«Дорога надежды» (фр. Angélique, la Route de l’Espoir) (1984). Часть 6. Глава 37

После того, как остались позади мысы-близнецы Квебек и Левис, а потом мысы Алмаз и Красный, река действительно сделалась незнакомой и таила неожиданности, как когда-то для первых побывавших здесь белых, французов Картье, Шамплейна, Дюпона-Граве, вездесущие корабли которых так же неуклонно поднимались по этому водному потоку, все еще напоминающему море, но все же понемногу сужающемуся, лишая их надежды оказаться в один прекрасный день в Китайском море.

Наконец перед ними выросли неприступные пороги.

Именно здесь, на самом крупном из сонма островков, которыми заканчивался судоходный путь, на верхушке невысокой горы Картье водрузил когда-то большой крест с гербом французского короля и назвал эту гору «Мон-Руаяль» «Королевская».

То было самое днище садка под названием «река Святого Лаврентия», протянувшегося в самую глушь североамериканского леса, — кто же посмеет сюда воротиться? И все-таки спустя столетие храбрый дворянин из Шампани по фамилии Мазонев и его спутники, храбрецы во Христе, среди которых были две женщины — Жанна Маис и Маргарита Буржуа, водрузили на этом острове еще один крест и основали Виль-Мари, колонию поселенцев, призванных нести святое евангельское откровение несчастным индейцам, рожденным в языческом невежестве.

С тех пор минуло немало лет, и все же, несмотря на корабли всех размеров, бороздящие реку, и жнецов, мелькающих в полях, местность по-прежнему производила впечатление дикой и варварской. История этих берегов была слишком насыщена убийствами из засады, гибелью и изгнанием целых племен, другие племена занимали место изгнанных, но и их постигала та же печальная участь.

Французских поселенцев была сперва лишь жалкая горстка, они были нищи и разрозненны, как зерна, развеянные по ветру, однако в промежутках между нападениями индейцев они яростно обрабатывали землю, а потом снова вступали в неравный бой, в котором один противостоял сотне, и частенько спасались бегством, стремясь достичь ближайшего форта, преследуемые горланящими ирокезами, — земледельцы, землекопы, плотники, лесорубы… Сколько их было перебито, оскальпировано, уведено в леса, подвергнуто ужасающим пыткам, разрублено на кусочки и брошено в котлы, чтобы быть сваренными и съеденными!

В Труа-Ривьер была сделана короткая остановка. Это был маленький городок, полный жизни и одновременно пустынный. Каждый встречный, казалось, вот-вот улизнет в том или ином направлении, благо что рядом был водный перекресток, способный затмить своей запутанностью самую густую дельту. Городок, приютившийся в месте слияния рек Сен-Морис и Святого Лаврентия, скрывающийся за частоколом, лишь недавно, после рейда полка под командованием Кариньян-Сальера, перестал служить ирокезам излюбленной жертвой.

Только еще через тридцать миль по краям полей, где сновали жнецы, путешественники стали замечать женщин, чинивших обувь или занятых сплетнями, мужчин, стоявших неподалеку на страже.

Если бы рядом с Анжеликой находился Жоффрей де Пейрак, если бы ее не ожидала разлука с Онориной, она наверняка усматривала бы в этих затянутых туманом далях, скорее серых, чем голубых, где лишь изредка появлялось солнце, куда больше очарования.

Ей не терпелось прибыть на место.

Онорина скакала на одной ножке по палубе. Она твердила, что разучилась играть в игру, которую так любила у урсулинок, — гонять по полу плоский камень. Время от времени она принималась напевать себе под нос подслушанные там же песенки, пытаясь вспомнить слова: «Вольный соловей», «Королевская кормилица», «Мадам Ломбар», «Как хорошо с моей блондинкой рядом…». Она с гордостью продемонстрирует матушке Буржуа, что может петь вместе с хором девочек. Сколько же у нее хороших намерений! С возрастом эта умница, которая помышляла раньше только о том, чтобы оставаться предметом всеобщей любви, поборола свою прежнюю натуру, в которой было слишком много порывистости и одновременно склонности к мрачным раздумьям.

Одна из песенок, которую девочка, в отличие от прочих, могла спеть целиком, заставила Анжелику прислушаться:

Голосистый соловей, голосистый соловей, Научи меня скорей, научи меня скорей Как мне мужа отравить?

Он ревнивец — как мне быть?

Отправляйся за моря Там волшебная змея:

Между серебром и златом Разруби ее булатом, Кожу поскорей сними И из сердца яд возьми…

— Вот, значит, какие песни вы разучивали у урсулинок? — удивилась Анжелика.

— Это же история Ломбардской Дамы, отравительницы! — попробовала оправдаться Онорина.

— Да, но она трагическая — и тревожная.

Так Анжелике пришлось заговорить с Онориной о своем собственном детстве.

Она объяснила дочери, что не была отдана в детстве в монастырь, потому что семья ее была хоть и благородной, но бедной. Онорина засыпала ее вопросами: что значит «благородная, но бедная»? Разговор зашел о гобеленах из Бергамо, украшавших сырые от ветхости стены. Однако иных деталей, кроме стен, завешанных этими мокрыми клочьями, оставшимися от былой роскоши, в ее памяти не нашлось. Да, они с сестрами тряслись в кровати зимними ночами, но скорее от ужаса перед призраком, нежели от холода. Им было тепло втроем в большой кровати. Старшая, Гортензия — где она теперь? Во Франции. А где именно? Несомненно, в Париже. Меньшую звали Мадлон. Мадлон умерла…

Неужели причиной ее смерти стала страшная бедность? Или страх? У Анжелики снова сжалось сердце, как случалось всякий раз, когда она вспоминала о Мадлон. Она никогда не могла избавиться от ощущения, что Мадлон умерла потому, что оказалась незащищенной перед ударами судьбы.

— Не грусти! — сказала Онорина, беря ее за руку. — Это случилось не по твоей вине.

Каким был ее отец? Что делала ее мать? Занималась ли она сбором растений для настоек? Нет, только фруктами и овощами в огороде.

Анжелике представилась ее матушка в огромном капоте; она смутно помнила, как та осанисто шествовала к шпалере с поспевшими грушами. Анжелике казалось, что она забралась на самое небо, соревнуясь с солнцем. Ведь она, неисправимая дикарка, сидела на дереве и, вцепившись в ветку, наблюдала за матерью своими зелеными глазами. Что ей понадобилось на этом дереве?

Ничего. Она просто притаилась среди листвы, мечтая, что ее так и не заметят. Правда, мать все равно ничего бы не сказала… Анжелика, будучи ребенком, обожала наблюдать, подсматривать. Она настолько впитывала в себя каждое мгновение, что оно надолго запечатлевалось в ее памяти со всеми деталями: жужжанием мух, упоительным ароматом нагретых солнцем плодов.

— Благодаря ей, нашей матушке, баронессе де Сансе, мы вкусно ели.

— А глаза у нее были такие же, как у тебя?

Анжелика спохватилась: оказывается, она уже не помнит, у кого из родителей были светлые глаза, кто наградил ими детей — кого голубизной, кого отблеском изумруда… Надо будет справиться у Жосслена, старшего брата.

Впрочем, она все еще не верила до конца, что ее ждет встреча с ним.

Чуть дальше Труа-Ривьер поток снова расширялся, разливаясь в озеро Сен-Пьер. Было известно, что здесь частенько гуляют крепкие ветры.

И действительно, корабли совсем скоро начало слегка трепать подобие бури.

Стоя на палубе «Рошле», пассажиры наблюдали за индейскими пирогами, взлетающими на гребне волн. Тут подоспел Барссемпуи и сказал, что одна из пирог, на которой он как будто различил духовное лицо, терпит бедствие.

На воду была спущена шлюпка, и совсем скоро на борт, поливаемые дождем, поднялись двое индейцев, чья пирога в конце концов затонула, и их пассажир, чернорясник, представившийся отцом Абдиниелем.

Анжелика уже давно научилась соблюдать осторожность, имея дело с иезуитами.

Этот сперва показался ей невозмутимым, не испытывающим к ней ни вражды, ни симпатии. Он поблагодарил ее за оказанную помощь. Крохотное каноэ, на котором вместе с ним плыли двое индейцев-катешуменов, направлявшихся в Сен-Франсуа-дю-Лак, выбросило на скалы, где острый камень пропорол казавшийся таким прочным борт. Прежде чем люди успели попрыгать в воду, чтобы выбраться на берег, каноэ попало в водоворот и мгновенно очутилось на середине реки. Все быстрее разминая челюстями свою вечную смоляную жвачку, индейцы принялись заделывать пробоину, пока святой) отец вычерпывал воду.

Однако, несмотря на отчаянные усилия, они не сумели удержать свою посудину на плаву. К счастью, в этот момент подоспела подмога. Слава Богу, не реке Святого Лаврентия всегда хватает кораблей и лодок, чтобы вызволить терпящих бедствиепутешественников. Таково великоеречное братство.

Анжелика заглянула в письмо мадам Меркувиль, чтобы проверить, как зовут иезуита, с которым та советовала иметь дело, заступаясь за пленных англичан. Удача оказалась на ее стороне: перед ней стоял духовник из индейской миссии, где вполне мог оказаться кто-нибудь из англичан.

Иезуит подтвердил, что его паства — абенаки, обитающие в том самом обширном лагере, бывшем торговом форте, где скопилось большинство крещеных сыновей и дочерей этого племени.

Она воспользовалась тем, что им пришлось свернуть к устью реки Сент-Франсис, чтобы высадить там спасенных, и заговорила о выкупе, пересказав предложения, выдвинутые Массачусетсом. Родичи пленных, уведенных в Новую Францию, просили Пейраков довести их мольбы до сведения тех, кого это касается, ибо знали, что те как французы и католики способны уговорить своих соотечественников на уступку.

Жоффрей и она согласились посредничать, руководствуясь чувством сострадания.

Ее гость, которого она пригласила в каюту, где обычно играли в карты, и который, хоть и вымок до нитки, отказывался от одеяла и от теплого питья, говоря, что в такой жаркий летний день холодное омовение как раз кстати, внимательно выслушал ее, после чего спросил, не могла бы она назвать ему хотя бы несколько имен. Она начала с семейства Уильямов.

Немного поразмыслив, собеседник ответствовал, что знает этих людей. Он отлично помнит, как они оказались в Сен-Франсуа-дю-Лак. Их привез из Новой Англии отряд этшеменов года два тому назад. Ведь его, отца-иезуита, призвали к изголовью того из Уильямов, у которого оказалась рваная рана на ноге и который вскоре после этого скончался. Умирающего, несмотря на все старания, так и не уговорили отречься от ереси, чтобы предстать перед Создателем очищенным.

Иезуит припомнил и женщину, оставшуюся вдовой с двумя детьми на руках: мальчиком пяти лет и девочкой, родившейся уже в лесу, во время перехода в Новую Францию. Кажется, малышку выкупили сердобольные люди из Виль-Мари-дю-Монреаль, которые окрестили ее и приняли к себе в семью.

Мальчик после крещения был усыновлен вождем абенаков из племени каннисебиноаксов, или канибасов, которые забрали его с собой на озера, откуда они родом, — кстати, это явствует из названия племени, означающего «те, что живут подле озера».

Итак, в Сен-Франсуа-дю-Лак оставалась только матушка Уильям, ее купил человек из племени канибасов. Иезуит уверял, что женщина никуда не делась, поскольку канибас, добрый прихожанин, всегда держался вблизи миссии.

Анжелика поблагодарила иезуита и попросила сообщить индейцам о выкупе, который родня Уильямов, проживающая в Бостоне, готова была уплатить, чтобы вернуть домой своих близких, томящихся в неволе в Новой Франции.

Она не могла ответить на вопрос, сколько времени она пробудет на острове Монреаль. Было условлено, что, определив дату отплытия, она пошлет к отцу Абдиниелю в Сен-Франсуа-дю-Лак нарочного. Чтобы не задерживать ее но пути в Квебек, он, если дело решится благоприятно, будет дожидаться ее вместе с пленницей у устья реки Сент-Франсис, которую называют также «рекой абенаков», ибо этим естественным путем племя всегда возвращалось на родные земли — на юго-восток, в страну зари…

На этом Анжелика рассталась с пастырем и его овечками.

Анжелика была довольна, что ей удалось без всякого труда выйти на след Уильямов. Верно говорили, что, желая узнать судьбу английских пленников, следует добраться до Монреаля. В Квебеке же их было совсем немного. Столица не желала видеть на своих улицах англичан, будь они пленными или свободными людьми, обращенными в католичество или упорствующими в ереси, и не хотела спорить из-за них с гуронами и алгонкинами из Лоретта.

Мадемуазель д'Урдан успела рассказать Анжелике, что получила ее осеннее послание, однако ни словом не обмолвилась о его содержании своей служанке Джесси, не желая без нужды тревожить бедняжку.

— Как бы то ни было, «они» ее не отпустят: ведь она не захотела принять крещение. Стоит только заговорить об этом — и ее мигом отошлют назад, к ее дикарю-абенаку. Кроме того, я привлеку внимание к отсутствию у меня горячего желания настаивать на ее обращении, хотя сейчас для этого не самый лучший момент, ибо Карлон вот-вот утратит благосклонность верхов. «Они» не преминут напомнить, что я — янсенистка. Это будет лишним поводом для новых козней против несчастного интенданта, ибо всем известно о связывающей нас большой дружбе…

За Сорелем и Фортом, возведенным в устье реки Ришелье — называемой также «рекой Ирокезов», ибо она вместе с Гудзоном и озером Шамплейн образовывала для этих разбойников естественный «бульвар», легко пробежавшись по которому они доставляли топор войны на реку Святого Лаврентия, — то есть совсем уже у цели, флотилия попала в густой туман, из-за которого ей пришлось пристать к берегу и встать на якорь. В тумане удалось различить деревянный сарай, а позади него — освещенные отблеском костра бревенчатые укрепления. Лоцман, находившийся с флотилией после Труа-Ривьер, посоветовал спуститься на берег и представиться местным хозяевам, мадам и месье Веррьерам. Глава семьи, служивший лейтенантом у Кариньяна-Сальера, прибыл в Новую Францию вместе с отрядом своего дяди, капитана Кревкера; впоследствии, после роспуска отряда, оба решили остаться в Канаде. Женившись на девице с острова Орлеан, Веррьер уже успел обзавестись пятью, а то и шестью ребятишками, а сейчас как раз намечались крестины очередной новорожденной, в честь которых были приглашены многочисленные соседи, как о том свидетельствовали лодки и пироги всевозможных размеров и форм, покачивающиеся у причала.

Лоцман проявил настойчивость. В этих краях нечего заботиться о манерах, здесь не Квебек, где королевские чиновники лезут из кожи вон, лишь бы соблюдать версальский этикет. В окрестностях Виль-Мари-де-Монреаль был еще жив дух пионеров; у которых соседские связи не уступали по прочности семейным: здесь спешили помочь друг другу в возведении жилища, уборке урожая и особенно в отражении нападений ирокезов — коварнейших недругов, которые в любое мгновение могли выскочить из лесу с поднятыми томагавками.

Здесь приходилось постоянно быть настороже, в готовности поспешить на малейший зов, с подозрением относиться к любому дымку, поднимающемуся над полем. Многие местные поселенцы обносили свои дома внушительными укреплениями.

Толстая изгородь с четырьмя башенками по углам говорила о том, что здесь возведен настоящий форт, под стать Вапассу. И действительно, Анжелика увидела каменный дом в два этажа под сланцевой крышей, смахивающий на неприступный замок.

Как и предсказывал лоцман, появление незнакомцев, приплывших из низовий, лишь усилило всеобщее веселье. Анжелика, ее дочь, все ее спутники и слуги были приняты с распростертыми объятиями; стоило гостям узнать, кто она такая, как в них проснулось неуемное любопытство, сменившееся воодушевлением. Мадам Веррьер не скрывала своей радости. Встреча в день крестин новорожденной дочурки с такой знатной особой показалась ей счастливым предзнаменованием. Ведь даму эту окружали легенды, и сам Монреаль считал себя уязвленным, что до сих пор не имел чести принимать ее у себя.

Что ж, благодаря туману Веррьерам первым выпала такая честь. Оставалось сожалеть, что гости нагрянули так поздно, когда почти все уже съедено; ну, да ничего, она попотчует их мороженым и сладким.

Мадам Веррьер махнула рукой, и музыканты снова заиграли. Несмотря на клубящийся туман, пары как ни в чем не бывало отплясывали во дворе. На летней кухне, примыкавшей к дому, поварихи по-прежнему гремели кастрюлями.

Было жарко, солнце еще не начало клониться к закату, и гостям предложили прохладительные напитки: вино из выжимок — знаменитый канадский «бульон», а также крепкие ликеры, чтобы пирующие скорее переварили недавнюю обильную трапезу.

Мадам Веррьер увлекла Анжелику в гостиную, куда время от времени забредали притомившиеся танцоры. Обстановка напоминала гостиную в замке Сен-Луи: повсюду стояли диваны, глубокие кресла, резные стулья, круглые столики на одной ножке и прочая изящная мебель, доставленная, должно быть, из самого Парижа. Дамы чинно восседали на диванах, молодежь же примостилась у их ног на подушках, не брезгуя обществом старших по возрасту и доказывая своим искренним весельем, что необходимость соблюдать расстояние и оказывать старшим холодное почтение не возводила здесь барьеров между поколениями.

Анжелику тоже заставили устроиться поудобнее. Мадам Веррьер убежала за лимонадом для дорогой гостьи.

Все глаза впились в Анжелику, все рты растянулись в блаженных улыбках, люди то и дело наклонялись друг к другу, перешептываясь с изумлением и в то же время благосклонным видом. Стоило ей сделать какой-нибудь жест или изменить выражение лица, как все общество разражалось счастливым смехом.

Воспользовавшись подоспевшим подносом с вареньями и прочими сластями, а также новой партией горячительных напитков, привлекшей всеобщее внимание, хозяйка дома устроилась рядышком с Анжеликой и завела с ней отдельный разговор:

— Мадам, простите нам наше изумление и оживление, в которых вы, наверное, усматриваете недостаток вежливости. Однако ваше появление в такой день навсегда останется для нас наиболее волнующим событием в нашей провинциальной жизни. Впрочем, дело не только в этом. Сейчас вы поймете, чем объясняются наши чувства. Стоило мне вас увидеть, как я поняла, что мы родственницы, пусть и не прямые! Уже несколько лет многие здесь уверяют, вступая с несогласными в ожесточенный спор, что вы приходитесь сестрой господину дю Лу, земли которого лежат у Орма, к западу от острова Монреаль.

Всему виной сходство между вами и одной из его дочерей. Теперь в этом не может быть сомнений: такое сходство никак не может оказаться случайностью, тем более что ходят слухи, будто вы как раз и плывете в Монреаль, чтобы разобраться, действительно ли поблизости от города проживает ваш близкий родственник.

— Что ж, мадам, вы только подтверждаете слухи, которые прежде вызывали у меня некоторые сомнения. В Канаде слухи путешествуют быстрее тех, кому надлежит их подтверждать или опровергать. Поэтому я нисколько не удивляюсь, что вы уже обо всем знаете. Пусть я ни разу в жизни не видела этого господина и еще не успела оповестить его о своем визите, я все равно убеждена, что тот, о котором вы толкуете, — мой старший брат Жосслен Сансе де Монтелу, который в возрасте шестнадцати лет уехал в Новый Свет и с тех пор не давал о себе знать.

Мадам Веррьер заключила ее в сердечные объятия и утерла слезы.

— Значит, мы с вами свояченицы: одна из моих сестер — его жена!

В это время снаружи началась суматоха. Кто-то крикнул, что наконец-то прибыл кюре, которому полагалось окрестить малютку — он задержался из-за тумана. То был священник из квебекской семинарии, который в летнее время разъезжал по округе, посещая приходы, поместья и затерянные поселения.

Празднеству предстояло смениться религиозным обрядом, которому надлежало быть исполненным со всей ревностностью, несмотря на веселье гостей.

Супруги Веррьер по-прежнему расценивали неожиданное присутствие на церемонии мадам де Пейрак, которому не помешала даже плохая погода, как счастливое предзнаменование. Заручившись ее согласием, они добавили к длиннейшему перечню имен святых заступниц, присвоенных новорожденной, Мари-Магдалина, Луиза, Жанна, Элен и прочим имя их знаменитой и прекрасной гостьи «Анжелика».

Туман рассеялся, и пришлось возвращаться на корабли. Видимость оставалась плохой, но уже по другой причине: опускались сумерки. Опьяненные вином и беседой, гости с неохотой покидали гостеприимных хозяев.

Мадам Веррьер долго рассказывала Анжелике о семье ее брата; Анжелике тоже пришлось кое-что порассказать о своих близких из Пуату, обо всех Сансе братьях, сестрах, прочей родне…

— До скорой встречи!

Онорина, беспрепятственно утолявшая жажду и голод, опорожняя сосуды всех размеров и форм, громоздящиеся на столе, чем занимались и все остальные дети, облепившие стол шумной гурьбой, не боясь выпачкать свои праздничные костюмчики, в которые им так редко приходилось облачаться, превзошла новых приятелей в прыткости и теперь попросту свалилась, сморенная сном. Пришлось перенести ее из-под гостеприимного крова прямиком на корабельную койку.

Анжелика тоже не совсем твердо держалась на ногах, ибо, утратив бдительность, отдала должное канадским напиткам, щедро подливаемым в ее бокал. У нее как-то вылетело из головы, что французские поселенцы, а особенно их жены, превратились в непревзойденных мастеров и мастериц в деле изготовления домашнего зелья. Плоды садов и лесов, ржаное и пшеничное семя, овес, кленовый сок — все шло в ход, лишь бы бесперебойно работал перегонный аппарат, который прятали от королевских чиновников среди ветвей самого раскидистого дерева.

Головокружение помогло ей отбросить ненужную настороженность. Она уже симпатизировала жителям верховий реки Святого Лаврентия, этим трудягам-монреальцам с косой на одном плече и мушкетом на другом, учтивым и воинственным одновременно, обожающим скитания, — одним словом, жителям пограничных земель на французский манер. Гордые владельцы укрепленных поместий, они напоминали ей жителей Брунсвик-Фолс. Пусть они более легкомысленны, более ветрены, чем пионеры-англичане, но в них чувствуется та же твердость гранита и полное презрение к дисциплине.

Прежде чем отойти ко сну, она вспомнила все, что ей удалось выведать о семействе своего брата, и представила себе свою золовку, племянников и племянниц, особенно восхитительную Мари-Анж, которая якобы была вылитая тетка. Впрочем, спохватилась она, никто и словечком не обмолвился о самом господине дю Лу — ее братце…

Назад | Вперед