«Триумф / Победа Анжелики» (фр. La Victoire d’Angélique) (1985). Часть 1. Глава 2

При свете фонарей, которые держали матросы, перед их глазами предстал граф де Ломенье-Шамбор. Анжелика смотрела только на него. В Монреале она стремилась с ним встретиться, узнав от Маргариты Буржуа, что его ранили в ходе военной кампании Фронтенака против ирокезов. Но она тщетно справлялась о нем в госпиталях Жанны Манс и святого Сульпиция. В конце концов она стала подозревать, что шевалье специально уклоняется от встречи.

Едва испытав радость от неожиданного появления графа в числе других гостей, она устремилась ему на встречу с любезной улыбкой. Затем поприветствовала господина д'Авренсона, майора из Квебека, который привез пакет от де Фронтенака и собирался возвратиться в Квебек. Господин Топен в сопровождении своих двух сыновей доставил обоих офицеров в своей большой парусной лодке.

Монахом, который прибыл вместе со всеми, оказался некий Реколле, миссионер из Рестигуша, что на заливе Сен-Лоран.

Граф де Пейрак проводил их в кабинет с картами на стенах, где они могли привести себя в порядок и передохнуть перед обедом.

Анжелика хотела опереться на руку графа де Ломенье-Шамбор, чтобы спуститься в его сопровождении в кабинет вслед за всеми.

Но он стоял неподвижно, словно застыл, и ее жест остался без ответа. Первое впечатление Анжелики было тягостным. Его походка присущая всем, кто сражается с индейцами, не была такой уверенной и легкой как прежде. Теперь он двигался немного тяжелее и медленнее, так что она не сразу его узнала в постаревшем, похудевшем и немного сутулом господине. «Его рана, без сомнения…»

Она остановилась возле него и застыла, пока остальные удалялись.

— Расскажите мне о вашей ране, — произнесла она.

Он вздрогнул и поднял голову. Его лицо бледное и похудевшее, которое смутно виднелось в темноте, свидетельствовало о том, что Анжелика была права в своих опасениях. Она попыталась снова добиться от него ответа, но он прервал ее решительным жестом.

— Мне известно, что вы искали встречи со мной, когда были в Виль-Мари, — произнес он таким суровым тоном, которого она не ожидала услышать. — Я признателен вам, Мадам, за заботу, но я, право, не смог бы видеть и говорить с вами, сохраняя хладнокровие. Однако, позднее, я понял, что не должен позволить вам покинуть Новую Францию, без того, чтобы вы не выслушали меня. Я должен сказать все. Это обязанность, это священный долг. Вот почему, едва встав на ноги, я поторопился прибыть сюда, опасаясь, что ваш корабль отбудет в Канаду.

Казалось, он заранее отрепетировал свой монолог, повторял его денно и нощно и выучил наизусть.

— Я пережил ужасное потрясение, но сейчас обрел хладнокровие и могу говорить. Я знаю, что вы, Мадам, — столь блестящая женщина, что всех сводите с ума. Хорошенько поразмыслив, я смог разобраться в вашей ловкой и коварной тактике притворяться простодушной и наивной. Вы прикидываетесь самой добродетелью, не имея представления о морали. И поскольку вы не имеете об этом понятия, вас считают безгрешной. Вы подобны Еве: вы все делаете неосознанно. Вы не испытываете угрызений совести, потому что не имеете греховных намерений. Просто следуя вашим принципам, вы сбиваете с толку тех, кто не очень уверенно следует нашим законам.

Если вы и не принимаете ересь, то во всяком случае и не боретесь с ней, и таким образом вас ни в чем не может упрекнуть ни духовная, ни светская власть.

А все мы попадаем в ловушку.

Мы беззащитны перед вами, как перед ребенком, который в игре поджигает дом. Его проклинают и в то же время на него не имеют права сердиться: он не знал, что делал.

«Он потерял голову!» — сказала она себе, после напрасных попыток приостановить этот монолог.

Налетел еще один вихрь безумия!

А он продолжал ровным тоном.

— Казалось бы, такая прекрасная, такая живая, вы созданы для того, чтобы дарить счастье, чтобы создать рай земной, и вот мы оказываемся полностью разбитыми, на бесплодном берегу, потеряв дорогу надежды. И слишком поздно мы понимаем, что они, то есть вы и он, соединив очарование ума с прелестью внешности, и следуя пути, противоположному нашему, вы разбиваете принципы, которые управляют нашим обществом и которые подсказываются чувством долга.

— Да замолчите же вы, наконец! — гневно прервала она его.

Пока он говорил о ней, она не очень волновалась. Уже не в первый раз отвергнутый влюбленный сердился на нее и обвинял во всех смертных грехах. Но он нападал уже на Жоффрея, и этого она допустить не могла. Он не обратил внимание на ее вмешательство и продолжал с горячностью, которая питалась гневом, которое он долгое время разжигал в себе.

— Ваш образ жизни — это насмешка над нашими святыми жертвами! Вы высмеиваете наше самоотречение.

— Молчите! Какая муха вас укусила, месье? Если вы спустились вниз по реке лишь для того, чтобы беспокоить меня подобной чепухой, то лучше бы вы поберегли силы для чего-нибудь другого. Ни мой супруг, ни я, мы не заслуживаем подобных отзывов. Вы несправедливы, господин де Ломенье, столь несправедливо нас обижая, и я не простила бы подобные слова и подобные мысли человеку, которого я считала дорогим и верным другом, если бы не подозревала, что произошло что-то, что вас потрясло и вывело из себя.

И внезапным нежным движением она коснулась двумя пальчиками его щеки.

— Расскажите, Клод, что с вами происходит, — прошептала она. — Что случилось?

Он задрожал.

— Случилось… Случилось то, что он умер!

Он выдохнул эти слова, хрипло, словно у него шла горлом кровь.

— Он мертв, — повторил он с отчаянием. Его замучили ирокезы… Они пытали его! Они съели его! Они съели его сердце! О Себастьян, друг мой!.. Они съели твое сердце, а я предал тебя!

И внезапно он разразился ужасными рыданиями, которые свойственны мужчинам только в моменты крайнего отчаяния и случаются очень редко.

Анжелика предчувствовала этот взрыв.

События приняли тот оборот, о котором она уже догадывалась. Новость о смерти Святого Отца д'Оржеваль, убитого годом раньше на берегах Гудзона, дошла из Парижа в Новую Францию официально только сейчас. Вся колония была шокирована, и Ломенье не являлся исключением.

Она подошла и с сочувствием обняла его. А он повернулся к ней и разрыдался на ее плече. Анжелика прижала его к себе, ожидая пока граф успокоится.

Она почувствовала, что он приходит в себя. Она поняла, что ему очень не хватало сочувствия и дружбы в тот момент, когда это стало известно. Сейчас ему стало легче.

Чуть позже он поднял голову, его взгляд был стыдливым.

— Простите меня.

— Ничего. Теперь все прошло, — сказала она.

— Простите меня за мои слова. Мои обвинения теперь мне кажутся ничтожными.

— На самом деле они такие и есть.

— …А мои подозрения — безосновательны.

— Вот и хорошо.

— Мне уже лучше. Я не знаю, что на меня нашло. Вы всегда были мне другом, настоящим другом. Я это знаю. Я это чувствую. Я всегда это чувствовал. Незаменимый друг. И ничто так не ранит, как подлые слухи и домыслы, которые отравляют дружбу и внушают мысли о предательстве.

Он вытирал глаза и казался ослабленным, как после обморока.

— Ну как же вас не опасаться? — он снова заговорил тоном, похожим на тот, каким начал. — Я прибыл сюда, настроенный довольно решительно, полностью согласный с Себастьяном, который проявил к вам недоверие; я хотел наконец сказать вам все, что считал нужным, пусть это и привело бы к разрыву. Я готов был потерять вашу дружбу, несмотря на то, что испытывал симпатию к вам и вашему супругу. И вот я плачу на вашем плече, как ребенок.

— Нет, не нужно стыдиться этого порыва, шевалье. Я не склонна рассуждать о темах, которые вы знаете лучше меня, но вспомните о Христе, который искал душевного успокоения именно в кругу своих друзей.

— Да, но не у женщины, — возразил Ломенье с видом ребенка, удрученного и озадаченного внутренними противоречиями.

— Я не согласна, — произнесла она. — Женщины тоже были на дороге его страданий. И не только мать, но и подруги, соратницы, и даже проститутка Мария Магдалина. Вы видите, я оказалась в достойной компании. И раз уж мы говорим о женщинах, могу ли я спросить вас получили ли вы известия о вашей матушке и сестрах? Я надеюсь, что повода для того чтобы носить еще один траур не возникло?..

Ломенье ответил, что его мать и сестры чувствуют себя прекрасно. У него не было времени, чтобы внимательно прочитать их послания, ибо в то же время, с тем же посыльным он получил письмо Святого Отца де Марвиля, в котором сообщалось о последних мгновениях жизни его друга детства и он не оправился от ужасной новости.

Он прижимал руку к нагрудному карману, где лежал конверт, который словно обжигал его сердце.

— Люсьен де Марвиль мне передал последние и ужасные слова умирающего, увы, они направлены против вас, мадам. «Она — причина моей смерти». И с тех пор это меня преследует. Вам, возможно, не известны эти слова?

— Нет, известны, — сказала она.

Она объяснила ему каким образом они прибыли в Салем, куда вождь Могавков направил де Морвиля, и оказались единственными, кто знал обо всем. Указав на нее, иезуит повторил последние крики покойного: «Это она! Это она! Она — причина моей смерти!»

Из осторожности Анжелика не стала подчеркивать, что такие обвинения свойственны для больных и сумасшедших людей. Разговоры о враждебном отношении Святого Отца д'Оржеваль к чете де Пейрак и особенно к Анжелике свидетельствовали о наличии двух сторон. Одни были с ним согласны, другие нет. Анжелика поняла, что шевалье настроен уже не столь сурово и замолчала.

После нескольких мгновений тишины Клод де Ломенье тихим голосом поведал о том, что Отец де Марвиль прислал ему письма и документы, найденные у миссионера, и его молитвенник. Остальные вещи хранились в Париже в церкви Сен-Рош, к которой Отец д'Оржеваль питал особую привязанность. Миссионерской часовни не нашли, но было известно, что ее сохранили ирокезы-христиане и спрятали в одном из селений около Онтарио. Ее должны были переправить в Квебек.

— А распятие Отца д'Оржеваль? Этот крест, который он носил на груди, говорят, был украшен рубином?

— Дикари его сохранили. А потом, считая, что красный глаз Хатскон-Они, как они его называли, смотрит на них, они его закопали.

Она увидела, как он задрожал, словно больной в лихорадке.

Анжелика подхватила плащ, который соскользнул с его плеч, и по матерински нежно накинула на графа.

— Туман холодит. Я тоже озябла. Знаете, мы продолжим нашу беседу позднее, если вам будет угодно. Но сейчас нам необходимо выпить добрую порцию турецкого кофе. Вы, уроженец берегов Средиземноморья, уж наверняка не откажетесь от этого нектара. Возможно, у вас, как и у меня, морские путешествия вызывают жар и лихорадку. Кофе нам поможет.

Она сопровождала его, стараясь поддержать.

Навстречу им возник силуэт Жоффрея, четко выделявшись в свете больших фонарей.

Ломенье остановился, вновь насторожившись.

— Он, — сказал граф глухо, — он, всегда уверенный в правильности избранного пути, всегда побеждающий, он так отличается от нас. Он и вы! Это тревожит меня. Не явились ли вы, чтобы покончить с нами, с Себастьяном и со мной? Я иногда спрашиваю себя об этом. Не прибыли ли вы, чтобы победить нас?

— О какой победе вы говорите? — сказала она. — Я бы тоже хотела знать! Спор слишком затянулся. Пойдемте пить кофе, шевалье, и оставьте наконец ваши сомнения.

Назад | Вперед