерная снисходительность к собственным страстям. У таких мужчин слабый рассудок, они легко подпадают под влияние идей, которые превосходят их разум, или прихотей тех, кто сильнее их. Подпадают под влияние?.. Смутное подозрение закралось в ее душу.

— Так что же все-таки произошло? — доброжелательно, но упорно продолжала спрашивать она. — Доверьтесь мне…

— Но вы же знаете, — простонал он, — я люблю вас.

Она тряхнула головой.

— Нет, не до такой степени, чтобы пойти на явное безрассудство. Что же толкнуло вас на это?..

Не ответив, он жестом страдающего человека приложил два пальца к виску. Ему вдруг захотелось плакать. Он начинал осознавать случившееся.

Да, это правда, он страстно полюбил ее с первого взгляда, но когда его любовь превратилась в безумие? Не после ли визита отца д'Оржеваля? Ведь это будто его голос постоянно твердил где-то в глубине его души: «Иди… иди… Она будет твоей». И в ночной тиши его преследовал взгляд сверкающих, словно сапфир, синих глаз. Теперь он начинал понимать. В этом грязном деле, куда его втянули, он лишь слепое орудие. Нужно было, унизив женщину, которую он любит, надломить ее и тем самым сокрушить графа де Пейрака.

И вот сегодня он потерпел крах и лишился всего. Жалкий глупец! Как бы ни повернулись теперь события, он приговорен. Даже если добьется успеха. Его послали на смерть… В одно мгновение он вдруг понял, что часы его сочтены…

— Я сейчас уйду, — сурово сказал он, вставая. Шатаясь, он пошел в закуток, где спал, натянул свои митассес, надел теплый короткий плащ, меховую шапку, оделся и вернулся, держа в руках заплечный мешок.

— Подождите, я соберу вам еды, — сказала Анжелика, обеспокоенная мыслью, что ему в сопровождении одного лишь гурона предстоит много дней идти по враждебным, покрытым снегом горам и лесам.

Пон-Бриан смотрел, как она кладет в его мешок провизию, безразличный ко всему, погруженный в свои горькие думы. Повсюду одни неудачи, и позади и впереди. В жестоком свете этого неожиданного открытия ему вспомнилась вся его жизнь, и он вдруг понял, что, по правде сказать, никогда по-настоящему не имел успеха у женщин, хотя и воображал себя неотразимым. Дойдя до порога, он решил отомстить за себя всем женщинам в лице этой одной, ранить своей местью ту, которая принесла ему столько страданий. Он обернулся.

— Значит, он ваш муж? — спросил он. — И вы его любите?

— Разумеется, — удивленная, проговорила Анжелика. Он сардонически рассмеялся.

— Что ж, тем хуже для вас. Это не мешает ему совращать туземок. Тут неподалеку, в лесу, живут две красотки, вот их-то он и заставляет приходить к нему поразвлечься, когда пресытится вашими объятиями. И вы глупы, если не пользуетесь случаем насладиться с каждым, кто может доставить вам это удовольствие, и бережете себя для этого развратника, который глумится над вами. Вся Канада наслышана об этом, только вы пребываете в неведении. Да и здесь мужчины смеются, потешаются над вами!..

Словно призванный незаметным знаком, гурон возник рядом и последовал за ним.

Назад | Вперед