«Бунтующая Анжелика / Бунт Анжелики / Мятежница Пуату / Анжелика в мятеже» (фр. Angélique se révolte) (1961). Часть 3. Глава 12

Дорога вилась среди береговых скал, по краям ее торчали высохшие солончаковые растения. Она следовала изрезанной линии побережья с множеством бухт и затонов, зубчатых выступов, остроконечных мысов и вела от Ла-Рошели к деревушке Ла-Паллис, напротив которой лежал остров Ре. Идти по рыхлому серому песку было трудно, и Анжелика медленно подвигалась вперед. Это ее не тревожило. Времени у нее было довольно, и, как бы ни хотелось ей скорее завершить данное ей поручение, эта неожиданная прогулка доставляла ей удовольствие. Рядом с ней бодро выступала Онорина. Со дня, когда были убиты двое полицейских прислужников, Анжелика не оставляла ее одну дома. Да она и очень редко выходила куда-нибудь. Несносно было идти по улицам, где всюду мерещились подозрительные фигуры, а в глазах прохожих читался странный упрек. Она чувствовала, что петля сжимается вокруг нее все сильнее! Часы и дни проходили как будто спокойно, но ей казалось, что они бегут, как струйки песка под тяжелым фундаментом, вынося из-под него опору, так что скоро он обвалится.

Вокруг нее шли приготовления к отъезду, быстрые и осторожные. Никто бы не заметил в их квартале никаких перемен, нигде не занимались упаковкой багажа. А все-таки каждую ночь в гавань уносили потаенные свертки и тюки. В трюме «Святой Марии», рабовладельческого судна, недавно прибывшего из Африки, накапливались самые разнообразные клади. Каждый, беден он был или богат, переносил туда то, что ему было особенно дорого. Люди решились уже уехать, но не могли представить себе, как можно спать, не укрывшись любимым стеганым одеялом из желтого атласа, как можно варить обед без старого котла, в котором исходили паром столько сочных «жарких». Судовладелец Маниго вел долгие споры со своей супругой, которая обязательно хотела забрать с собой великолепную коллекцию фарфора, украшавшего ее поставцы, — произведение знаменитого гугенота, нашедшего когда-то приют в Ла-Рошели, Бернара Палисси. Маниго бушевал, потом уступал, давал разрешение взять еще одно блюдо, еще миску, а сам никак не хотел оставить свой набор золотых табакерок.

В портовых складах запах черных рабов, привезенных из Гвинеи, смешивался с ароматами ванили, имбиря и перца. В тягучих песнях рабы изливали свою тоску по родине. На судне работали кузнецы, готовя, как полагалось, цепи для заковки рабов, отправляемых в Америку. Никак нельзя было заподозрить, что в трюм будут помещены совсем другие пассажиры.

Тетушку Анну особенно угнетала мысль, что придется совершить этот путь в помещениях, где возят рабов.

— Там ведь невозможно будет дышать! И дети станут умирать от скорбута!

Несколько раз в день она принималась перебирать книги, которые хотела взять с собой: Библию, курс математики, пособие по астрономии. Стопка была чересчур велика, и старая дева тоскливо вздыхала.

В небольшой лавочке, где торговал левантинец, Анжелика купила изюму и винных ягод для детей. Савари говорил ей когда-то, что это хорошо от скорбута, болезни, поражающей все тело, при которой кровоточат десны, а потом наступает смерть.

Все занимались приготовлениями. Всем хотелось думать, что все обойдется благополучно. И на самом деле все как будто шло хорошо. Анжелика переходила от спокойной уверенности к тревоге и обратно. Инстинкт не мог обмануть ее, угроза нависала все ближе. Но как ее обнаружить? Что указывает на нее? Может быть, невозвращение де Барданя из столицы или странное бездействие полиции, у которой пропало двое подручных, а ничего по этому поводу не говорили, никакого розыска не объявляли?.. Как следовало понимать недавнее распоряжение начальника полиции держать все городские ворота не только ночью, но и днем на запоре и пропускать тех, кому нужно было войти в город или выйти из него, только после тщательной проверки — было это усилением слежки за гугенотами или, как поговаривали, мерой защиты от бродивших близко пиратов? Здесь не приходилось опасаться, как на Средиземноморском побережье, налета вооруженных шаек, но торговцы знали об опасности иного рода: пираты бросали якорь неподалеку от города, потом пробирались туда, смешиваясь с прохожими, и продавали принесенное с собой награбленное добро сравнительно недорого — ведь им не приходилось платить высокую пошлину за вход в город и за право торговли, — сбивая цены. Всегда находились негоцианты, готовые заключать с пиратами сделки, поскольку это было выгодно. Говорят, что на улицах замечали в последние дни личностей совершенно разбойничьего вида, предлагавших канадские меха. Неужели только из-за них в городе недавно разместили целый драгунский полк? Как бы то ни было, ворота теперь всегда были заперты и бдительно охранялись.

Поэтому-то Анжелике пришлось отправиться на остров Ре за Мартиалом и Севериной. Привезти домой своих старших детей, когда наступит урочный час, собирался сам мэтр Габриэль, но теперь ему было бы слишком трудно выбраться из города. Протестантов задерживали у ворот, записывали их имена, долго опрашивали и придирчиво проверяли, в срок ли они вернулись и в том ли количестве. А откладывать долее было уже невозможно. Наступал час тайного отъезда. Объявили уже о подходе голландского флота. Не раз Анжелика высовывалась из окна и окликала стоявшего на страже у стен маяка Ансельма Камизо:

— Что, не видать ли голландцев?

Страж маяка отрицательно качал головой.

— Нет еще. Да почему вы их так ждете, госпожа Анжелика? Может, среди них находится ваш любовник?

Слух прошел, что они сделали стоянку в Бресте, а здесь будут дня через два. Тогда горизонт расцветет белыми парусами, море запестрит движущимися силуэтами, словно край берега, куда вечером слетаются птицы. В гавани появятся рослые молодцы с лицами цвета ветчины и грубыми голосами. А для горстки преследуемых мужчин, женщин и детей появится возможность спешно, в ночной темноте, подняться на корабль, едва слышно перешептываясь, укачивая детей, чтобы не заплакали… Эти торопливые тени покинут навсегда город, свой родной город, город их предков… И гордая протестантская Ла-Рошель пожнет плоды своего поражения…

Они укроются в глубине трюма и в страшном напряжении будут ждать отплытия, вслушиваясь в далекие команды, в шаги на палубе над их головой. Наконец судно шевельнется, они почувствуют, как оно сотрясается, как раскачивается на зыби… А еще позже наступит время, когда им можно будет подняться наверх из дурно пахнущего трюма. Море будет пусто, и на ясном горизонте им привидится образ их будущей свободы.

Анжелика сделала глубокий вздох, втягивая воздух, пропитанный запахами соли и горькой полыни. Между дюнами виднелись мелкие темно-желтые цветочки. Онорина усердно собирала их.

— Идем побыстрее, детка.

— Я устала.

— Ну, тогда я тебя понесу.

Она пригнулась, чтобы девочка могла забраться ей на спину. Хорошо было идти так на ветру, ощущая на себе эту нетяжелую ношу. Шелковистые волосы Онорины разлетались и ласкали ей щеки, девочка тихонько смеялась. Им обеим нравилась тишина ланд, составленная из бесчисленного множества звуков — шума ветра, шороха камешков у подножия скал, крика птиц, взлетавших из зарослей тростника. Анжелика почувствовала — и Онорина, наверно, тоже, — что обе они не созданы для городской жизни. Теперь, оказавшись вне городских стен, они возвращались к своей настоящей среде: ландам, далекому горизонту и всему, что таилось вокруг и впереди. Это был ровный, плоский, голый край, без лесов, над которым подымалась тончайшая серо-зеленая дымка, под которой бесконечно тянулась эта равнина, покрытая дюнами, болотами и жалкими, тощими пашнями. Вдали направо виднелась кучка бедных домишек. Это был Сен-Мартен, «столица» острова. Со стороны моря виднелась дамба Ришелье, из воды выступала ее центральная часть, обросшая ракушками с боков торчали скрещенные балки, уже наполовину разбитые ударами волн.

Анжелика лишь мельком взглянула туда. Ее взор обратился к морю. Это было внутреннее море, между островами Ре и Олерон, но в нем ощущалась мощь далекого океана.

Онорина крепче обняла мать за шею своими ручонками и спросила с бесцеремонностью балованных детей:

— Ты счастлива?

— Да, я счастлива, — отвечала Анжелика. Она говорила правду. Ведь близко было время освобождения. В этих пустынных местах, где не было людей с их страстями, она с особой уверенностью ощутила, что море не предаст. Наступит новая пора жизни, откроется новая страница. И какие бы трудности там ни предстояли, у нее найдутся свежие силы, чтобы справиться с ними, потому что она освободится наконец от страшного гнета, прижимавшего ее к земле. И она оставит без сожаления эту дряхлую землю, позабыв обо всем, что тут было — кроме могилки на краю Ниельского леса, недалеко от развалин белого замка. И никаких сокровищ она не увезет с собой, кроме своей дочурки, своей милой девочки.

Совсем уже недолго осталось ждать, а потом она вступит в ту зону покоя, куда тихие воздушные течения выносят сбитых бурей птиц. Счастье уже близко.

— А если ты счастлива, мама, спой мне песню.

Анжелика засмеялась. Ее дочка не упускала удобного случая.

Она начала любимую песню Флоримона, длинную балладу о Зеленой мельнице. Мельницу называли Зеленой, потому что она была украшена изумрудами, черт отнимал ее у хозяина, упорно сопротивлявшегося. Стычек было много… Не переставая петь, Анжелика отходила от моря. Надо было пересечь ланды и выбраться на проезжую дорогу, ведущую к маленькому порту Ла-Паллис, строения которого едва виднелись вдали.

— Смотри, — вдруг сказала Онорина, — вон там черт с Зеленой мельницы.

Анжелика повернулась туда, куда указывал пальчик дочки, и у нее перехватило дыхание.

На горной тропинке, там, где она стояла бы сейчас, если бы не свернула в сторону, на фоне моря возникла мужская фигура. Разглядеть ее в подробностях издали было невозможно, видно было только, что это высокий человек в темной одежде и огромном черном плаще, раздуваемом ветром. Прямо Мефистофель!

Вдруг море всколыхнулось и налетел туман, покрывший все кругом. Анжелика оказалась в каком-то безвоздушном пространстве, где ничего и никого не было, только она одна да мелькавший край черного плаща. Она словно перестала жить или душа ее выскользнула из тела и унеслась туда, где мечты обретают ощутимые формы, а реальность исчезает. Так, наверное, сходят с ума. Ведь она столько раз повторяла про себя шутливый возглас господина Роша «Хорошо бы Рескатор привел свое судно в Ла-Рошель», что теперь он привиделся ей. Как-то она оказалась внутри этого облака фантасмагорий и видела его. Ей показалось, что она теряет рассудок, и стало страшно.

Потом влажный туман рассеялся. Стали отчетливо видны все краски моря, все очертания и линии, и белая Ла-Рошель с зубцами стен вдали, словно в серебряной короне. Стоявший на скале мужчина поднял руки и поднес к глазам подзорную трубу, направив ее на город. Теперь его фигура обрела плотность и, хотя по-прежнему выделялась чернильным пятном на фоне светлой скалы, уже утратила призрачность, да и дьявольского в ней ничего не было. Он стоял твердо, слегка раздвинув ноги в кожаных сапогах, и упорно смотрел на город. Потом опустил трубу и сделал знак, словно подзывая людей, которых из-за горы не было видно.

Анжелика быстро размышляла. Сейчас этот человек обернется, увидит, что на ландах стоит женщина. Она поняла почему-то, что он и его спутники не хотят, чтобы их заметили. Она огляделась; рядом был тамарисковый куст; она спряталась с дочкой за этим кустом. Сидя на песке, она напряженно следила за тем, что делалось у скалы. К первому человеку подошли еще двое. Они о чем-то переговорили и скрылись из виду. Можно было думать, что все это ей приснилось, но, приложив ухо к земле, она услышала отдаленный звук человеческой речи и неравномерный стук, вроде ударов плотницкого молотка. Потом порыв ветра донес резкий и характерный запах горячей смолы. Из-за скалы, закрывавшей собой небольшую бухту, поднимался дымок.

— Не шевелись! — велела она Онорине.

Онорина и не собиралась шевелиться. Она сидела тихо, как спрятавшийся кролик. Такое поведение было свойственно ее дикой натуре, а может быть, сказывались дни раннего детства, проведенные в лесу. Анжелика же осторожно поползла по сухой траве в сторону скалы.

Она увидела в бухте трехмачтовое судно без флага. Оно сидело довольно глубоко в воде и было сравнительно широким, значит, могло быть голландским или английским но никак не французским и, уж конечно, не ларошельской рыболовной шхуной. У тех водоизмещение было не больше 180 тонн, а у этого судна по крайней мере 250. Почему же торговый корабль оказался в миле от Ла-Рошели в этой бухте, неудобной для стоянки плохо защищенной от ветра невысокими скалами, неглубокой, с илистым дном? Обычно в таких бухтах находили приют рыбачьи лодки.

А торговое ли это судно? Глаз Анжелики, наметанный в Средиземном море, научился замечать маскировку. Она уже убедилась, что тут должен быть второй мостик с пушечной батареей, а почти невидимые даже вблизи, врезанные в доски люки были орудийными портиками и, когда нужно, открывались, а за ними чернели дула полутора десятков орудий. На мостике возле необычно высокой рубки были навалены кучей вроде бы обыкновенные мешки, но можно было догадаться, что под ними скрывались небольшие пушки — кулеврины. На эту мысль наводил и часовой, стоявший возле мешков. Под покрышками прятались и длинные багры, шесты и лестницы, употребляемые в морских боях, чтобы оттолкнуть нападающий корабль либо.., чтобы притянуть его к себе.

От судна отошел каик, направляясь к берегу. Анжелике не было видно, где он пристал. Она проползла еще немного вперед и осторожно подняла голову. До нее донесся гул голосов, но нельзя было разобрать, на каком языке говорят. Зато она увидела горевший на прибрежных камнях костер, над которым в огромном котле кипела шведская смола, то есть гудрон — то, чем обмазывают бока кораблей. Возле стояли бочонки. Матросы — видны были только их макушки, непокрытые, либо в шерстяных колпаках, — окунали в гудрон пуки пакли и складывали их в корзины, которые относили на каик.

Экипаж каика состоял из четырех человек, они все принадлежали к разным расам, словно должны были на празднике Нептуна представлять четыре страны света. У одного, поджарого и подвижного, кожа была смуглой, а глаза большими, как у жителей Средиземноморья, — кто он был, сицилиец, грек или, может быть, мальтиец? Другой, коренастый, в лохматой меховой шапке, грузный, как медведь, казалось, едва двигался в негнущихся сапогах и балахоне из тюленьих шкур. У третьего узкие глазки поблескивали на пряничном лице, а мышцы могучих голых рук вздулись, когда он легко поднял над головой бочку солидных размеров с кусками смолы, — это был, конечно, турок. Четвертый, рослый и величественный мавр, не помогал товарищам в черной работе, а держался в стороне, оглядывая окрестности, с мушкетом в руках.

«Пираты!»

Значит, начальник полицейского управления имел основания держать городские ворота на запоре. Он не лгал. Пираты, которых кто-то заметил, существовали на самом деле, они были здесь! Их дерзость превосходила всякое воображение: всего в нескольких кабельтовых от них находился ларошельский форт Св. Людовика, а чуть дальше была база королевского флота в гавани Сен-Мартен на острове Ре!

Оснастка корабля была такой, что паруса можно поднять очень быстро; он всегда, видимо, держался настороже в готов был тронуться с места при первой тревоге. Странно только, почему пираты конопатили свой корабль в таких условиях. Конечно, это могло ввести в заблуждение небрежного наблюдателя, все равно, был он на море или на суше.

Она крепче прижалась к земле, услышав, как неподалеку свалился камень, потом послышался топот ног и ужасный визг, издаваемый — слава Богу! — всего лишь парой свиней, которых тащили на берег их владельцы, жители Сен-Мориса. Матрос в меховой шапке подошел к ним и стал торговаться. Видимо, местные крестьяне были в хороших отношениях с пиратами, устроившимися по соседству. Но все же это были разбойники, авантюристы, готовые на все. Она видела и слышала этих пиратов. Это были живые люди. Но человек в плаще не мог быть реальностью. Не мог же он явиться сюда во плоти и поставить свой корабль на якорь возле Ла-Рошели!.. Именно он? Почему он? Это ей просто померещилось. Да его нигде не было видно. Корабль казался совсем пустым, на нем не было никого, кроме пары часовых. Он слегка покачивался на волнах, и на солнце блестела позолота украшений на корме. Корма была так нарядно и роскошно отделана, что в пору хоть королевскому кораблю. Анжелике удалось разобрать золотую надпись: «Голдсборо».

Ее привело в себя прикосновение детской ручонки. Онорина соскучилась и потихоньку, как котенок, подползла к ней. Тут Анжелика поняла, что оставаться им здесь больше нельзя. Если пираты обнаружат их, что с ними станет? Морские разбойники, как известно, жалостливостью не отличались. Они были неумолимы, когда дело шло об их безопасности. А если их вождь действительно тот Рескатор, которого она как будто увидела сейчас, то что с ней будет, попади она в его руки?..

С бесконечными предосторожностями, переползая с дюны на дюну, она выбралась наконец в глубину ланд. Выйдя на дорогу, она посадила Онорину себе на закорки и торопливо зашагала к Ла-Паллис. Двери таверны, куда заходили рыбаки опрокинуть стаканчик, вытащив сети, были открыты. Она быстро вошла туда и села за стол.

— Вы словно черта повстречали, — сказала хозяйка, подавая ей кружку вина (вино было с острова Ре).

— Да, мы видели черта, — серьезно отвечала Онорина.

— Какая бойкая девочка! — рассмеялась трактирщица.

От вина Анжелика отказалась, несмотря на все уговоры, она и так еле держалась на ногах. Она попросила молока и тартинку для девочки, горячего бульона для себя. Ведь предстояло еще перебраться на остров Ре за Мартиалом и Севериной.

Через два часа она входила в Сен-Мартен, крохотный городок, весь пестревший расшитыми золотом красными и синими мундирами офицеров королевского флота. Она спросила, как пройти к дому госпожи Демюри, и легко отыскала его. Бледность и усталый вид помогли ей сыграть приготовленную роль: мэтр Габриэль Берн внезапно захворал, теперь ему очень плохо и он хочет проститься со своими детьми перед смертью.

Сестра Берна не подумала их задерживать. Она была глубоко потрясена печальной вестью. Совсем не плохой человек, она согласилась на обращение, потому что была честолюбива и понимала, что девушку-протестантку ждут только обиды и огорчения. Мэтр Габриэль был ее старший брат, она уважала и любила его и очень тяжело пережила разрыв с ним. Горько рыдая, она совсем позабыла, что, вручая ей детей, королевский наместник запретил выпускать их из дому без особого разрешения.

Лодочник, который перевозил их с острова, тревожно поглядывал на собиравшиеся тучи. Надо было ждать грозы. Лодка плясала на почерневших волнах с белыми барашками. Когда они выходили на берег, налетел ветер и начался дождь. Анжелика разыскала крытую телегу. Все равно она бы не решилась еще раз идти пешком через ланды. Возчик — гугенот — рад был услужить детям мэтра Берна. Ехали они быстро и вскоре оказались у стен Ла-Рошели, возле ворот Св. Николая. Стоявший там страж в промокшей холстяной накидке спокойно пропустил крестьянскую телегу. Анжелика порадовалась было, что буря помогла им так легко добраться до дому, как вдруг из кордегардии вышли два стрелка. Они встали перед лошадью, остановив ее, а затем заглянули под навес телеги.

— Она здесь, — сказал один из них.

Анжелика узнала стража, опрашивавшего ее утром, когда она выходила из города.

— Вы госпожа Анжелика, служанка мэтра Габриэля Берна, проживающая в доме, расположенном на углу улицы под городскими стенами и площади Масляного пятна?

— Да, это я.

Стрелки посовещались. Потом один поднялся на облучок и уселся рядом с возчиком.

— Нам приказано встретить вас на обратном пути в отвести во Дворец правосудия.

Назад | Вперед