«Триумф / Победа Анжелики» (фр. La Victoire d’Angélique) (1985). Часть 14. Глава 59

Иногда они обменивались довольно странными фразами, простительными только людям, проводящим тяжелую зиму в склепе почти без еды и не ждущими ничьей помощи. — Вы съели бы меня? — спросил он однажды, когда она рассказала ему, как нашла его у порога, и как расстроилась, потому что думала, что в мешке находится пища, а не мертвец.

— Может быть… Нет… Я об этом думала, это верно. Это все из-за голода. Я подумала, что никогда не увижу любимого человека, что мои дети умрут от голода… Что неоткуда ждать помощи… и я испытала такую надежду… Но тут же пришел ужас… А потом выяснилось… вы были живы! Нет! Нет! Уттаке… Я не знаю, чего он хотел… Он что, отправил вас ко мне, чтобы я вас съела?.. Вот уж не знаю… Это все так глупо… Это был бы конец, конец света, конец всего человечества… Не надо об этом думать…

— Да, но меня уже ели, — сказал он тихонько, — вот так, маленькими кусочками, которые воин срезал с моей спины острым ножом.

— Так вот почему у вас такие странные раны возле лопаток?

Она заметила их, и не могла понять их происхождения. Это были не ожоги и не порезы. Эти раны плохо затягивались и оставили шрамы.

— Да!.. Он ел меня, потом снова резал и говорил: «Как отвратительна твоя плоть!»

— Когда это произошло? Во время какой казни?

— Во время второй… или третьей, если угодно.

— Но я думала, что Уттаке пощадил тебя.

— Я тоже. В течение месяцев я привык к своему рабству. Правда, моя дорогая тетушка Ненибуш меня здорово колотила палкой, но в глубине души мы были друзьями. Мы много и интересно беседовали. Знаете, эти индианки — довольно любопытные создания. Они рассуждают о жизни, о судьбе, у них богатое воображение. Я работал. Я собирал хворост, я должен был искать дичь, подстреленную охотниками, и это получалось у меня довольно неуклюже. Дети смеялись надо мной, они выполняли ту же работу гораздо быстрее и лучше. Женщины звали меня «Черной женщиной» и хихикали мне вслед.

Сколько прошло? Не знаю… Одна или две осени… может быть, три… Наконец, настало утро, когда они пришли за мной. Наступала зима. Снега выпали рано. Мы с тетушкой выделывали кожи.

Я еще ничего не понял, когда передо мной возникли четыре воина, которые должны были отвести меня в соседнее селение, куда прибыл Уттакевата. Меня охватил смертельный страх перед старым заклятым врагом.

Я вам уже говорил, что не боюсь ни трудной работы, ни побоев, ни даже смерти. Я испытываю ужас только перед одним — погибнуть на костре.

И вот они пришли, а я выделывал кожи. Они пришли и сказали: «Готовься, брат, пришла пора спеть песню смерти!»

Я последовал за ними, повинуясь, как машина. Это были очень молодые индейцы, и я раздражал их. Вот во время этого пути они и ели меня.

Тетушка Ненибуш с криками пустилась бежать за нами. Она проклинала соплеменников, которые во второй раз отняли у нее раба-узника-сына. Она умоляла и угрожала. Она проделала с нами половину пути. Еще долго потом у меня в ушах раздавались ее крики.

— Я слышала, как вы кричите: «Пусть она замолчит!» Это о ней?

— Конечно!.. Когда меня привели в город, я увидел там нескольких воинов, которые окружили старейшин Пяти наций, и во главе их был Уттаке. Он произнес длительную речь.

— Хо! Хатскон-Онтси, вот и ты! Ну как, обрел ли ты милости своего Бога и дорогу Его силы?.. Ты — величайший из великих Черных Одежд, ты, как никто, оскорбивший нас! Мы уважаем страдания и гибель от них, а ты уклонился от этого! Ты унизил нашу веру!

Я очень сильно ранил Уттаке. Я знал это. Моя трусость и отречение сделали нас непримиримыми врагами. Но мне не было дела до его слов.

Наконец, он замолчал. Потом продолжил:

— Ты не заслуживаешь казни достойных людей, но не радуйся слишком: мы отдадим тебя женщинам.

Они налетели с пронзительными криками, словно маленькие смерчи.

Как вам описать это? У меня остались хаотические воспоминания. Я смутно помню момент, когда тысяча маленьких кулачков стала вонзать в мое тело острые шила, а две индианки принесли небольших грызунов и держали их так, чтобы животные кусали мое лицо. Особенно они старались поразить мои глаза.

Тут я закричал, больше от ужаса, чем от боли.

Я мог бы сдержаться, но было уже поздно. Я вторично разочаровал индейцев.

Вмешались старейшины. Они увели меня от толпы, и я оказался в зале совета. Они смотрели на меня, словно врачи, изучающие больного.

Я слышал, как они говорили: «Нужно его приготовить».

Меня отвели в комнату, предназначенную для курения. Нас было очень много — вожди, старейшины, несколько воинов и я. Закурили трубку. Когда очередь доходила до меня, я должен был затягиваться глубже и сильнее других. Мы просидели в этой комнате несколько дней без еды и питья. Сначала я страдал, мои легкие горели, глаза слезились от дыма, но потом я впал в забытье. И во время моего «отсутствия» я встретил самого себя, свою душу. То есть передо мной промелькнули образы, составляющие мою индивидуальность, я увидел людей, которых встречал в жизни, я разобрался в себе, я отмел все пустое и ненужное.

Потом я снова пришел в себя. Индейцы по-прежнему сидели вокруг, глядя на меня, как врачи… и как мучители. Да, наркотик помог мне вернуться к исходному пункту моей жизни.

Такие сеансы помогают избежать гибели души, не повредив тела… У индейцев есть такой специальный гриб, который и позволяет проделывать все это и помочь избежать безумия…

Он раскрыл еще один секрет неизведанного континента Нового Света.

Она с нетерпением ждала продолжения.

Помолчав, он вернулся к событиям, последовавшим за его выходом из курительной комнаты.

— Я не был излечен окончательно. Они смотрели на меня, и я испытывал ощущение человека, у которого вырезали жизненно важные органы, но органы смертельно больные, угрожающие здоровью организма.

Я угадывал их чувства. Для них — белый человек — это неблагодарная тварь, не умеющая ценить дары природы-кормилицы.

Их, то есть нас, нужно брать совсем молодыми, и тогда, может быть, из нас получится толк.

Я же унизил себя в их глазах и не заслуживал достойной казни. Так что меня отвели за границу города, где был расположен старый столб, у которого развели огонь и накаливали на нем топоры, иглы и прочие инструменты. У них был такой вид, что, казалось, эти люди собираются заняться скучнейшим в мире делом.

Анжелика услышала, как он смеется.

— И… что же произошло потом?

— Я не помню.

Прошло какое-то время. Она решила, что он заснул. Но он повторил:

— Я не знаю, не помню… Но однако, я помню… я видел красные лезвия топоров, которые касались моих ног, и я чувствовал запах горелого тела… Кажется, я выдержал казнь, но не помню, кричал ли я… Если да, то я снова унизился в их глазах.

Он снова рассмеялся.

— Еще помню. Но это могло быть и видением. Я увидел Уттаке, наклонившегося надо мной, который был очень большим, на его фоне остальные казались лилипутами. За его спиной я видел небо с черными тучами. Он сказал:

— Не думай, что я позволю тебе забыть о твоем позоре, Хатскон-Онтси, ты был велик, и ты пал. И ты скоро отправишься отсюда подальше, к самому страшному врагу. Я отправлю тебя за горы. Но я последую за тобой… Я тебя найду…

Я спросил:

— Почему ты меня не прикончишь?

— Это не мое дело. Тебя прикончат те, кто имеет на это право.

Эта угроза была такой загадочной, что меня охватил ужас. Кому он отдает меня? Его глаза сверкали.

— Я говорю тебе, Хатскон-Онтси, ты испытаешь на этой земле все страдания, все страсти… до тех пор, пока не станешь достойным того, чтобы я съел твое сердце!..

Потом было долгое путешествие, которого я не помню.

Я самого раннего детства я предчувствовал, что когда-нибудь очнусь от страданий, и надо мной склонится лицо женщины… Это предчувствие оправдалось. Когда я пришел в себя, она перевязывала мои раны, она давала мне пить, словно мать, словно сестра, и никакая другая женщина ничего подобного не делала для меня.

Я узнал ее, но никогда я не думал, что увижу ее так близко. Она назвалась, и я понял, что ждал этого со страхом и надеждой.

Теперь я понял, в чем заключается месть Уттаке. Это было самым серьезным испытанием. Мои мечты разлетались в прах, я познал жестокость мира. Но когда, в свою очередь, я назвал свое имя, то не увидел в ее глазах ничего, кроме сострадания, боли и грусти.

Назад | Вперед