«Бунтующая Анжелика / Бунт Анжелики / Мятежница Пуату / Анжелика в мятеже» (фр. Angélique se révolte) (1961). Часть 2. Глава 5

Анжелика проскакала до опушки Ниельского леса. Она оставила коня на ферме, хозяйка которой ее очень почитала, и поспешила в лес. Она задыхалась на крутом склоне, цеплялась за кусты, чтобы идти быстрее. Под деревьями она чувствовала себя лучше, и все же ее терзал страх. Казалось, ей никогда не одолеть длинную горную тропу, ведущую в жилище Мелюзины. Но вот наконец, как раненый зверь, она рухнула на песок заветной пещеры.

По-матерински суетясь, колдунья подняла Анжелику, уложила на ложе из папоротника, расчесала скрюченными пальцами ее повлажневшие от пота волосы.

Она дала ей успокаивающего питья, наложила пластырь, чтобы облегчить страдания, и ребенок явился на свет почти тотчас. Анжелика приподнялась, при всем отвращении, ей захотелось взглянуть на это дитя позора. Она ожидала увидеть уродливое, болезненное созданье — ребенок, зачатый и выношенный при подобных обстоятельствах, не мог быть здоровым. И все же при виде младенца у нее вырвался крик ужаса:

— Мелюзина, смотри… О, какое чудовище! Он бесполый!

Колдунья озадаченно покосилась на нее сквозь седые космы, падающие на лицо:

— Э, черт возьми, да ты вовсе спятила. Девка как девка! Девчонка.

Анжелика откинулась назад, сраженная приступом дикого, неудержимого смеха:

— О, как я глупа! — хохотала она. — Я об этом не подумала! Девчонка? Не может быть… Дочь! Кто бы ожидал… Понимаешь, я ведь не привыкла.., у меня рождались только мальчики… Трое мальчишек.., сыновей… Теперь их больше нет. Ни одного! Дочь… Боже, как странно…

Смех перешел в рыдания — бурные, опустошительные, как грозовой ливень. Она так и заснула в слезах, но этот сон был глубок и покоен, и лицо спящей в ореоле светлых разметавшихся волос казалось ликом самой невинности.

Когда она пробудилась, покой, обретенный во сне, не покинул ее и наяву. То было чисто физическое умиротворение, и все же оно передалось ее истерзанной душе. Опершись на локоть, она обратила взгляд к выходу из пещеры. Дивная картина представилась ей: среди свежей зелени паслась лань с детенышем. Видно, окрестности ведьмина грота были для нее самым привычным местом — она не вздрагивала, не озиралась пугливо, как поступают обычно звери, чувствующие близость человека.

Анжелика долго любовалась ими, затаив дыхание, и только когда грациозные создания исчезли, она со вздохом опустилась на ложе. Ей было хорошо у Мелюзины. Она понимала теперь, каким целительным бальзамом для израненного сердца женщины может стать подобное одиночество, каким благословенным убежищем — лесная чаща. Так вот откуда берутся колдуньи…

Ближе к вечеру ее дремоту потревожил неясный шум, заставивший вздрогнуть и насторожиться. Этот слабый, придушенный вскрик не походил на голоса лесных тварей.

— Проголодалась! — сказала ведьма, направляясь в глубь пещеры. Из ее дальнего угла она извлекла бесформенный сверток какого-то красного тряпья. Сверток пищал.

Растерянная Анжелика уставилась на колдунью:

— Как, она жива?.. Я думала… Ведь она не закричала, родившись.

— Ну да, не закричала. Зато теперь орет. Есть хочет. — И Мелюзина попыталась вручить ребенка матери. Анжелика отшатнулась, передернувшись от омерзения. Ее глаза загорелись жестоким огнем:

— Нет! — выкрикнула она. — Никогда, слышишь? Она украла мою кровь, но уж моего молока она не получит! Ублюдок, отродье солдафонов… Нет, мое молоко

— для маленьких сеньоров, не для такой… Убери ее, Мелюзина! Прочь с глаз моих! Дай ей воды, чего хочешь дай, пусть только уймется. Завтра отнесу ее в город…

Анжелика проплакала всю ночь. В слезах, в полусонном бреду она впервые высказала все, о чем так долго молчала. Рассказала о том, что случилось в Плесси. Как драгуны повалили ее, как перерезали горло ее малышу, как она шла по разоренному замку, перешагивая через трупы, с мертвым ребенком на руках…

— Да, помню, помню, — бормотала колдунья, скрючившись у огня. — Тогда, осенью, я вас встретила на поляне. Я видела знак смерти над головой того малютки со светлыми волосами…

Назавтра Анжелика была уже на ногах. Она спешила, ей не терпелось покончить с этим. Крики младенца, которые теперь не прекращались, приводили ее в неистовство.

Она обулась, замотала голову шарфом из черного атласа, тщательно спрятав волосы, накинула на плечи плащ.

— Дай ее сюда, — приказала твердым голосом.

Мелюзина протянула ей новорожденную. Она все время шевелилась, будто хотела выпутаться из красного тряпья. Анжелика взяла ее и твердым шагом двинулась к выходу из пещеры. Мелюзина удержала ее, вцепившись в руку своими смуглыми костлявыми пальцами:

— Погоди, дочка! Послушай меня. Я тебе не советую… Знаешь.., не убивай ее.

— Ладно, — с усилием произнесла Анжелика. — Не бойся. Этого я не сделаю.

— Понимаешь, ребенок-то не простой. Она отмечена знаком. Вот, гляди!

Неохотно, лишь бы отделаться от назойливой старухи, Анжелика посмотрела на коричневое пятно, темнеющее на крохотном плечике младенца. По форме пятно напоминало звезду.

— На ней почиет божественная благодать, — бормотала ведьма. — Созвездия покровительствуют ей…

Стиснув зубы, Анжелика сделала шаг к выходу. И снова Мелюзина удержала ее:

— Это очень редкий знак, очень. Печать Нептуна, если хочешь знать!

— Нептуна?

— Моря! — в глазах старухи промелькнул странный фосфорический блеск. — Знак моря…

Молодая женщина раздраженно пожала плечами.

Несмотря на слабость, она без труда достигла вершины холма. Желание поскорее сбросить со своих плеч эту постылую ношу придавало ей сил. Миновав поляну у Камня Фей, она вышла на перекресток со светильником мертвецов, прозванным Фонарем Голубки. Его и впрямь венчало каменное изображение белой птички. Здесь она повернула направо и вскоре вышла на дорогу, ведущую к Фонтене-ле-Конт.

Она шла уже не меньше двух часов и устала смертельно. Ноги подкашивались, на висках от слабости выступили капли пота. Пришлось завернуть в домик местного саботьера — ремесленника, что изготовляет деревянные башмаки. Возможно, что саботьер и узнал ее, но это не имело большого значения: бедняга был глухонемым. С ним жил сын, также глухонемой, и эта ветхая лачуга была их единственным постоянным обиталищем.

Анжелика попросила чашку молока и краюху хлеба. Она размочила в молоке кусочек хлебного мякиша и засунула в рот ребенку, плач которого тут же утих. Сама же она с трудом проглотила несколько глотков молока — есть не хотелось. После недолгого отдыха она возобновила свой путь. На дороге ее нагнала двуколка, и она попросила кучера подвезти ее. Он объяснил, что не собирается в Фонтене-ле-Конт, но может высадить ее на расстоянии одного лье от города.

Цель уже была близка, когда младенец снова расплакался.

— Да накорми же его! — сердито буркнул возница.

— У меня нет молока, — сухо отвечала она.

Он высадил ее на условленном месте, указав кнутовищем туда, где уже виднелись далекие колокольни и крепостная стена городка.

Фонтене-ле-Конт находился в руках повстанцев. Но Анжелика не боялась, что ее узнают. У этой крестьянки, притащившейся в город, чтобы отделаться от незаконного дитяти, не было ничего общего с Бунтаркой из Пуату, чьи решения звучали как приказ для самых влиятельных богачей Фонтене-ле-Конт, когда она была здесь на Рождество. Она ждала прихода ночи, чтобы пробраться туда.

Головка новорожденной покоилась на сгибе ее локтя. Она казалась Анжелике тяжелой, как свинец. Ноги не держали ее, нервы были на пределе. Жажда прекратить этот назойливый детский плач, оборвать эту хрупкую, ненавистную жизнь становилась нестерпимой. И главное, одним ударом покончить с породившим ее кошмаром прошлого… Анжелика остановилась, ужаснувшись, борясь с чудовищным искушением.

— Надо помолиться, — сказала она себе. Но слова молитвы замерли на ее устах. Бог.., да полно, существует ли Он? Иногда ей казалось, что она ненавидит Его.., да, Его тоже.

Она двинулась к городу, уже подсиненному сумерками. И все же у его стен она опять заколебалась и долго бродила в нерешительности, словно дикий зверь, боящийся оживленных городских улиц.

Только увидев, что ночной караул собирается запереть ворота, она решилась проскользнуть в город через потайную дверцу Хлебной башни. Узкие улочки города еще не опустели. Жители сновали туда-сюда, занятые повседневными заботами, с удовольствием вдыхая ароматный воздух ранней весны, радуясь передышке после стольких тягот. Люди, видимо, не спешили расходиться по домам и весело переговаривались на пороге своих лавчонок.

Анжелика знала, что сиротский приют находится на Площади Позорного Столба, что близ Ратуши. Бесприютных детей было так много, что монастыри не могли принять всех, поэтому с некоторых пор стали создавать светские дома призрения. В Фонтене приют занимал средневековое строение, где некогда помещался зерновой склад. Его фасад с выступающими наружу балками перекрытий был щедро украшен деревянными статуями. Анжелика не решилась приблизиться к нему, опасаясь, как бы плач ребенка не привлек внимания торговцев. Она в смущении бродила по соседним улочкам, ожидая, когда в городе воцарится глубокая, безлюдная ночь. Эти блуждания помогли ей обнаружить то, что она искала: «башню».

Место для нее выбрали на самой темной, безлюдной улочке, верно, затем, чтобы пощадить стыдливость тех несчастных, кого приведет сюда их злой рок. Здесь не было иного света, кроме небольшого масляного ночника, пристроенного близ статуэтки Младенца Иисуса на верху «башни». Внутри не было ничего, только охапка соломы. Положив ребенка на солому, Анжелика дернула за цепочку от колокола, подвешенного справа от входа. Колокол откликнулся протяжным звоном.

Она торопливо отбежала и остановилась на другой стороне улицы, скрытая потемками. Она дрожала как лист. Ей казалось, что крик ребенка сейчас переполошит всю округу. Наконец раздался скрип дверной створки. В «башне» произошло некоторое движение, мало-помалу плач новорожденной стал отдаляться и наконец умолк. Анжелика прислонилась к стене. Она едва не лишилась чувств. Она испытывала ни с чем не сравнимое облегчение, но к этому чувству примешивалась страшная тоска. С душераздирающей мукой вспомнила она гнусную атмосферу Двора чудес и свою клятву никогда более не опускаться до переживаний столь низменных. Она думала о том изощренном коварстве, с каким жизнь загоняет человека в адский круг, снова и снова вынуждая влачиться все тем же безотрадным путем.

Медленно, едва передвигая ноги, она побрела прочь. С трудом заставила себя выпрямиться. Подняла голову. Надо забыть! Ей нет дела до одиночества безымянной женщины, раздавленной своим грехом, затерянной среди пустынных городских улочек. Она подстегивала свою гордыню: «Ты — Анжелика дю Плесси-Белльер! Ты — та, что подняла провинцию на мятеж против короля!»

Назад | Вперед