«Неукротимая Анжелика / Анжелика в Берберии / Анжелика и Султан» (фр. Indomptable Angélique) (1960). Часть 3. Глава 7

Прежде всего отыскался мэтр Савари. Это был верный знак, что небеса не забыли о ней.

Караван-сарай, где марокканцы вкушали от щедрот алжирского гостеприимства, являл собой обширное строение, превосходившее размерами невольничий рынок в Кандии, и также располагал гостиницей и складами. Тот же общий план: четырехугольник, как рама картины, имевший по периметру два этажа комнат, выходящих на большой внутренний двор с колоннадой, в свою очередь окружавшей двор-садик с тремя фонтанчиками, олеандрами, лимонными и апельсинными деревьями. Войти туда можно было только через единственные ворота, охраняемые отрядом стражи. Ни одно окно не выходило на улицу. Снаружи все стены были глухими, крыши — плоскими, с галерейкой по внутреннему краю и зубчатой стеной с бойницами — по внешнему. У бойниц тоже постоянно находилась стража.

Сорок — пятьдесят комнат сего импозантного сооружения, настоящей крепости в самом сердце города, были набиты народом. Несколько помещений внизу служили конюшней для храпящих диковатых верховых лошадей, ослов и верблюдов. Именно оттуда на глазах Анжелики высунулось странное животное со змеиной пятнистой шеей, увенчанной маленькой головкой с большими влажными глазами и крошечными ушами. Зверь не казался злобным, он высовывал длинную шею из-за колоннады, окружавшей садик, стараясь подобраться к листьям олеандра. Анжелика с удивлением созерцала это чудо, когда чей-то голос по-французски произнес:

— Это жирафа.

Куча соломы зашевелилась, и из нее возникла сгорбленная и еще более, чем прежде, потрепанная фигура старого аптекаря.

— Савари! О, дорогой мой Савари! — прошептала она, сдержав сдавленный крик. — Как вы сюда попали?

— Когда я узнал, что вы в руках Османа Ферраджи, я все время пытался пробраться к вам. Помог случай. Меня купил турок-носилыцик, который подметает двор казармы янычаров. Чувство собственной значимости подвигло этого незаменимого служащего купить раба, дабы тот подметал вместо него. У него есть друг, смотритель здешнего зверинца. От него я узнал, что здесь есть больной слон. Я вызвался его вылечить. Сторож перекупил меня у носильщика, и вот я здесь.

— Савари, что с нами будет? Меня хотят увезти в дар марокканскому султану.

— Не печальтесь. Марокко — очень занятная страна, и я уже давно мечтал о случае повидать ее вновь. У меня там есть знакомства.

— Еще один сын? — с бледной улыбкой спросила Анжелика.

— Нет, два! Один из них — от еврейки. Только кровные связи могут способствовать искреннему сообщничеству. Должен с прискорбием признаться, что не имею наследников в Алжире. Это делает возможность бегства весьма сомнительной. Вы сами знаете, что вы рисковали, пытаясь бежать…

— Вы прослышали про мое бегство?

— Здесь все быстро становится известно. Беглая француженка-рабыня, которую никак не найдут! Кто еще это мог быть? Вас не слишком сурово наказали?

— Нет. Осман Ферраджи выказал полнейшую предупредительность.

— Вещь весьма странная, но возрадуемся ей.

— Более того: я пользуюсь некоторой свободой. Мне позволено бродить по дому и даже покидать женскую половину. В общем, Савари, это еще не гарем. И море близко. Не пришло ли время сделать новую попытку?

Савари вздохнул, вынул щетку из своего тазика и принялся ревностно тереть жирафу. Наконец он спросил, что сталось с Мохаммедом Раки. Анжелика передала ему рассказ Меццо-Морте о западне. Все ее надежды рухнули. Теперь она помышляет об одном: бежать, возвратиться во Францию.

— Всегда сначала хочется бежать, а потом приходит сожаление о содеянном. В этом магия ислама. Вы еще увидите. Но начинать надо все же с бегства, поскольку таковы обычно первые симптомы этой болезни.

Вечером Осман Ферраджи посетил Анжелику и осведомился, не является ли раб-христианин, чистящий конюшни, ее отцом, дядей или кем-то из родни. Анжелика покраснела, узрев в этом свидетельство бдительности стражей, обмануть которую ей не удалось. Она с живостью откликнулась, поведав, что это ее спутник по путешествию и хороший знакомый, но прежде всего он — большой ученый, а здесь мусульмане употребляют его на черной работе, поскольку таков их обычай: унижать христиан, ставя лакея на место хозяина и втаптывая в грязь просвещенные умы.

— Вы заблуждаетесь, как и все христиане. Не гласит ли коран, что в час Страшного суда чернила ученого будут весить больше, нежели порох солдата? Достойный старец — врач?

Услышав утвердительный ответ, Верховный евнух просиял: больная исландка и еще — слон, два драгоценных подарка алжирского адмирала султану. Было бы прискорбно попортить эти дары еще до отъезда из города.

Савари воспользовался случаем. Ему удалось совладать с лихорадкой у обоих пациентов. Он воспользовался лекарствами собственного изготовления, и Анжелика удивилась, как среди стольких превратностей ему удалось сохранить в бесчисленных дырявых карманах ветшающего одеяния эти травки, пилюли и порошки. Верховный евнух пожаловал ему пристойный плащ и включил в штат своей прислуги.

— Ну вот, — заключил Савари, — всегда все сначала намереваются бросить меня в море или псам, а потом — и весьма скоро — без меня уже не могут обойтись.

Теперь Анжелика не чувствовала себя такой одинокой. Фатима, старая вероотступница, также помогала ей познавать язык и обычаи этого странного мира.

Когда она попросила позволения оставить старуху при себе, Осман Ферраджи усомнился, что та согласится отправиться в королевство Марокко, где нет частного рабовладения и один лишь султан распоряжается всеми рабами-христианами, а их более сорока тысяч! Мех тем старая Фатима считалась свободной в любой из исламских земель, хотя упрямо продолжала называть себя рабыней. Вряд ли она решится отправиться к арабам, у которых другой говор и которых алжирцы, невзирая на собственные дикарские выходки, почитают дикарями.

Однако против ожиданий старуха объявила, что, чувствуя близкий конец и полное одиночество в Алжире, предпочитает умереть под покровительством соотечественницы, вдобавок — маркизы, как и первая ее хозяйка еще тех времен, когда ее, Фатиму, звали Мирей.

— Вот доказательство, — заметил по этому поводу Осман Ферраджи, — что старая колдунья провидит вокруг вас ореол счастливых предзнаменований и что «тень Мулея Исмаила падет на вас», вознеся так высоко, как того заслуживают ваши красота и ум.

Анжелика остереглась его разубеждать. Теперь она питала надежду, что от попечителя гарема можно ожидать некоторой гуманности. Может, он убережет ее от зверств, с которыми она столкнулась в этих широтах, где полно таких, как Меццо-Морте с его юными волками, как алжирский дей с его гаремными «немыми» и раисы с их «Таиффой» — все это сборище пиратов и грабителей с большой дороги. Напротив, огромный негр выказывал по отношению к ней вообще-то ему не свойственную покладистость. А вот маленькая черкешенка Мариам по приказу этого ревнителя порядка и послушания была бита кнутом за то, что не закрыла лицо, выйдя на веранду верхнего этажа, когда во дворе толпились погонщики верблюдов. Напротив, Анжелика, появлявшаяся там же не только без чадры, но и в «непристойном» европейском наряде, не услышала ни одного упрека. Лишь два или три раза он просил ее накинуть покрывало, когда брал с собой в город посетить торговцев.

Со времени заточения на корабле Меццо-Морте она испытывала сильнейший страх перед мусульманскими юношами. А кроме молодых янычаров Меццо-Морте были еще стайки детей, бросавших осколки бутылок во двор невольничьей тюрьмы или вонзавших колючки в спины скованных галерников. Легко можно было вообразить, что случилось бы с рабыней, отданной на суд черни. Значит, худшего она избегла! Теперь она с тревогой наблюдала, как сотни малолеток заполнили караван-сарай. Они расположились на лужайке вокруг фонтанов, казалось, не занятые ничем, кроме щелканья орешков и поедания сладостей и печенья. Она осведомилась у Осман-бея, зачем они здесь.

— Они входят в те дары, которые соблаговолит принять у этих алжирских собак мой славный повелитель. Султан обожает молодежь всех широт: с далекого Кавказа и из Египта, из Турции и Южной Африки, Италии и Греции. Эти пажи будут подготовлены для службы в штурмовых командах. Мулею Исмаилу они нужны отнюдь не для похотливых игр: из них вырастут могучие воины. Не забудьте, что его прозвали «Мечом Ислама». Он знает, как услужить Аллаху. Великий пост, Рамадан, у нас длится два месяца, а не один, как у алжирских лентяев. Нам надобно в два раза больше претерпевать, дабы замолить прегрешения этих, с позволения сказать, мусульман. Конечно, они неплохо воюют с неверными, но слишком бесчестны в делах.

Труд им отвратителен. Где их строительство? А у нас в Марокко строят очень много. Я подсказал султану мысль создать фаланги воинов-строителей. Пятнадцать тысяч чернокожих детей сначала два года учатся возводить стены и делать кирпичи. Еще два года они овладевают верховой ездой и сторожат стада. А с шестнадцати лет обучаются военному искусству и участвуют в битвах.

Общество Верховного евнуха и его беседы были небезынтересны. Казалось, он питал к пленной француженке особое почтение. Это не могло не льстить ей, хотя она старалась не поддаваться искусительному чувству. Она спрашивала себя, в какой мере этот негр с холодным умом мог бы сделаться ее сообщником. Сейчас она полностью зависела от него. Прочие рабыни-христианки, а также десяток прелестных кабильских девушек и чернокожих эфиопок панически боялись его. Как только длинная тень Османа Ферраджи падала на каменные плиты, они застывали, смех затихал и на лицах появлялось выражение провинившихся послушниц. Взор олимпийца окидывал эту строптивую и скрытную стайку. Черный гигант говорил с ними без грубости, но никакая подробность не ускользала от его внимания.

В этот день он показался ей весьма озабоченным, и в конце концов признался, что действительно пребывает в некотором затруднении. Ведь если память не изменяет ему, высокородная пленница, каковую он имеет честь сопровождать к султану Марокко, однажды обмолвилась, что занималась собственной коммерцией. Странные, между прочим, нравы: возможно ли, чтобы знатные дамы занимались торговлей, слывущей низменным ремеслом? Положим, и этот предрассудок нелеп, ибо сам Магомет во всеблагой мудрости своей, почерпнутой у Аллаха, не преминул напомнить, что для истинно верующего все ремесла благородны. А из сорока пророков, признаваемых исламом, не был ли Адам земледельцем, Иисус — каменщиком, Иов — нищим, Соломон — царем и многие другие — торговцами? Следовательно, его собеседница не должна стыдиться, что некогда занималась коммерцией, разумеется, до того, как поднялась до высокого ранга маркизы. Исходя из вышесказанного она, вероятно, разбирается в качестве сукон — этой вполне христианской материи, меж тем как правоверному мусульманину трудно определить, хорош ли этот товар. Не соблаговолит ли она своим советом оказать ему неоценимую услугу?

Анжелика благосклонно выслушала эту многословную тираду и проследовала за Верховным евнухом к тюкам с зеленым и пунцовым сукном. Тканями она не занималась, но кстати вспомнила слышанные некогда сетования Кольбера насчет колебания цен на сукно — товар, исключительно ходкий в исламских странах. Она пощупала уголок ткани, поглядела ее на свет.

— Вот эти два куска — негодная покупка. Красное, не буду отрицать, сделано из чистой шерсти, но из так называемой «мертвой» шерсти, иначе говоря, из клоков, которые овца теряет на кустах, а не из стриженого руна, как полагается. К тому же выкрашено оно не мареной, а уж не знаю чем. Боюсь, такая ткань выцветет на солнце.

— А другой тюк? — спросил Осман-бей. В его голосе сквозь обычную безмятежность пробивалась тщательно скрываемая тревога. Анжелика пощупала зеленую ткань и нашла ее слишком жесткой.

— А это — сущий хлам. Шерсть, пожалуй, лучшего качества, но зато с бумажной ниткой и слишком сильно накрахмалена. Если намочить, материя сомнется, сядет и станет вдвое легче.

Лицо Верховного евнуха сделалось пепельно-серым. Голосом, с которым он уже не тщился совладать, Осман Ферраджи попросил Анжелику оценить другие куски товара. Она объяснила, что остальное сукно — наилучшего качества, и, по некотором размышлении, добавила:

— Могу предположить, что негодное сукно было вам предложено как образец, чтобы потом вы смогли заказать большую партию?

Лицо Османа Ферраджи просияло.

— Вы угадали, прекрасная Фирюза. Сам Аллах послал мне вас. Иначе я потерял бы лицо перед королевством Марокко и регентствами Алжир и Тунис. И весьма привередливая монархиня, султанша Лейла Айша, охотно опорочила бы меня в глазах моего повелителя. Воистину, сам Аллах остановил мою руку, когда после вашего бегства я было решил подвергнуть вас пытке на глазах остальных рабынь, чтобы преподать им урок. А затем отрубить вам голову собственной саблей, которую я уже наточил для этого случая. Но мудрость остановила мою руку, и прекраснейшая из моих сабель ржавеет в ножнах и пылится в Алжире, в этой крысиной норе, гнезде гнусных купцов-обманщиков. Но ты, о мой клинок, утешься! Пробил час вывести тебя из недостойного бездействия ради справедливого дела и торжества правосудия.

Последняя фраза была произнесена по-арабски, но Анжелика уловила ее смысл, видя как негр извлек кривую саблю и театральным жестом заставил ее заблистать на солнце. Сбежавшиеся служанки укутали Анжелику в просторное шелковое покрывало. Потом ее усадили в портшез, и, сопровождаемая эскортом вооруженной стражи, она прибыла в лавочку сомнительного торговца, где уже распоряжался Осман Ферраджи.

Купец лежал, распростершись ниц. С безмятежным видом марокканец попросил Анжелику повторить сказанное ранее. Тюки с сукном были уже принесены и развернуты. Раб-француз, приказчик купца, переводил ее слова, слегка заикаясь и косясь на саблю в руках Верховного евнуха.

Алжирец-негоциант клятвенно уверял, что невиновен. Произошло явное недоразумение… Никогда бы он не позволил себе обмануть высокого посланца великого султана Марокко. Сейчас он сам отправится в кладовую и вынесет все товары, приготовленные для высокочтимого и высочайшего визиря султана Мулея Исмаила. Согнувшись, он юркнул в свою темную нору.

Осман Ферраджи с довольным видом поглядел на Анжелику. Его глаза горели и щурились, словно у кошки, готовой броситься на мышь. Он бросил взгляд в сторону кладовой, оттуда послышался страшный крик, и купца извлекли на свет. Его крепко держали три черных стража, помешавшие ему улизнуть через заднюю дверь.

Беднягу заставили встать на колени и прижали голову к одному из тюков с сукном.

— О, но ведь вы не отрубите ему голову? — вскричала Анжелика; ее слова остановили уже поднятую руку.

— Разве не мой долг раздавить зловонное насекомое? — спросил Верховный евнух.

— Нет, нет, прошу вас! — в ужасе прошептала она.

Смысл ее замешательства не был понятен управителю султанского сераля. Но у него были причины щадить чувства пленницы. Со вздохом он отложил казнь купца, который едва не опозорил его, — его, самого сведущего интенданта в огромном султанском штате. Он объявил, что ограничится лишь отсечением руки, как поступают с ворами, что тотчас и сделал резким сухим ударом, словно рассек обыкновенный стебель сахарного тростника.

— Давно пора нам покинуть эту страну воров! — произнес несколько дней спустя Осман Ферраджи.

Анжелика даже подскочила: она не расслышала, как он подошел. За ним следовали трое негритят. Один нес кофе, другой — толстую книгу, свиток бумаги, чернильницу и тростниковую палочку для письма, третий — раскаленную жаровню и охапку колючек.

Анжелика застыла, наблюдая за действиями евнуха. От этого странного человека можно было ожидать всего, что угодно. Не приготовления ли это к какой-нибудь изощренной пытке?

Верховный евнух улыбнулся. Из плаща он вынул платок в красную и черную клетку, развязал на нем узелок и подал ей перстень.

— Это мой подарок. Конечно, это маленькое колечко, но, хотя я очень богат, я должен оставить за моим повелителем исключительную привилегию богато одаривать вас. А эту вещицу я вручаю в знак дружбы. Теперь же я начну учить вас арабскому языку.

— А… огонь для чего? — спросила Анжелика.

— Чтобы очистить воздух вокруг Корана, который вы станете изучать. Не забудьте, пока вы христианка, вы оскверняете все, что вас окружает. Везде, где вы будете проходить, мне придется очищать это место особыми обрядами, а нередко — огнем. Это очень обременительно, вы уж мне поверьте…

Он выказал себя мягким, терпеливым и образованным наставником. Анжелика вскоре с головой погрузилась в занятия, они ее развлекали. К тому же выучить арабский было полезно, это позволило бы найти сообщников для побега.

Как она сможет бежать? Куда? Об этом она понятия не имела, но повторяла себе, что пока жива и в здравом рассудке, ни за что не откажется от планов бегства.

Среди всего, что она узнала, особенно поразило ее, что на Востоке отсутствует понятие времени. Так, когда Верховный евнух повторял, что они «тотчас отправляются» в Марокко, она сначала понимала его буквально и ожидала, что вот-вот ее погрузят на верблюда и караван тронется. Но дни проходили за днями, Осман Ферраджи продолжал изрыгать проклятия по адресу ленивых и вороватых алжирцев, «которые в нечестности уступают только иудеям и христианам», снова и снова возвещал о немедленном отъезде, однако ничто еще не было готово для отправления.

Напротив, Осман Ферраджи все глубже втягивал ее в свои дела: то принесет кусок венецианского бархата, чтобы узнать ее мнение о качестве ткани, то явится просить совета о выборе кордовских кож для выделки седел, то сообщит, что ожидает прибытия партии особого аравийского мускуса, фисташек и абрикосов из Персии, а также персидской нуги, по сравнению с которой лакомства Алжира и Каира лишь скверные подделки.

Невольно увлекшись этими хозяйственными заботами, Анжелика даже поведала ему, что персиянин Бахтияр-бей дал ей рецепт настоящей нуги, которую делали из меда, смешанного с миндалем и разными порошками, среди которых — знаменитая «манна пустыни» — кристаллики сахара, выделяемые кустарниками в таком количестве, что ветер иногда наметает из них целые снежные дюны. Все это вымешивали ногами в мраморных чанах, а затем добавляли лесные орехи и фисташки.

Суровый негр захлопал в ладоши, словно ребенок, и тотчас предпринял поиски такой манны — библейского дара пустынь. Это новое обстоятельство обещало до бесконечности продлить их пребывание в Алжире, и Анжелика не знала, радоваться ли этому. Когда она видела море, в ней оживала безумная надежда на бегство. Однако зрелище сотен рабов, многие из которых пробыли в здешней неволе более двадцати лет, убивало все иллюзии. Однажды Анжелике подумалось, что их караван, наверное, проделает часть пути по морю. Всю ночь она внушала себе, что марокканские суда не смогут улизнуть от кораблей Мальтийского ордена или пиратов-христиан. Наутро она вся светилась от этих грез, но тут Верховный евнух заметил, словно в заключение молчаливой беседы:

— Если б не было на море проклятого мальтийского флота, я за три недели доставил бы вас в столицу нашего блистательного монарха.

Он сощурил большие семитские глаза, и они превратились в ярко светящиеся золотые щелочки.

Молодая женщина уже заметила: этот взгляд появлялся у него, когда он желал вызвать ее одобрение, подавал завуалированный совет или намекал, что читает ее мысли.

Теперь управитель сераля, казалось, закончил последние приготовления к отправке своего импозантного каравана. Каждый день ждали отъезда. Но каждый день — по таинственным мотивам, а может статься — и без оных — приказ об отбытии отменялся. Осман Ферраджи словно бы ожидал какого-то невидимого, а возможно, и непредсказуемого знака.

Среди прочего одной из причин этих бесконечных отсрочек была забота о здоровье карлика-слона. Он все недомогал, и нельзя было пуститься в путь по гористым и пустынным дорогам, рискуя жизнью такого драгоценного и редкого животного, которое должно обрадовать Его величество. Мулей Исмаил обожал животных. У него были тысяча лошадей в конюшнях и сорок кошек в садах, причем каждая откликалась на свое имя. Нужно было ждать, пока слон вполне поправится. Каждый день его врач, старый раб Савари, приглашался для долгих консультаций.

Затем надо было ожидать пленения кораблями из Триполи судна, груженного, по слухам, лучшим мальвазийским вином. По этому поводу Анжелике пришлось подвергнуться пристрастному допросу. Что можно сказать о французских сладких винах, о португальских, испанских и итальянских? Считать ли их десертными винами, допустимыми в гареме, чем-то вроде ликеров, или же винами опьяняющими, запрещенными исламом?

Анжелика не без иронии предложила обратиться к знатокам Корана и найти у них ответ на каверзный вопрос. Евнух был очарован таким ответом, показывающим благоразумие его ученицы и ее понятливость, ибо только что он учил ее, что ислам означает «покорный Богу».

Мальвазийские вина были признаны угодными Магомету, и теперь оставалось ждать успеха пиратов. Верховный евнух был бы раздосадован, если бы пришлось возвращаться без этого редкого лакомства, признанного ублажать дам, за решетками гарема соскучившихся по новинкам. В начале своего пребывания в Алжире он приобрел несколько бочонков вина, которое ему рекомендовали как весьма тонкое, но Анжелика открыла Осман-бею, что ему всучили заурядное питье из виноградных выжимок, а значит, он едва избежал еще одного повода быть обесчещенным. И никто не удержал его руку, когда сабля-мстительница обрушилась на голову мошенника, продавшего эти самые бочонки, который к тому же козырял своим давним путешествием в Мекку и титулом «хаджи»!..

Анжелика терпеливо слушала разглагольствования Верховного евнуха, весьма схожие с дамской болтовней. Временами она удивлялась, что когда-то приняла этого негра за достойного потомка библейских волхвов. Она говорила себе, что он мелочен, болтлив и даже слабоволен, как женщина. Казалось, он все время топчется на месте, вслепую нащупывая свой путь.

— Не заблуждайтесь, мадам, — сказал ей, покачивая головой, старый Савари, когда она поделилась с ним подобными соображениями. — Это тот самый человек, который сделал Мулея Исмаила султаном Марокко, а сейчас пытается сделать вершителем судеб всех государств ислама, а может быть, и Европы. Бойтесь его раздражить, мадам, и просите Господа, чтобы вырвал вас из его рук, поскольку один лишь Господь на это способен.

Анжелика пожала плечами. Вот и Савари заговорил, как этот сумасшедший д'Эскренвиль. Может, он понемногу начал дряхлеть? Было от чего после стольких приключений! Чтобы старый аптекарь, всегда столь изобретательно затевавший тайные комплоты, полагался на волю всевышнего? Он явно не в себе! Или же оценивает их положение как исключительно опасное…

Савари получил привилегию свободно бродить по городу в качестве «муканги», как в Судане называют лекаря. Он обследовал лавчонки и рынки, ища травок или порошков, необходимых ему для дела, а более всего в поисках новостей, которые он выведывал у недавно плененных рабов. В Алжире от людей, собранных со всей Европы, можно было узнать обо всем быстрее, нежели при дворах Франции, Англии или Испании. Например, пришли вести о новом короле Венгрии и о том, что Людовик XIV воюет в Голландии.

Все эти слухи казались Анжелике нереальными и смехотворными. Этот французский король, воюющий со всей Европой, — тот самый мужчина, который стискивал ее в своих объятиях, жарким шепотом умоляя не быть к нему такой жестокой? А если бы сейчас она позвала его на помощь, гремели бы пушки, чтобы ее освободить? Она отмахнулась от этой мысли: даже думать о таком было бы поражением. Эти бесчисленные рабы, пришедшие со всех концов света, никогда не говорили об обезображенном хромом по имени Жоффрей де Пейрак. Она достоверно знала, что он отправился в Средиземноморье, что там его след затерялся несколько лет назад. Верны ли слова Меццо-Морте, что ее супруг давно умер от чумы? Когда эта мысль посещала ее, она начинала чувствовать нечто похожее на облегчение. Ведь порой неопределенность — тягчайшая из пыток. «Я слишком долго летела по следу мечты…»

Иногда ей казалось, что она стала лучше понимать Савари. Многие годы он провел в погоне за своим «минеральным мумие». Его смелая выходка в Кандии — этот пожар — была лишь научным опытом. Теперь же он двигается ощупью. Скелет карликового слона и заботы о его живом потомке не дают достаточно пищи его ученому уму. Как и она, он захвачен вихрем слепой фортуны. А вся жизнь не есть ли сплошное топтание на месте? Нет, она не позволит себе размякнуть от жары и позлащенного заточения. Она хочет бежать, а это уже цель!

С новым жаром она склонилась над пергаментом, на котором чертила знаки. И вздрогнула от пристального взгляда Османа Ферраджи. Она забыла о его присутствии. Казалось, он от века сидел здесь, строгий, величественный и таинственный, скрестив свои длинные ноги, укрытые плащом из белой шерсти. На нем были жемчужно-серый кафтан и высокий черный колпак с вышивкой такого же красного цвета, как и его ногти.

— Воля — это магическое и страшное оружие, — произнес он.

Анжелика посмотрела на него, объятая внезапно нахлынувшей злостью, как всякий раз, когда он угадывал ее мысли.

— Вы хотите сказать, что надо позволить жизни нести себя, как волна — сдохшую собаку?

— Наша судьба не в наших руках. Что предначертано, то предначертано.

— По-вашему, судьбу изменить нельзя?

— Нет, можно, — серьезно сказал он. — Все смертные обладают некоторой малой возможностью противостоять судьбе. Этого добиваются лишь напряжением воли. Вот почему я говорю, что воля есть род магии, она насилует природу. И что она опасна, поскольку ее плоды не могут не стоить очень дорого, а ее борьба способна навлекать большие беды. Вот почему христиане, направляя личную волю куда им вздумается, ради мелочных целей без конца вступая в единоборство с судьбой, за это отягчены невзгодами, на которые жалуются всю жизнь.

Анжелика покачала головой.

— Не могу вас понять, Осман-бей. Мы принадлежим двум разным мирам.

— Мудрость не приходит за один день. Особенно когда человек воспитан в безумии и беспорядке. Но поскольку вы благоразумны и прекрасны, я хочу предостеречь вас от тех зол, которые падут на вас, если вы будете упорствовать, действуя наперекор предначертаниям судьбы. Ведь вы не ведаете истинного пути и целей, какие Аллах изволит иметь на ваш счет.

Анжелике хотелось бы высокомерно возразить, что учению Корана не сравниться с богатствами греко-латинской цивилизации. Однако у нее не было желания спорить. На нее, вопреки ее воле, нисходило успокоительное ощущение, что о ней заботятся и ограждают, что ее ведет проницательный спокойный ум, обладающий даром освещать вспышками ясного света непроглядные сумерки судьбы.

— Вы колдун, Осман-бей?

На губах Верховного евнуха блуждала почти что добрая улыбка.

— Нет, я всего лишь человеческое существо, свободное от страстей, лишающих большинство людей прозорливости, И я бы хотел напомнить тебе, Фирюза, вот что: Аллах всегда исполняет желаемое, если молитва праведна и ежедневна.

Назад | Вперед