«Искушение Анжелики / Анжелика в Голдсборо» (фр. La Tentation d’Angelique) (1966). Часть 5. Глава 6

И снова Колен, на этот раз при розовом блеске рассветного неба, тихонько тряс ее за плечо, повторяя:

— Море уходит.

Анжелика приподнялась, опершись на локоть, откинула волосы с лица.

— Туман еще густой, — сказал Колен. — Если ты поспешишь, то успеешь пересечь бухту незаметно.

Анжелика вскочила на ноги, стряхнула песок с платья.

Время действительно было ее сообщником. Туман стоял в некотором отдалении от берега. Весь пронизанный светом, он, тем не менее, надежно закрывал остров от Голдсборо. Ветра не было, наступил тот час покоя, когда воркование горлиц мягко вплеталось в тишину, придавая ей глубину и какую-то колдовскую силу. Чайки, как маленькие алебастровые сосуды, установленные на черных остриях обнаженных отливом скал, словно включались в неподвижность зари, а если и поднимались, то лишь для медленного, бесшумного полета, белые, похожие на молнии, пронизывающие золотисто-розовые клочья тумана.

Сильный запах водорослей растекался во влажном утреннем воздухе, подымаясь от широкой полосы грязи и тины, открытой отступившими волнами.

У Анжелики загорелась надежда, что удастся вернуться тайком в Голдсборо, и что, благодаря чудесному совпадению обстоятельств, ее отсутствие может остаться незамеченным. В конце концов, кому придет в голову узнавать, провела ли она ночь в своем доме? Кроме мужа, конечно.., который, принимая во внимание ледяную холодность их отношений со вчерашнего дня, гоже не должен бы беспокоиться. Если ей повезет, ее выходка, неожиданная и необъяснимая, может сойти ей с рук.

Она поспешила к берегу. За ней последовал Колен, наблюдая, как она нащупывает ногой первые камешки брода.

— А ты? Что же будет с тобой? — вдруг спросила она.

— О, я!..

Он махнул рукой куда-то вдаль.

— Я попытаюсь найти тех, кто украл у меня саблю и пистолеты. А затем постараюсь исчезнуть…

— Но, Колен, — вскрикнула она. — Ты ведь один! И у тебя ничего нет!..

— Не беспокойся за меня, — ответил он с иронией. Я не ребенок в пеленках. Я Золотая Борода.., не забывай этого.

Она остановилась в нерешительности, как бы не желая его оставлять.

Анжелика ощутила всю страшную безысходность положения этого человека. У него не было даже оружия. Он стоял перед ней на берегу пустынного островка, этот гигант с голыми руками, который, едва рассеется туман, превратится в загнанного зверя, в легкую добычу врагов, выслеживающих его в лабиринте островов.

— Иди же, — сказал он с нетерпением. — Иди.

Она подумала: «Надо найти Жоффрея… Рассказать ему все… Чтобы он дал возможность Колену хотя бы скрыться, убежать, покинуть Французский залив…»

Она в последний раз повернулась к нему, чтобы запечатлеть в своей памяти его лицо викинга, с голубыми, как две капельки неба, глазами.

И именно во взгляде Анжелики, искаженном страхом, он увидел надвигавшуюся на него опасность.

Он повернулся, приготовился к прыжку, вытянув вперед свои мощные руки, готовые хватать, душить, бить, убивать.

Человек в черных доспехах бросился на него, затем еще четверо, шестеро, десяток. Они бежали отовсюду: из леса, из-за скал.

Испанцы Жоффрея де Пейрака! Анжелика узнавала их, как в кошмарном сне, словно то были дьяволы, скрывавшие свои свирепые рожи за знакомыми лицами.

Они приблизились и окружили их без малейшего шума, не нарушив тишины даже шорохом шагов по песку.

В первую секунду, увидев, как они набросились на Колена, Анжелика не поверила своим глазам. Она подумала, что это какое-то наваждение, плод ее испуганного воображения.

Она забыла, что эти люди были набраны де Пейраком из числа воинов перуанских джунглей, отличающихся змеиной хитростью и кошачьим коварством, жестокостью индейцев и фанатизмом мавров, чья кровь текла в их жилах.

Педро, Хуан, Франциско, Луис… Она знала их всех, но в данную минуту не могла отличить одного от другого. Они были воплощением злой и жестокой силы, обрушившейся на Колена. В молчаливой схватке с ним слышался лишь скрежет зубов, сверкавших на их лицах цвета жженого хлеба.

Колен сражался, как лев, окруженный стаей черных собак. Он дрался голыми кулаками, ранил руку о стальную каску одного из солдат, отбиваясь от них с такой яростью, что несколько раз ему удавалось разбросать нападавших, вцепившихся в его одежду.

Но силы были неравны, и в конце концов испанцы свалили его на колени, а затем и на спину. Один из солдат уже занес над ним копье.

В тот же миг раздался крик Анжелики.

— Не убивайте его!

— Не бойтесь, сеньора, — успокоил ее дон Хуан Альварес. — Мы только хотим его усмирить. Нам приказано взять его живым.

Высокомерный, полный подчеркнутого осуждения взгляд черных глаз дона Хуана остановился на Анжелике. Его удлиненное, аскетическое лицо, всегда немного желтоватое, выступало, как обычно, из воротника, гофрированного на старинный манер.

— Следуйте, пожалуйста, за нами, сеньора, — сказал он чопорным, но в то же время твердым тоном.

Она поняла, что при первой же попытке взбунтоваться, он без колебаний применит силу. Он подчинялся графу де Пейраку; прожив вместе с ними долгие месяцы в форте Вапассу, Анжелика хорошо усвоила, что для дона Хуана и его людей приказы графа были святы.

Не знакомый ранее ужас поглотил ее, словно черный провал, — это был леденящий ужас осознания.

В глазах дона Хуана Альвареса Анжелика прочла свой приговор. Он считал, что эта женщина, которую он почитал как жену графа де Пейрака, была застигнута в объятиях любовника. Все рухнуло. И в выражении лица высокомерного старого испанца светилась сочувственная боль.

Анжелика взглянула на лес, из которого высыпали эти сумрачного вида люди, в своих черных стальных латах, с копьями наперевес, и ей почудилось, что вот-вот выйдет оттуда и «он», их хозяин, приказавший им схватить Золотую Бороду, а Анжелику привести как пленницу и сообщницу пирата, как женщину, достойную лишь презрения. Однако густая листва скрывала лесные тайны, лишь слегка подрагивая при порывах ветра.

У нее еще была надежда, что «он» ничего не знает» что только случай привел испанских наемников на этот островок. Возможно, со вчерашнего дня они обшаривали близлежащие острова в поисках Золотой Бороды?..

— Следуйте за мной, сеньора, — повторил начальник отряда, беря ее за руку.

Она высвободила руку и двинулась впереди него.

Было бы нелепо пытаться оправдываться перед Альваресом. Для него она была и останется виновной, заслуживавшей смерть. Вапассу, который в суровые зимние дни связал их чистой дружбой, был далеко.

Цепь неуправляемых дьявольских событий, казалось, втянула их в водоворот, в котором гибло все, включая былые уважение и радость.

Со лба Колена капала кровь.

Окруженный надежной охраной, он уже не пытался ни говорить, ни обороняться. Кисти и локти его рук, отведенные назад, были крепко связаны, а ноги опутаны веревкой. Путы были слегка ослаблены, что позволяло ему двигаться.

Повернувшись спиной к Голдсборо, деревянные дома и розовые береговые скалы которого начали вырисовываться в утреннем свете, маленький отряд, сопровождавший Анжелику и пленника, пересек остров, обогнув останки старого корабля. Противоположный берег острова был более обрывист и крут. Две барки ожидали отряд в маленькой бухте, которая даже при отливе соединялась с открытым морем небольшим каналом.

Пригласив Анжелику занять место на одном из суденышек, Альварес протянул ей свою затянутую в перчатку руку, но пленница пренебрегла этой помощью.

Он сел рядом с ней. Анжелика заметила, что желтоватый цвет его кожи стал еще более заметен, и что явно усилился нервный тик, которым Альварес страдал после пыток в индейском племени Атакала, и который придавал его лицу отталкивающее выражение жестокости, а порой непроизвольно обнажал его зубы. Впервые она заметила седые нити в его бородке, какая была в моде у испанских сеньоров в прошлом веке. Казалось, за два последних дня дон Хуан Альварес постарел на десять лет. Анжелика поймала украдкой его взгляд, и то, что она в нем прочла, потрясло ее.

Разрываясь между верностью графу де Пейраку и привязанностью, какую он невольно испытывал к прекрасной графине, героически разделившей с ними все тяготы зимовки, благородный испанец был на грани отчаяния.

Он пересел напротив нее, приняв торжественный вид справедливого и строгого стража. Матросы, ожидавшие их на берегу, также поднялись на борт и направили барку по течению. Остальной отряд разместился на втором судне.

Она сказала себе: «Я погибла: Жоффрей убьет меня, когда узнает все».

Совсем по-детски она никак не могла отделаться от этой мысли. Ей казалось, что ее мозг заледенел. Усталость вчерашнего дня, когда ей пришлось выхаживать раненых, умноженная беспокойной ночью, привела ее в состояние крайней тревоги. Она чувствовала недомогание и, похоже, была по-настоящему больна.

Бледная и осунувшаяся, дрожащая от холода, несмотря на заметно усилившуюся жару летнего дня, она старалась тем не менее сохранять самообладание. Явная враждебность окружающих возмущала и угнетала ее.

«Ведь именно этим людям я готовила и разносила целебные отвары», — с горечью подумала она.

Но она была женой, обесчестившей мужа, и, по мнению этих фанатичных мужчин, с их примитивной ревностью, она заслуживала смерти. В условиях девственной простоты этой дикой и суровой земли такой бессмысленный акт представлялся не только возможным, но и продиктованным самой неумолимой природой. Гнев, ярость, ревность, ненависть, смертельные удары, как бы притаившись под нежным и тонким покровом прекрасного летнего утра, тлели, как горячие угли, в сердцах человеческих существ.

В ветре открытого моря, который дул им прямо в лицо, ей также почудились порывы, разжигающие страсти в груди человека, предоставленного самому себе. Одаренная тончайшей нервной системой, она сопереживала одиночеству этих мужчин и женщин, не имеющих ни родины, ни законов в борьбе с непокоренной природой, она видела, как незаметно для них, день за днем их порабощала, пронизывала дикость континента. В этих условиях зарождалось всемогущество одного человека, вождя. От него, от его поступков зависели жизнь и смерть этих людей. Таков закон, управляющий ордами и народами с тех самых пор, как человек появился на земле. Она уже испробовала тайную силу Жоффрея, проявлявшуюся даже в ласках, и сегодня эта сила почти не оставляла ей надежды, а по мере приближения к цели страшила ее все больше.

Но куда же они плыли? Суда повернули вдоль берега на восток. В нескольких кабельтовых от них показался мыс, а когда они его обогнули, их глазам открылся окаймленный скалами пляж, на краю которого виднелась кучка вооруженных людей. Место было укрыто от посторонних глаз и находилось в отдалении от Голдеборо и других поселений.

Среди этой группы Анжелика различила статную фигуру Жоффрея де Пейрака в накинутом на плечи широком, раздуваемом ветром плаще.

— Он меня убьет, — повторила она, словно парализованная чувством безнадежности. — Я не успею и рта раскрыть. В сущности, он меня не любит. Поскольку не может даже понять меня. О! Я буду рада умереть… Зачем жить, если он меня не любит?

Но и в бессильном отчаянии она вновь и вновь возвращалась к словам, которые жгли ее мозг:

— А Кантор! Что скажет Кантор? Я не хочу, чтобы обо всем этом узнал мой сын!

Суда пристали к берегу. Прибой был довольно сильным, и Анжелика вынуждена была на этот раз принять руку дона Хуана Альвареса, чтобы сойти на землю. Ей пришлось согласиться на это еще и потому, что она едва держалась на ногах. Пока моряки швартовали суда, она оказалась рядом с Коленом в тесном окружении испанских солдат.

Отделившись от группы, к ним приблизился граф де Пейрак. Никогда раньше Анжелика не поверила бы, что вид ее мужа может вызвать у нее такой страх, особенно после долгих месяцев дружбы и любви, пережитых вместе в Вапассу, казалось, совсем недавно… Но.., ветер побережья смел все это, и человек, приближавшийся к их группе, был уже не тем, кого она любила. Это был хозяин Голдеборо, Катарунка, Вапассу и других поселений, вождь.., и одновременно муж, которого на глазах его близких, его людей и, можно сказать, его народа, обесчестила его жена. — Это он? — глухо спросил Колен.

— Да, — пробормотала Анжелика пересохшими губами.

Граф де Пейрак не торопился.

Он приближался с видом высокомерного безразличия, которое в данном случае было прямым оскорблением, выражало не только презрение, но и скрытую угрозу. Уж лучше бы он был вне себя от бешенства, как в тот вечер. Анжелика предпочла бы такой приступ гнева ожиданию опасности, медленному приближению дикого зверя, как бы сжавшегося перед прыжком.

После того, как в ее жизнь вновь ворвался Колен, встреча с мужем вызывала в ней панику, от которой цепенели все ее мысли. Чувство вины пред мужем и боязнь потерять его смешивались с чувством признательности Колену. Все это связывало ее, проникало в самые глубины ее души, но под давлением страха лишало Анжелику лучших ее качеств.

В том числе и дара речи. И способности двигаться. Вместо того, чтобы броситься ему навстречу, она, не издав ни звука, замерла как вкопанная. В то же время ее взгляд механически отмечал мельчайшие детали его одежды, что было совершенно лишним в такую минуту и никак не помогало ей в решении дилеммы, перед которой все они оказались.

Это был зеленый бархатный костюм. Она видела его на нем в прошлом году на «Голдеборо» и по достоинству оценила так нравившиеся ему темные оттенки ткани и пышность фасона, изысканность которого подчеркивалась выбором фламандских кружев для отложного воротника, покрывавшего плечи острыми узорами из серебряных нитей. Те же кружева, обшитые серебром, украшали манжеты рукавов и отвороты английских сапог из тонкой плиссированной кожи. Черная касторовая шляпа, увенчанная белыми, развевающимися на ветру перьями, покрывала его густые волосы. На поясе его в этот день не было оружия. Зато два пистолета с серебряными рукоятками были засунуты в вырезы вышитой серебром портупеи, которая пересекала его камзол от плеча до бедра, и на которой держалась его сабля.

За несколько шагов до группы он остановился. Анжелика попыталась что-то выразить жестом. Колен прорычал:

— Не становись впереди меня. Никогда!

Вцепившиеся в него испанцы не без труда утихомирили его.

Не двигаясь с места, граф де Пейрак продолжал внимательно разглядывать пирата.

Слегка склонив голову к плечу, хозяин Голдсборо словно изучал нормандского флибустьера, и Анжелика, глаз не спускавшая со своего мужа, заметила, что взгляд его потемнел. Затем сардоническая улыбка исказила его лицо, исполосованное шрамами, которые от внутреннего напряжения стали еще заметнее.

Левой рукой он снял шляпу и приблизился к пленнику. Остановившись перед связанным пиратом, Жоффрей де Пейрак поприветствовал его на восточный манер, прикладывая руку последовательно ко лбу и к сердцу.

— Салям алейкум, — сказал он.

— Алейкум салям, — машинально ответил Колен.

— Привет тебе. Колен Патюрель, король рабов Микнеса, — продолжал граф по-арабски.

Колен помолчал, не спуская с него изучающего взгляда.

— Я также узнал тебя, — сказал он наконец тоже по-арабски. — Ты Рескатор

— Искупитель, друг Мулая Исмаила. Я часто видел тебя сидящим рядом с ним на вышитых подушках.

— И я тебя часто видел прикованным или привязанным к виселице на Рыночной площади в компании с разбойниками…

— Я и сейчас связан, — простодушно заметил Колен.

— А возможно, будешь скоро и повешен, — ответил граф все с той же холодной улыбкой, приводящей в трепет Анжелику.

Арабский язык она еще помнила и в основном могла следить за этим поразительным диалогом.

Почти столь же рослый, как и Колен, Жоффрей, несмотря на худощавую фигуру, очевидно, за счет вельможной осанки выглядел внушительнее своего массивного противника. Это были две противоположности, два разных мира. Их противостояние грозило взрывом. Установилось глубокое молчание. Похоже, граф обдумывал решение.

Внешне он не проявлял каких-либо признаков гнева, даже сдержанного, а во взгляде не было злого блеска. Но Анжелика чувствовала, что более не существует для него. А если и существует, то только как неприятный предмет, который лучше не замечать. Равнодушие или неприязнь? Она не знала. Это казалось ей немыслимым, невыносимым. Пусть бы он лучше ударил ее, убил. Но он выбрал нечто похуже. Своим отношением он как бы нарочно ставил ее в положение женщины, какой ей не хотелось бы быть и какой она не была, в положение опозоренной, нарушившей супружескую верность жены, выкинутой из его сердца и ожидающей рядом со своим сообщником-любовником окончательного приговора. Но даже и это ее не трогало. Безразличны ей были все, кто ее окружал, весь этот спектакль. Она вся была поглощена отчаянным поиском его взгляда, хоть какого-нибудь его жеста, хоть малейшего знака.

Теперь, когда он узнал, кто такой Золотая Борода, попытается ли он понять хоть в какой-то мере.., ее слабость?.. Ей хотелось бы набраться смелости и сказать:

«Давай объяснимся…» Но она чувствовала, что сейчас он не скажет ни слова. Его сдерживало присутствие солдат и матросов, а того более — окруживших его джентльменов, молчаливых и чопорных, скрывавших свое любопытство под маской безразличия: фламандского корсара Жиля Ванерека, Ролана д'Урвилля и еще одного француза, имени которого она не знала; утонченного английского адмирала и его помощника, увешанного лентами.

Зачем привел их Жоффрей на это трагическое свидание, где его супружеская честь подвергалась серьезному испытанию?

Страх подавил в ней все другие чувства. Страх, который внушал ей этот незнакомец и в то же время самый близкий ей человек, Жоффрей де Пейрак, Волшебник, Чудодей, ее муж… Слишком сильная любовь рождает страх. Разрушает доверие. Сердце ее разрывалось от боли, а он не удостоил ее хотя бы взглядом.

Она была так потрясена и убита, что не заметила, что граф не отрывает глаз от Колена. А пират, взглянув на нее украдкой, уловил выражение отчаяния и мраморную бледность прекрасного женского лица, обезображенного большим синяком, и чувство любви, что светилось в глазах Анжелики, любви к тому, кто причинил ей эту боль, заставило его склонить голову.

Ему приоткрылась истина.

Она любит этого человека, его одного. Этого Рескатора, которого Колен видел вступающим в Микнес в сопровождении блестящей свиты. Одного из отступников, издевавшегося над несчастными пленниками. Золото и серебро обеспечивали ему неслыханное влияние. Сам Мулай Исмаил относился к нему с особым почтением.

Сегодня Анжелика любит только его. Она принадлежит этому мрачному джентльмену, худому, но крепкому, как мавр или испанец, этому уродливому дуэлянту, с лицом, обезображенным шрамами и в то же время облагороженным светом ума, исходящим из его проницательных глаз. Она принадлежит этому важному сеньору, богатому и влиятельному.

Да, и она предана ему.., всей душой, всем телом, всем сердцем. И это сразу видно. Достаточно взглянуть на нее… Увидеть на ее лице выражение беспредельной преданности и детского смятения, какого он никогда не замечал у этой мужественной женщины… Когда сердце женщины поражено любовью, в нем нет места ни для стыда, ни для гордости, ни для чего другого. Она становится настоящим ребенком… Он все понял…

Он, Колен, Колен-нормандец, Колен-пленник не значит для нее ничего, несмотря на мимолетные чувства, какие она порой питала к нему. Здесь не может быть никаких иллюзий.

Перед лицом этого человека он для нее ничто. Но это в конце концов неважно. Он скоро умрет. Пустынное место, затерянное на далекой американской земле, станет концом его скитаний!..

И его благородному сердцу страстно захотелось сделать хоть что-нибудь для Анжелики, для его сестры по каторге, воплотившей все самое светлое — теплое, райское, ослепляющее — в его трудной судьбе.

Он был ее должником. И он отдаст ей долг, потому что только это ей очень нужно сегодня.

— Монсеньор, — сказал он, гордо поднимая голову и впиваясь взглядом в непроницаемые глаза де Пейрака, — монсеньор, сегодня я в ваших руках, и это, так сказать, непреложный факт войны. Я Золотая Борода. Я сам выбрал этот уголок побережья для своего налета. У меня были свои причины для этого, у вас — свои, чтобы помешать мне. Успех в сражении достается более быстрым и более ловким. Я проиграл!.. Я склоняюсь перед вами, и вы можете сделать со мной все, что вам будет угодно… Но прежде, чем приступить к процедуре суда, нужно все до конца выяснить. Если вы меня повесите, то пусть это будет сделано потому, что я пират, ваш противник, что я разбойник морей в ваших глазах, флибустьер, промысел которого мешает вашему, потому что я проиграл в этой гонке, но.., ни по какой другой причине, монсеньор! Такой причины нет, клянусь вам в этом.

Только воспоминания. Вы должны это знать, поскольку вы меня вспомнили. Люди, побывавшие в плену в варварской стране и вместе вырвавшиеся, чтобы добраться до христианских земель, навсегда остаются друзьями. Такие вещи не забываются.., если эти люди встречаются случайно на жизненном пути. Это нетрудно понять. Но у каждого своя судьба, Я могу клятвенно заверить вас, монсеньор, в том, что в горестных событиях прошлой ночи нет ни моей вины, ни вины этой женщины, — он кивнул головой в сторону Анжелики. — В этих местах с приливом шутки плохи. Вы это знаете не хуже меня. И когда вы оказываетесь отрезанными от мира на маленьком островке, у вас лишь один выход: набраться терпения и ждать.

Я, человек моря, еще раз клянусь вам здесь перед вашими людьми и перед сеньорами, которые меня слушают, что этой ночью не произошло ничего, что затрагивало бы репутацию вашей жены, графини де Пейрак, что могло бы запятнать вашу мужскую честь.

— Я знаю, — ответил де Пейрак своим хрипловатым и бесстрастным голосом, — я знаю. Я был на острове.

Назад | Вперед