«Анжелика в Новом Свете» (фр. Angélique et le Nouveau Monde) (1964). Часть 2. Глава 11

Анжелика долго не могла уснуть. Головная боль не проходила, мучительно давило виски, давило глаза.

Ночью «музыканты», которых привел Никола Перро, чтобы усладить музыкой ирокезских вождей, самозабвенно били в барабаны, трещали в трещотки и нудно дудели в свои деревянные дудки. Розовые отсветы костров проникали через пергамент маленького окошечка.

Анжелике все время казалось, что там вот-вот появится какая-нибудь ужасная физиономия. Индейцы танцевали во дворе вокруг костров и в самом доме. Анжелика представляла себе, какой там сейчас идет пир, как индейцы и белые передают друг другу деревянные миски, полные пшеничной и маисовой каши, политой сверху медвежьим жиром и посыпанной зернами подсолнечника, как режут огромные куски вареной медвежатины и поднимают тяжелые кубки. Временами до нее долетали хриплые, удивительно однообразные крики, заглушавшие пронзительные и назойливые звуки музыки, тогда Анжелика вздрагивала и ей становилось вовсе не по себе.

Она боялась чего-то, и ей очень не хватало мужа.

«Как мне хочется, чтобы ты был сейчас здесь, со мной, — думала она совсем по-детски. — Ты так мне нужен…»

Потом мысли ее начали путаться, и она погрузилась в глубокий сон. Когда она проснулась, вокруг стояла мертвая тишина. И сквозь плотный пергамент в комнату просачивался необычный свет.

У своей кровати Анжелика увидела неподвижную фигуру Уттаке. Он был гол и смертельно бледен. Его можно было принять за изваяние из желтого мрамора. Склонив голову, он смотрел на нее, и вдруг она заметила, что по его плечу стекает алая кровь.

Чуть слышно он прошептал:

— Женщина, оставь мне жизнь!

Анжелика мгновенно вскочила с постели, скорбная тень индейца тут же исчезла. В комнате никого не было.

«Господи, я, кажется, начинаю сходить с ума, — подумала Анжелика. — Неужели у меня начались видения, как у индейцев?»

Она провела дрожащей рукой по лицу. Сердце бешено колотилось в груди. Она напрягла слух. Что значила эта тишина? В ней было что-то неестественное, она невольно настораживала.

Что-то случилось!

Анжелика стала быстро одеваться. В спешке она схватила первый попавшийся ей под руку плащ, тот самый малиновый, в котором она была на пиру в день прибытия в Катарунк. Она и не предполагала, что именно этот плащ поможет ей спасти человеческую жизнь…

В соседней комнате здоровым сном юности спали ее сыновья. Осторожно приложив ухо к двери комнаты супругов Жонас и услышав их ровное дыхание, она немного успокоилась.

Но окружавшая тишина продолжала тревожить ее. Стараясь не шуметь, она открыла входную дверь, и прямо в лицо ей ударил ослепительно-яркий свет этого утра, пробившийся даже через маленькие, почти непроницаемые квадраты ее окошка. На нее тут же пахнуло холодом, на мгновение ослепнув, она зажмурилась и едва сдержалась, чтобы не крикнуть: снег!

Снег выпал ночью, ранний, нежданный-негаданный. Мягко падая, он укрыл землю ватным одеялом, приглушившим все звуки.

К утру снежные хлопья приостановили свой безмолвный таинственный танец, но снег создавал ощущение неожиданности и новизны. Кругом все было пусто. Однако белый ковер, застилавший двор, хранил на себе отпечатки множества свежих следов.

Ворота форта были распахнуты настежь, и прямо за ними на земле, как ей показалось, лежал человек. Она бросилась было туда, но в этот самый миг густая полоса тумана наползла на нее сзади, перевалив через крышу дома огромным облаком серого дыма, солнце сразу же скрылось, и Анжелика очутилась в глухой непроглядной мгле.

Раздался пронзительный, какой-то странный крик. Но того, кто кричал, не было видно. Ощупью пробираясь вдоль ограды, она оказалась у Самых ворот. Она вышла из них и теперь уже совсем не представляла, где же она заметила лежащего человека.

Она крикнула. Голос прозвучал глухо, как в подушку.

Внезапно налетевший туман начал рассеиваться, оседая блестящими каплями на землю. На глазах у Анжелики гигантский темный призрак начал превращаться в алый клен, одиноко стоявший у самого входа в форт. Снегу не удалось скрыть его роскошное одеяние. Белоснежная кайма только подчеркнула яркость его красок. Лучи пробивавшегося солнца струились сквозь его пурпурную листву, как через рубиновые витражи.

Когда туман ушел наконец к реке, Анжелика увидела, что по склону холма медленно поднимается человек. Она узнала в нем юного барона де Модрея. Он словно излучал сияние и был прекрасен, как Михаил Архангел.

Его белокурые волосы блестели под индейским убором из перьев и жемчуга. Короткий плащ из лосиной кожи был распахнут, на голой груди сверкал золотой крест и какие-то амулеты, а в высоко поднятой над головой руке — лезвие длинного ножа. Он шел, подняв голову к форту, и не было слышно его шагов. В его светлых глазах застыло райское блаженство.

Сквозь туман ему явилось дивное видение: женщина неземной красоты, с лилейно-бледным лицом и чудесными зелеными глазами, залитая лучезарным светом, исходившим от алого клена. Светлая и величественная, завернувшись в малиновый плащ, она ждала его, она смотрела, как он приближается к ней.

Потрясенный, он преклонил колени.

— О Богородица, — прошептал он срывающимся голосом, — о Матерь Божья, будь благословен этот день! Я знал, что ты явишься мне в час моего торжества!

Он потряс перед ней чем-то темным.

— Вот волосы дьявола! Вот дар, который я обещал тебе! О Богородица… Это скальп Сваниссита…

Снег перед ним расцвел красными цветами. Это падали капли крови…

Вновь налетел туман и Анжелика больше не видела стоявшего перед ней на коленях человека. Но слышала, как он кричит, словно безумец:

— Сваниссит мертв! Слава Господу, слава Всевышнему!

Как слепая, хватаясь руками за воздух, Анжелика добралась до ворот. Она прошла почти через весь двор, пытаясь найти дом, где этой ночью шел пир. Вдруг в нескольких шагах от себя она разглядела широко распахнутую дверь, зиявшую, как черный провал в туманной мгле. Ветер со скрипом раскачивал на кожаных петлях тяжелые створки. Ужасное предчувствие сжало ей сердце.

— Вот он, праздничный зал! — проговорила она, переступив порог.

За столом сидели четверо. Она сразу увидела, что мужа среди них нет. Это были ирокезские вожди: Сваниссит, Анхисера, Онасатеган и Ганатуха. Упершись лбами в стал, они, казалось, спали после бурного пира. В зале, куда забрался туман, пахло сыростью. Огни не горели. В зловещей тишине Анжелика вдруг услышала звук, заставивший ее похолодеть. Звук медленно падавших тяжелых капель, словно обрывавшихся с потолка мрачной пещеры, в которую просачивается вода.

Не все ли равно теперь было, что погасли огни, что в открытую дверь ворвался холод!.. Те, кто сидел здесь, не нуждались больше в тепле. Они спали вечным сном со снятыми скальпами, в луже крови, стекавшей каплями на пол.

Тошнота подступила к горлу Анжелики.

Даже безумная тревога, которую она испытывала за судьбу мужа, померкла перед ужасом и позором случившегося.

Ирокезские вожди были убиты за столом пригласившего их хозяина, под крышей Жоффрея де Пейрака.

Анжелика услышала за своей спиной какое-то движение и стремительно обернулась, схватившись за рукоятку пистолета.

Перед ней стоял Никола Перро. Он чесал голову под шапкой и смотрел на нее обезумевшими глазами. Он тоже увидел убитых индейцев, но у него не хватало сил разразиться проклятиями, вертевшимися на языке.

— Мессир Перро, кто это сделал? — спросила она почти беззвучно. — Вам известно, кто это сделал?

Он покачал головой.

— Где мой муж?

— Его ищут.

— Что же все-таки произошло?

— Ночью мы сильно напились, — ответил Перро. — Когда я вышел во двор, меня ударили по голове… Я только что пришел в себя…

— Кто вас ударил?

— Ничего толком не знаю… Но готов держать пари, что это дело рук сагамора Пиксарета и его бешеных воинов…

— А откуда здесь взялся Модрей? Я только что видела его у форта…

Перро сказал, глядя на ирокезов:

— Здесь не хватает одного… — И, будто не веря своим глазам, он пересчитал убитых. — Да, одного не хватает. По-моему, нет Уттаке. Должно быть, ему удалось бежать.

— Каким образом они проникли в крепость и застигли вас врасплох?

— Им открыли ворота. Часовые решили, что возвращаются французы…

— Но что с Жоффреем? Боже мой, где же он? Пойду разбужу сыновей.

Анжелика снова пересекла двор; в тумане, глушившем все звуки, он казался безмолвной пустыней. На каждом шагу ее подстерегала опасность. Сквозь пелену тумана она разглядела стену кладовой, остановившись, она прижалась к ней, держа пистолет наготове, так как ей послышался какой-то неясный звук.

Звук повторился.

И тут же, вздымая снежную пыль, что-то медленно сползло с драночной крыши и тяжело рухнуло прямо под ноги Анжелике.

На снегу неподвижно лежал мертвенно-бледный Уттаке. Выждав минуту, она наклонилась к нему. Он чуть заметно дышал. Его ослабевшие руки, видимо, только что выпустили конек крыши, за который он держался столько часов подряд.

Глаза ирокеза приоткрылись. Губы чуть дрогнули. И Анжелика скорее угадала, чем расслышала, те же слова, что он сказал ей на берегу ручья и сегодня повторил во сне:

— Женщина, оставь мне жизнь!

Она подхватила его под мышки и, с трудом сдвинув с места, поволокла по снегу. Уттаке был страшно тяжелый, да и руки скользили по его смазанному жиром телу.

В кармане платья Анжелика нашла ключ от кладовой, она открыла замок и, оттолкнув локтем створку двери, втащила туда раненого ирокеза. Уложив Уттаке в самом дальнем углу, она набросила на него сверху несколько старых мешков. Потом вышла из кладовой и стала запирать дверь.

Вдруг она почувствовала, что за ее спиной стоит кто-то и наблюдает за ней.

Она обернулась и чуть не подскочила на месте. Перед ней стоял индеец; и она тут же узнала в нем вождя, одетого в медвежью шкуру, которого несколько дней назад видела во дворе у переносного алтаря. Он был действительно гигантского роста, но необыкновенно худ. Его густые волосы, смазанные жиром, были украшены крупными деревянными четками, а по обеим сторонам лица болтались косы с привязанными к ним лапами рыжей лисицы. Бляхи, амулеты и крестики, в несколько рядов обвивая шею, спускались на татуированную грудь.

Он смотрел на Анжелику, наклонив голову и хитро сощурив глаза. Потом начал медленно подходить к ней. От беззвучного смеха его белоснежные острые зубы обнажились — передние, резко выдаваясь вперед, делали его похожим на злобную белку.

Но Анжелике почему-то не было страшно.

— Ты сагамор Пиксарет? — спросила она.

Как и все индейцы, постоянно общавшиеся с французами, он должен был понимать французский язык, а быть может, даже и говорил на нем.

Он утвердительно кивнул.

Тогда она встала между ним и дверью, чтобы не дать ему проникнуть в кладовую. Ей не хотелось пускать в ход оружие. Вот если бы удалось как-то отвлечь его, помешать ему прикончить раненого. А что если заключить с ним сделку?.. Сбросив с плеч свой великолепный малиновый плащ, она сказала:

— Возьми… Это тебе… Твоим покойным предкам… Плащ Анжелики заворожил индейцев. О нем уже шла молва на берегах Кеннебека. Они мечтали заполучить его, ведь их все время заботила мысль о покрове, достойном их предков. Сколько католических священников приняли мученическую смерть лишь потому, что не пожелали расстаться со своими парчовыми ризами.

В такую минуту только подобный жест мог отвлечь внимание индейца. Он с восторгом уставился на яркий шелк, переливавшийся, как утренняя заря. Индеец недоверчиво протянул руку, жадно схватил плащ, развернул его, а затем, торопливо скомкав, прижал к груди.

Он взглянул на запертую дверь, на Анжелику, снова на дверь. Как раз в это время, одолев, наконец, туман, выглянуло солнце, сверкнув лучами, оно осветило двор, постройки, палисад, и снег тут же начал оседать.

Увидев, что происходит у дверей кладовой, Перро стремительно бросился на помощь к Анжелике. Но патсуикет уже убегал, прижав к себе драгоценную добычу; как огромная белка, он перемахнул через ограду и был таков.

Как раз в этот момент, добравшись до форта, Жоффрей де Пейрак входил в ворота. Заметив мужа, Анжелика, не помня себя от радости, бросилась к нему и, целуя его, со страхом заметила, что он ранен.

— Слава богу, вы живы! — воскликнул он, сжимая ее в объятиях.

— Вы ранены?!

— Пустяки… Что с детьми? Где они?

— У них все в порядке. Мне кажется… среди нас… вообще нет убитых.

Де Пейрак посмотрел в сторону дома, там, у открытых дверей, уже начал собираться народ. Он направился туда, охваченный, так же как недавно и Анжелика, предчувствием случившейся беды.

Остановившись на пороге, он увидел застывшие, словно восковые, фигуры индейцев, которые сидели, уронив свои окровавленные головы на не убранный после пиршества стол.

В его черных глазах вспыхнула бешеная ярость, и сквозь стиснутые зубы вырвалось,похожее на стон:

— Проклятие! Пусть будет трижды проклят сделавший это!

— Это, конечно, патсуикеты, — с уверенностью в голосе сказал Никола Перро.

— Да, я знаю… Я знаю, кто предал нас, кто ворвался сюда под покровом ночи. Они оставили вещественное доказательство…

Он вынул из кармана промокшего камзола амулет, сорванный с груди убитого патсуикета, и все увидели, как на его ладони блеснул маленький золотой крест.

— Крест! — воскликнул он с горечью. Неужели нет в этом мире места, где я бы мог взяться за дело, не споткнувшись о крест!

— Мессир граф, не богохульствуйте, умоляю вас, — побледнев, вскричал Никола Перро.

— При чем тут богохульство! Это все рассчитано заранее. Он мрачным взглядом обвел всех собравшихся здесь людей. В нем все клокотало от едва сдерживаемого гнева. Никто — даже они, его верные товарищи, его братья — не поймет значения тех страшных, кощунственных слов, что готовы сорваться с его языка. Никто, кроме нее. Потому что она пострадала от тех же врагов, что и он, и так же, как он, до конца испила чашу страдания. Он горячо обнял ее, почти с отчаянием глядя в прекрасное бледное лицо с прозрачными глазами.

Вместе с ним ее отверг мир верующих и праведников; оттого, что она любила его, еще совсем юной, ее заклеймили печатью проклятия, и вдруг его осенило, что она стала как бы его двойником, единственным существом на свете, подобным ему.

— Да, это, конечно, дело рук патсуикетов, — сказал Мопертюи, чтобы только нарушить тягостное молчание. — Они не могут спокойно видеть ирокезов, чтобы не вцепиться им в глотку. Когда они узнали, что тем удалось…

— Да, на такое решиться могли только они… Только индейцы-фанатики могли осмелиться проникнуть в форт ночью и устроить резню. Фанатики, доведенные до исступления. Такие, как патсуикеты. Они достаточно приобщены к христианству, чтобы не бояться существующего у индейцев поверья, согласно которому воин, убитый ночью, будет вечно блуждать во мраке. Они настолько уверены в мистическом всемогуществе Черного Платья, что им и в голову не приходит усомниться в его словах, когда он утверждает, что убийство одного англичанина или ирокеза обеспечит им рай.

— Вы имеете в виду отца д'Оржеваля? — в один голос воскликнули Перро и Мопертюи. — Это невозможно, он — святой…

— Этот святой сражается за своего бога. Он уже давно интересует меня. Папа и король Франции послали его в Акадию, поставив перед ним единственную задачу: поднять абенаков на священную войну против еретиков-англичан и всех скрытых врагов католиков и французов. Именно отец д'Оржеваль обратился за военной помощью в Квебек и повелел захватить мой форт. Когда он понял, что ваши мирные соглашения с графом де Ломени сорвали его планы, он решил нанести окончательный, роковой удар… Для подобных целей он не впервые прибегает к помощи патсуикетов. И вот теперь, — продолжал де Пейрак глухим, срывающимся голосом, взглянув на крест, сверкающий у него на ладони, — теперь благодаря ему мои руки запятнаны кровью и предательством. Вспомните, Перро, как вел себя старый Тахутагет, коща он впервые пришел к нам для переговоров. Он колебался. Мучительно колебался, потому что Уттаке их убеждал, что союз с белыми невозможен. Но ирокезы все же решились довериться белому человеку… убедили себя, что он не предаст их. Что я могу сейчас им сказать? Отныне мой дом осквернен неискупимым преступлением…

Его голос дрогнул. И Анжелике, на плече у которой все еще лежала его рука, показалось, что, произнеся эти слова, Жоффрей внезапно на что-то решился. Он как-то вдруг успокоился, к нему вернулось его обычное самообладание, и он еще раз медленно повторил: «Мой дом осквернен…». Задумавшись, он стоял, сосредоточенно глядя в одну точку.

— Уттаке бежал! — промолвил Перро.

— Тем хуже! Он доберется к своим воинам, и уже завтра они будут здесь. И нам придется или уничтожить их, или погибнуть самим. Где люди, стоявшие ночью в дозоре?

Жак Виньо и двое испанцев вышли вперед.

Француз рассказал, что в два часа ночи, когда их вахта уже кончалась, за палисадом вдруг раздался голос… Кто-то, говоривший по-французски, просил открыть ворота графу де Ломени, которому якобы пришлось вернуться назад. Накануне они так по-доброму распрощались с французами, что теперь, не задумываясь, впустили их. В тумане не было видно ни зги. Едва часовые открыли ворота, как на них тут же набросились и крепко связали по рукам и ногам. Вместо полковника де Ломени они увидели барона де Модрея во главе небольшого отряда патсуикетов. Тех, кто к концу пира был еще в состоянии что-то соображать и держаться на ногах и при крике «Медведи!» выбежал из дому, индейцы, пользуясь темнотой, зверски избили.

Выяснилось довольно странное обстоятельство. В этой ночной схватке, отчаянной, молниеносной и безмолвной, никто из людей де Пейрака не был убит и даже серьезно ранен. Создавалось впечатление, что был отдан строгий приказ: европейцев, находящихся в форте, не убивать. Неужели Модрей и Пиксарет проникли сюда только затем, чтобы снять скальпы с вождей ирокезов?

Патсуикеты недооценили силу графа де Пейрака, они не предполагали, что он окажет им такое отчаянное сопротивление. И один из них был убит.

В то время как граф отбивался от индейцев во дворе, а потом, спасаясь от их преследования, бросился вниз, к реке, в прокуренный зал ворвались Модрей и сагамор Пиксарет.

— Я сразу все повял, — рассказывал старый Маколле. — Но что в том толку? Я даже зада от скамейки оторвать не мог. А если бы и мог? Дело тут было тонкое… Модрей такой знатный сеньор, молодой, здоровый и сильный. А кто я? Старая развалина, без гроша в кармане… И к тому же правда-то была на его стороне, он пришел отомстить Сванисситу, который вырезал всю его семью. Когда Сваниссит увидел его, он тоже сразу все понял, но он к этому времени так отяжелел, что не мог двинуться с места… Анхисера и Ганатуха тоже совсем ошалели, а Онасатеган вообще ничего не видел, он уже давно храпел. Только Уттаке вскочил с места и дрался с ними как черт, потом он выбил раму и выпрыгнул из окна. Вон поглядите.

Жоффрей де Пейрак провел рукой по лбу. Он задел рану, и она сразу заныла. Это была первая кровь, которую он пролил, завоевывая Новый Свет. Этой кровью он был обязан Этскону Гонси, Черному Платью… И он знал, что она была не последней. Приказ не трогать европейцев был всего-навсего хитрой уловкой. Они все также были обречены. Разве могут индейцы не отомстить за это предательское убийство?

Несмотря на все усилия де Ломени и де Пейрака, несмотря на всю дипломатичность и терпение, которые они оба проявили как честные люди, чтобы отогнать призрак ненужной войны, она вставала перед ними, нелепая, страшная и неизбежная.

Назад | Вперед