«Анжелика в Новом Свете» (фр. Angélique et le Nouveau Monde) (1964). Часть 3. Глава 31

Они выкопали из-под снега восьмерых. Восемь человек. Восемь существ, неразличимых под панцирями своих задубелых ото льда плащей, митассес и одеял. Неподвижные, они еще, кажется, дышали.

— Они живы. Они свалились здесь всего какой-нибудь час назад, и их припорошило снегом.

— Но кто они? — спросил Виньо.

— А кто, ты хочешь, чтобы они были? — вопросом на вопрос ответил Маколле.

— Ты же слышал, что сказал Перро. Раз они не привидения, и значит, канадские французы. Только эти безумцы могут прогуливаться в такую погоду по здешним местам.

Один из них — тот, которого нес Жак Виньо, — совсем заледенел и был словно бревно.

— Он же тяжелый, как дохлый осел, этот тип, бурчал себе под нос парижанин, с трудом продвигаясь по тропинке к форту, — уж он-то покойничек, тут спору нет, тот, кого ты тянешь на себе, сын мой! Это уж точно. У тебя на спине покойник, друг мой Жак!.. — И он торопливо перекрестился.

Что ж, даже язычник — а именно к их числу принадлежал Жак Виньо, — когда его разбивает паралич, неся свой крест, вспоминает об Иисусе Христе.

Вот она, ночь богоявления! Самая настоящая ночь богоявления!

В зале форта уже просто некуда было ступить. Те, что в ожидании оставались в доме, смотрели на входящих с ужасом. А они все шли, и спасители, как и спасенные, одинаково походили на призраков — покрытые снегом, с побеленными инеем бровями и подбородками.

У всех спасенных лихорадочно горели глаза, а во взглядах некоторых из них, казалось, еще отражался мрак потустороннего мира.

Жак Виньо свалил свою ношу прямо на стол, и одеревенелое тело с глухим стуком упало между блюдами и не убранными еще несколькими слитками золота. Бедняга Жак совсем выбился из сил. Он дышал, словно вытащенный из воды морской лев, и тряс своими посиневшими пальцами.

Четверо почти совсем не подавали признаков жизни, и их положили на пол, но остальные вроде бы начинали приходить в себя, и им помогли сесть на скамьи.

Судя по лицам спасенных, побелевшим от мороза, среди них были трое индейцев и четверо европейцев. Европейцы — все французы. Лицо мертвеца было закрыто капюшоном.

Французы основательно обросли бородами, в которых повисли сосульки, и теперь они подтаивали и падали на пол с тихим звоном разбитого стекла. Беднягам поднесли к губам чарки с водкой. Они выпили, и их дыхание стало более ровным и глубоким.

Опасный сон в холодной ночи, под снегом, который чуть не похоронил их под своим покровом, не превысил двух часов. Однако один из них был мертв. Тот, что лежал на столе.

Никола Перро подошел и, откинув капюшон из шерстяной ткани, скрывавший лицо мертвеца, глухо воскликнул:

— Боже! Пресвятая дева!.. Какая жалость!..

Он перекрестился.

Подошли другие и, узнав покойного, отшатнулись с такими же приглушенными возгласами. Страх, суеверный страх завладевал их сердцами, ибо того человека, застывшее в каменной неподвижности лицо которого они только что разглядывали, они уже давно считали мертвым, они догадывались, что он мертв, что он умер по меньшей мере около трех недель назад, там, на берегу озера Мегантик.

Это был лейтенант Пон-Бриан!..

Все обернулись к графу де Пейраку. Тот подошел, хмуря брови, и спокойно оглядел обтянутое бледной кожей лицо с закрытыми глазами. Одним пальцем он еще больше отодвинул капюшон, обнажив на виске черную звездочку. Крови вокруг раны почти не было, из-за холода.

Он кивнул. Да, это тот самый человек, которого он убил своей шпагой. И глаза его, которые он, как честный противник, сам закрыл ему, с тех пор не открывались.

Итак, все ясно, у них в доме покойник. Уже три недели прошло с того дня, как он умер, но благодаря морозу труп сохранился, спрятанный на ветвях дерева, куда положил его гурон, — так в этой стране обычно хоронят зимой, чтобы уберечь труп от лисиц и волков до той поры, когда оттает земля и можно будет выкопать могилу.

— Мертвый, — прошептала госпожа Жонас, наклонившись к Анжелике, которая хлопотала у очага, разогревая суп и мясо.

— Ну что ж…

— Это лейтенант Пон-Бриан.

Анжелика вздрогнула и выпрямилась. Она была у своего очага, на помосте, и могла видеть всю залу, сейчас являвшую собой странное зрелище: застывшие вокруг стола фигуры, созерцающие окаменевшее тело, распростертое между остатками праздничного ужина и поблескивающими слитками золота.

— Да, это лейтенант Пон-Бриан, — произнес чей-то чужой властный голос.

Один из незнакомцев встал, пошатываясь. На его бледном лице еще не изгладились следы пережитого. Глаза его горели, и он впился взглядом в графа де Пейрака.

— Да, это лейтенант Пон-Бриан, которого вы убили и от имени которого мы пришли потребовать правосудия, мессир де Пейрак.

Жоффрей де Пейрак спокойно оглядел его.

— Откуда вы знаете меня, сударь?

— Я граф де Ломени-Шамбор, — послышалось в ответ. — Вы не узнаете меня? Мы с вами встречались в Катарунке.

Никола Перро, которого не было в Вапассу в те дни, когда приходил лейтенант Пон-Бриан, вглядывался поочередно во всех присутствующих пристальным, недоумевающим взглядом.

— Нет, это невозможно! — воскликнул он, подбегая к графу де Пейраку и судорожно хватая его за камзол, чего он никогда бы не осмелился сделать, не будь он в состоянии крайнего волнения. — Вы убили этого человека?.. Но он был моим другом!.. Моим братом!.. И вы, вы его убили!.. О, это не правда!

— Нет, это правда, — слабым голосом сказал один из спасенных. — Вот каков человек, которому вы служите, Никола!.. Он в любую минуту без колебания убьет вашего соотечественника, если ему это потребуется…

Жоффрея де Пейрака — а он до тех пор с невозмутимым видом стоял среди взволнованных и напуганных своих людей, — казалось, внезапно обуял яростный гнев, особенно когда он перехватил растерянный взгляд этого честного канадца Никола Перро.

— Да, я его убил, — сказал он глухим и хриплым голосом. И, повернувшись к графу де Ломени, закончил:

— Но Никола Перро — мой друг. И не пытайтесь поссорить нас.

Его черные глаза сверкнули, взгляд их стал страшен.

— Лицемеры! Лицемеры! Вы же знаете, за что я его убил. Так почему же вы прикидываетесь возмущенными?.. И обвиняете меня в преступлении? А ведь я всего лишь отомстил за свою поруганную честь!.. Разве в ваших жилах течет не дворянская кровь? Разве вы не знаете, что этот человек воспылал страстью к моей жене… Он пришел сюда с намерением соблазнить ее, забрать ее себе, похитить… Он пришел сюда, чтобы украсть ее у меня и оскорбить в моем собственном доме… И я должен был, по-вашему, смириться с таким вероломством? Должен был оставить его поступок, его преступную страсть безнаказанными?.. Нет, тому, кто идет на такое безумие, нужно быть готовым к расплате!.. Таков закон!.. У нас была честная дуэль, по всем правилам… Он убит. И знайте же, если кто-нибудь еще осмелится оскорбить своей любовью мою жену, его постигнет та же участь, какой бы расы или национальности он ни был.

Его слова падали в мертвую тишину. Взгляды всех перешли от него, стоящего перед ними в своем роскошном пурпурном одеянии, к той, что находилась наверху, на возвышении, в колеблющемся свете пламени, и она предстала им во всей своей необыкновенной красоте, в ореоле своих переливающихся золотом волос, с глазами цвета морской волны, в которых в этот момент промелькнуло выражение ужаса… Все заметили, что французы, а они только что увидели ее, вздрогнули, словно от удара. Да, она была именно такой, какой о ней шла молва, эта Дама с Серебряного озера! Красавица! И красота ее покорила их смущенные умы. На какое-то время они просто застыли, утратив дар речи. Потом один из них провел рукой по лбу.

— Боже правый! — пробормотал он вполголоса. — Какое безрассудство! — И, повернувшись к мессиру де Ломени, добавил:

— Вы были правы…

Ни для кого не составляло тайны, что Пон-Бриан был влюблен в эту чужую женщину, живущую в глуши леса, что он почти обезумел от страсти.

Никола Перро опустил голову.

— Если дело обернулось таким образом, вы не могли поступить иначе, монсеньор. Вы должны были его… Я прошу прощения за моего друга.

Он снял свою меховую шапку и молча склонился над телом. «Можно ли представить себе касту более грозную и решительную, чем эти канадцы?» — думал де Пейрак. И он словно увидел, как они бегут по снегу, в мороз, неся окостеневшее тело друга, взывающее к отмщению…

— Какие еще дела будут у вас ко мне, мессиры из Новой Франции? — снова заговорил Пейрак, и в голосе его послышалась горечь. — Вы хотели, чтобы Катарунк был сожжен? Ладно! Он сожжен, вы добились своего. Вы хотели, чтобы мое имя было забыто в Северной Америке, или чтобы я пал жертвой извечной ненависти ирокезов, или же, в крайнем случае, чтобы я стал на вашу сторону в той борьбе, которую вы ведете против них? Но вот тут ваши замыслы потерпели крах.

— Мессир де Пейрак, я никогда не отрекался от своих обещаний, данных вам в Катарунке, — протестующее сказал де Ломени.

— Ну, не вы, так ваши собратья. Модрей и особенно тот иезуит, что живет на реке Кеннебек. Ведь он-то не пожелал признать соглашение, заключенное вами со мною, с чужаком… Это он подослал Модрея и патсуикетов, чтобы они злодейски убили ирокезских вождей, и, по-видимому, правительство Новой Франции отнюдь не намеревается расследовать это преступление…

— Вы заблуждаетесь. Наше желание заключить союз с вами было искренним, и доказательством служит тот факт, что мессир де Фронтенак, узнав, что вы живы, несмотря на не слишком милосердное время года, спешно послал меня к вам гонцом с поручением и новыми предложениями.

— Вы хотите сказать, что, покидая Квебек, вы на сей раз не имели враждебных намерений по отношению ко мне?..

— Нет. И потом, ведь вы прекрасно видите, нас немного. Граф бросил взгляд на четверых изнуренных французов и троих индейцев — последние так еще и не пришли в себя, хотя для них сделали все возможное.

— Но что с вами произошло?

— Это трудно объяснить. Мы привыкли к таким зимним походам. Отлично прошли до Мегантика. Там мы наткнулись на следы вашей дуэли и тело несчастного. И вот не с той ли поры, как мы двинулись дальше, неся тело Пон-Бриана, нас стал преследовать какой-то злой рок?.. Ну прямо будто колдовство какое обрушилось на нас по мере того, как мы приближались…

— Вапассу — место запретное…

— Наши индейцы знают это. Они испугались. И видно, страх совсем лишил их сил, да и мы сами чувствовали, что понемногу слабеем с каждым днем. Но назад пути не было, это верная смерть. В конце концов у нас осталась только одна надежда на спасение — любой ценой добраться до вашего форта. Но после тех невероятных усилий, которые нам пришлось приложить, чтобы подняться на скалы около водопадов, усталость свалила нас, мы упали без чувств, и… Как это случилось, что вы нашли нас?

Никто ему не ответил.

— Как вы смогли найти нас? — повторил француз, с недоверием глядя на них.

— Сегодня ночь богоявления! — ответил Жоффрей де Пейрак с язвительной улыбкой.

Он посмотрел на собеседника долгим загадочным взглядом.

— Не все всегда получается так, как мы того хотим, сказал он. — Вы вышли из Квебека, я охотно верю в это, с намерением соединиться со мной на основе… ну, я бы сказал… нейтралитета. По дороге вы наткнулись на труп своего друга. Это вас взволновало, возмутило, и ваши намерения стали более воинственны, вы решили отомстить мне. Но зима — враг более жестокий, чем я, и в конечном счете вы благодарите судьбу за то, что я сам вышел вам навстречу, чтобы спасти вас от него. Право, создается впечатление, что наши встречи каждый раз обречены носить несколько двусмысленный характер. Должен ли я относиться к вам как к пленникам, как к заложникам, зная о ваших планах мести, или принимать вас как гостей, исходя из ваших первоначальных намерений?

И снова французы переглянулись, как бы советуясь друг с другом, а один из них, хорошо сложенный и даже несколько изысканной внешности, ответил:

— Прежде всего разрешите представиться. Я барон д'Арребу, главный синдик Квебека, и я могу подтвердить вам слова мессира де Ломени. Действительно, монсеньером губернатором де Фронтенаком на нас была возложена миссия встретиться с вами в мирных целях. Он намеревался сделать вам предложение… Но, быть может, мы сумеем обсудить его позднее, — неожиданно прервал себя барон, потирая свои окоченевшие пальцы, которые начинали отходить в тепле, доставляя ему жестокие страдания.

Он бросил взгляд на лицо Пон-Бриана, уже изменившееся под действием мороза и северного ветра, и этот покоящийся среди поблескивающих слитков золота труп казался мрачным символом тщеты ценностей мира сего.

— Учитывая побуждения, толкнувшие вас на убийство этого человека, — вновь обратился он к графу де Пейраку, — мы очень хотели бы рассматривать его не как враждебный с вашей стороны акт по отношению к Новой Франции, хотя мы не можем не скорбеть при виде такого насилия. Мессир де Ломени и я сам, мы долго прожили в этом весьма ограниченном кругу людей еще в те времена, когда колония только зарождалась, и мы знаем, какая строгая дисциплина нужна, чтобы не дать распоясаться демону сладострастия, но мы молились…

— У меня не монастырь! — сказал Пейрак. — У меня есть порох и веревка… и шпага для дворян…

— В вас нет святости…

— Нет! Избави меня Бог от нее!..

Они оба держались с крайней заносчивостью, словно готовы были вот-вот взяться за оружие. Парадоксальность ответов графа де Пейрака, окрашенных дерзкой иронией, приводила канадцев в негодование. Этот человек тоже оказался именно таким, каким рисовала его молва: черный дьявол рядом с дьяволицей, бросающий вызов своими гримасами и искрометным взглядом.

Напряжение достигло крайней точки.

Анжелика спустилась по ступенькам в залу и подошла к ним.

— Сядьте к огню, судари, — сказала она мелодичным спокойным голосом. — Вы так изнурены…

И видя, что граф де Ломени совсем слабеет, она обхватила его рукой и поддержала.

— Что делать с трупом? — прошептал Жак Виньо на ухо графу де Пейраку.

Хозяин Вапассу знаком показал, чтобы его вынесли во двор, на холод, в ледяной мрак.

Другого выхода не было. Мертвым здесь не место.

Назад