«Анжелика / Маркиза ангелов» (фр. Angélique / Marquise des Anges) (1957). Часть 4. Глава 44

Ранним утром, едва только рассвело, Анжелика в сопровождении монахини перешла мост Менял и очутилась на острове Сите.

Стоял мороз. Быки старого деревянного моста трещали под ударами льдин, плывших по Сене.

Снег побелил крыши, окантовал карнизы домов и словно весенними ветками украсил узорами шпиль часовни Сент-Шапель, притулившейся у темной громады Дворца правосудия.

Не будь на Анжелике монашеской одежды, она с удовольствием выпила бы рюмочку вина у торговца с красным носом, который спешил подбодрить своим товаром ремесленников, бедных клерков, подмастерьев — всех тех, кто встает на заре, чтобы открыть лавку, мастерскую, контору.

Часы угловой башни пробили шесть ударов. Бесподобный циферблат этих часов, появившихся здесь при короле Генрихе III, — золотые лилии на лазурном фоне, — в свое время казался чем-то необычайным. Часы и впрямь были жемчужиной Дворца правосудия. Разноцветные глиняные фигурки на них, покрытые красной, белой и голубой эмалью — голубка, символизирующая Святой Дух, и под сенью ее крыльев Закон и Правосудие, — блестели в тусклом утреннем свете.

Анжелика и ее спутница пересекли огромный двор и уже поднимались по ступеням лестницы, когда к ним подошел какой-то магистрат, и Анжелика с удивлением узнала в нем адвоката Дегре. Она даже оробела, увидев его в широкой черной мантии, белоснежных брыжах, седом парике с тщательно уложенными в несколько рядов локонами и в квадратной шапочке. В руке у него был совершенно новый мешок, набитый бумагами. Вид у Дегре был очень важный. Он сказал Анжелике, что только сейчас виделся с заключенным в Консьержери — тюрьме при Дворце правосудия.

— Он знает, что я буду в зале? — спросила Анжелика.

— Нет. Это могло бы его взволновать. А как вы? Обещаете мне держать себя в руках?

— Обещаю.

— Он очень… очень покалечен, — проговорил Дегре дрогнувшим голосом. — Его чудовищно пытали. Но зато его вид — наглядное свидетельство беззакония тех, кто затеял этот процесс, и может произвести сильное впечатление на судей. Вы будете держаться, что бы ни случилось?

У нее сжалось горло, и она лишь молча кивнула головой.

При входе в зал королевские гвардейцы потребовали, чтобы они предъявили подписанные приглашения. Анжелика даже не очень удивилась, когда монахиня протянула приглашение, пробормотав при этом:

— Служба его высокопреосвященства кардинала Мазарини!

Судебный пристав взял на себя заботу о женщинах и провел их в зал, где уже было полно народу и черные мантии судейских смешались с сутанами священников и монахов.

Второй ряд амфитеатра занимали дворяне, но их было не так уж много. Анжелика не увидела среди них ни одного знакомого лица. По-видимому, придворным не разрешили присутствовать на процессе, или они не знали о нем, так как он должен был вестись при закрытых дверях, а может быть, просто не хотели себя компрометировать.

Анжелику и ее спутницу усадили сбоку, но оттуда все было хорошо видно и слышно. Анжелика с удивлением заметила, что находится в окружении нескольких монахинь, принадлежащих к разным орденам, за которыми незаметно следил священник, судя по всему занимавший весьма высокий пост. Анжелика недоумевала, для чего монахинь пригласили на процесс, где будет идти речь об алхимии и колдовстве.

Высокие стрельчатые своды зала, находившегося, по-видимому, в одном из самых старинных зданий Дворца правосудия, были украшены массивными лепными плафонами в виде акантовых листьев. Витражи создавали в зале полумрак, а несколько горящих свечей делали все вокруг еще более зловещим. Две или три большие немецкие печи, облицованные блестящими фаянсовыми плитками, давали немного тепла.

Анжелика пожалела, что не спросила адвоката, не помешало ли что-нибудь привести на процесс Куасси-Ба и старого саксонца-рудокопа.

Она тщетно искала в толпе знакомые лица.

Ни адвоката, ни подсудимого, ни судей еще не было. Несмотря на ранний час, зал был уже переполнен, и многие стояли в проходах. Видно было, что некоторые пришли сюда, просто чтобы посмотреть забавное зрелище или, скорее даже, послушать нечто вроде лекции о правосудии, так как большинство присутствующих составляли молодые клерки судебного ведомства.

Сидящие в зале держались молчаливо, и на общем фоне особенно выделялась лишь шумная компания, расположившаяся перед Анжеликой, где довольно громко обменивались мнениями, считая, наверно, своим долгом просветить менее сведущих соседей.

— Чего они тянут? — нетерпеливо восклицал один из них, молодой магистрат в обильно напудренном парике.

Его сосед с прыщеватым широким лицом и с меховым воротником на мантии, который сдавливал ему шею, зевая, ответил:

— Ждут, когда закроют двери в зал суда, и тогда можно будет ввести обвиняемого и водворить его на скамью подсудимых.

— А скамья подсудимых — это вон та скамья без спинки, что стоит отдельно внизу?

Один из клерков, неопрятный, с сальными волосами, обернулся и, ухмыляясь, возразил:

— Уж не хотите ли вы, чтобы приспешнику дьявола подали кресло?

— Говорят, колдун может стоять даже на острие булавки и на языке пламени,

— вставил напудренный магистрат.

Его толстый сосед с важным видом ответил:

— Ну, этого от него не потребуют, но он должен будет стоять на этой скамье на коленях перед распятием, которое укреплено на кафедре председателя суда.

— Для такого чудовища это еще слишком роскошно! — крикнул клерк с сальными волосами.

Анжелика вздрогнула. Если даже эта толпа, состоящая из избранных представителей правосудия, настроена так враждебно и предвзято, то чего же ждать от судей, которые тщательно подобраны королем и его приближенными?

Но магистрат в мантии с меховым воротником важным тоном возразил клерку:

— А по-моему, все это выдумки. Этот человек колдун не больше, чем мы с вами, но он, должно быть, помешал очередной крупной интриге кого-нибудь из сильных мира сего, и теперь они выискивают законный предлог, чтобы убрать его со своего пути.

Анжелика склонилась вперед, чтобы лучше рассмотреть человека, который отважился так открыто высказывать столь опасные мысли. Ей очень хотелось узнать его имя, но ее спутница легким прикосновением руки напомнила ей, что она не должна обращать на себя внимание.

Сосед отважного магистрата, оглядевшись по сторонам, тихо сказал:

— Если бы им необходимо было просто избавиться от него, я думаю, они могли бы сделать это и без суда.

— Им нужно время от времени кинуть кость народу и показать, что иногда король карает и представителей знати.

— Но, мэтр Галлеман, если бы это было так и все затеяли ради того, чтобы удовлетворить страсти толпы, как некогда делал Нерон, то был бы громкий открытый процесс, а не такой, при закрытых дверях, — возразил молодой человек, который жаждал, чтобы суд скорее начался.

— Сразу видно, что ты еще новичок в этом проклятом ремесле, — сказал знаменитый адвокат, выходки которого, по словам Дегре, заставляют дрожать Дворец правосудия. — На открытых заседаниях может вспыхнуть настоящий бунт, так как народ по природе своей чувствителен и не так глуп, как кажется. Ну а король уже умудрен опытом и больше всего боится, чтобы и у нас дело не обернулось так, как в Англии, где народ сумел весьма ловко положить голову своего монарха на плаху. Вот поэтому-то тех людей, которые мыслят по-своему, да еще к тому же мыслят опасно, у нас душат потихоньку, без шума. А потом их тела, в которых еще теплится жизнь, бросают на растерзание черни, вызывая у нее низменные инстинкты, и обвиняют народ в жестокости. А священники твердят ему, что необходимо бороться со столь низменными наклонностями и, само собой разумеется, до суда и после служат мессу.

— Но церковь не причастна к этим эксцессам, — запротестовал сидящий неподалеку священник, склоняясь к разговаривающим. — Я скажу даже больше, господа, в наше время очень часто мирской суд, не зная канонического права, берет на себя смелость подменять собой суд церковный. И думаю, я не ошибусь, если заверю вас, что большинство присутствующих здесь представителей церкви обеспокоено тем, что гражданская власть посягает на ее права. Я недавно вернулся из Рима и видел, как наше посольство в Ватикане постепенно превратилось в пристанище для всякого сброда, для всякого отребья. Его святейшество папа Римский уже не хозяин в собственном доме, потому что наш король, чтобы разрешить этот спорный вопрос, не колеблясь, послал в подкрепление войска, и французские солдаты при посольстве получили от него приказ стрелять по войскам папы, в случае если те перейдут к действиям, иными словами, попытаются арестовать разбойников и воров, итальянских и швейцарских подданных, которые нашли убежище в стенах французского посольства.

— Но ведь любое посольство неприкосновенно в чужой стране, — осторожно заметил пожилой буржуа.

— Да, конечно. Однако оно не должно давать приют всем ракалиям Рима и способствовать подрыву единства церкви.

— Но и церковь не должна подрывать единства французского государства, на страже которого стоит король, — упрямо возразил пожилой буржуа.

Все посмотрели на него, словно недоумевая, почему он оказался здесь. Во взгляде большинства сквозила подозрительность, и они отвернулись, явно сожалея, что высказывали опасные мысли при незнакомце, который — кто знает!

— может, был подослан Королевским советом.

Один только мэтр Галлеман, пристально посмотрев на него, возразил:

— Ну что ж, следите внимательно за этим процессом, сударь. Вы на нем получите некоторое представление о действительном конфликте между королем и римской церковью.

Анжелика в ужасе слушала этот разговор. Теперь ей стали понятны колебания иезуитов и неудача с посланием папы, на которое она долгое время возлагала все свои надежды. Значит, король не признает никакой власти над собой. А раз так — Жоффрея де Пейрака может спасти только одно: если совесть судей одержит верх над их раболепством.

Наступившая вдруг в зале мертвая тишина вернула Анжелику к действительности. Сердце ее замерло.

Она увидела Жоффрея.

Он шел с трудом, опираясь на две палки; теперь он хромал еще сильнее, и после каждого его шага казалось, что сейчас он упадет.

Он производил впечатление человека очень высокого и в то же время очень сутулого, а худоба его не поддавалась описанию. Анжелика была потрясена до глубины души. Долгие месяцы разлуки немного стерли в ее памяти дорогой ей облик, и сейчас, глядя на него как бы глазами наполнившей зал публики, она в ужасе отметила, что он действительно выглядит необычно, даже немного устрашающе. Пышные черные волосы, обрамляющие изможденное, бледное как смерть лицо с красными шрамами, потрепанная одежда, худоба — все это должно было ошеломить сидящих в зале.

Когда он поднял голову и медленно обвел публику горящим взглядом черных глаз, в которых сквозила ирония и уверенность в себе, жалость, закравшаяся было в души некоторых, исчезла, и по залу пробежал враждебный ропот. То, что увидели люди, превзошло все их ожидания. Перед ними стоял настоящий колдун!

Опуститься на скамью на колени граф де Пейрак не смог, и он старался стоять перед нею между двумя стражниками.

***

В этот момент через две двери вошли двадцать вооруженных швейцарских гвардейцев и рассеялись по огромному залу.

Все было готово для начала процесса.

Чей-то голос объявил:

— Господа, суд идет!

Все встали, и в дверь, которая вела на помост, вошли Судебные приставы с алебардами, в костюмах XVI века с гофрированными воротниками и в шапочках с перьями. За ними шествовали судьи в тогах с горностаевыми воротниками и в квадратных шапочках.

Первым шел довольно пожилой человек в черном, в котором Анжелика с трудом узнала канцлера Сегье — она видела его во всем великолепии во время торжественного въезда короля в Париж. За ним шел какой-то сухопарый высокий человек в красной тоге. Затем следовали шестеро в черном. На плечах одного из них была короткая красная накидка. Это был господин Массно, президент тулузского парламента. Сейчас он был одет куда строже, чем в день их встречи на дороге в Сальсинь.

Анжелика слышала, как сидевший впереди нее мэтр Галлеман вполголоса объяснял:

— Старик в черном, что идет впереди, — канцлер Сегье. В красном — Дени Талон, королевский прокурор и главный обвинитель. В красной накидке — Массно, президент тулузского парламента, назначенный на этом процессе председателем. Самый молодой среди судей — прокурор Фалло, который называет себя бароном де Сансе и ради того, чтобы попасть в милость к королю, согласился участвовать в суде над своим близким, как говорят, родственником по жене.

— В общем, ситуация, как у Корнеля, — заметил молокосос с напудренными волосами.

— Я вижу, мой друг, что ты, как все ветреные молодые люди твоего поколения, посещаешь эти театральные зрелища, на которые уважающий себя судейский чиновник не может пойти, не прослыв легкомысленным. Но сегодня, поверь мне, ты увидишь такой спектакль, какой тебе не приходилось видеть еще никогда, и…

Из-за шума в зале Анжелика не расслышала последних слов. Ей хотелось бы узнать имена остальных судей. Ведь Дегре не сказал, что их будет так много. А впрочем, какая разница, все равно она не знает никого, кроме Массно и Фалло.

Но где же сам Дегре?

Наконец, он тоже вышел на помост через ту же дверь, что и остальные судьи. Вслед за ним появилось довольно много священнослужителей, незнакомых Анжелике, большинство из которых село в первом ряду среди официальных лиц, где для них, по-видимому, были оставлены места.

Анжелика не увидела среди них отца Кирше, и это обеспокоило ее. Зато она облегченно вздохнула, когда не обнаружила там и монаха Беше.

Теперь наступила полная тишина. Один из священников прочел молитву и поднес подсудимому распятие. Жоффрей де Пейрак поцеловал его и перекрестился.

Такая покорность и благочестие подсудимого вызвали в зале разочарованный ропот. Неужели вместо увлекательного зрелища разоблачения колдуна они увидят самое заурядное разбирательство каких-нибудь дрязг между дворянами?

Послышался чей-то визгливый крик:

— Пусть Люцифер покажет свое умение!

В рядах началось движение — это гвардейцы кинулись к непочтительному юнцу. Его, а заодно и еще нескольких молодых людей грубо схватили и вывели из зала. В зале снова стало тихо.

— Подсудимый, принесите присягу, — сказал канцлер Сегье, разворачивая какую-то бумагу, которую, преклонив перед ним колени, подал молоденький клерк.

Анжелика закрыла глаза. Сейчас будет говорить Жоффрей, она услышит его голос. Она думала, что он будет надломленный, слабый, и, наверно, все присутствующие ожидали того же, потому что, когда Жоффрей де Пейрак громко и отчетливо начал говорить, по залу пронесся удивленный шепот.

Потрясенная до глубины души Анжелика узнавала тот пленительный голос, что жаркими тулузскими ночами шептал ей слова любви.

— Клянусь говорить всю правду. Однако я знаю, господа, что закон разрешает мне признать этот суд не правомочным, потому что как докладчик Королевского совета и советник тулузского парламента я имею право на то, чтобы меня судил парламентский суд…

Несколько мгновений Сегье, казалось, колебался, но потом торопливо проговорил:

— Закон запрещает присягу с оговорками. Принесите присягу по форме, и суд будет правомочен вас судить. Если же вы отказываетесь от присяги, мы будем судить вас как «бессловесного», то есть заочно, словно вы отсутствуете.

— Я вижу, господин канцлер, все предрешено заранее. Что ж, я облегчу вам задачу и не воспользуюсь теми справедливыми законами, которые позволили бы мне отвести этот состав суда целиком или частично. Я полагаюсь на его справедливость и подтверждаю свою присягу.

Старик Сегье изобразил на лице удовлетворение.

— О, суд по достоинству оценит ту честь, которую вы оказываете ему, признавая его правомочность. До вас, правда, выказал доверие к справедливости решений нашего суда сам король, и это для нас — главное. Что же касается вас, господа судебные заседатели, то вы ни на секунду не должны забывать о доверии, которое его величество король оказал вам. Помните, господа судьи, что вам оказана большая честь являть здесь собою тот меч правосудия, который держит в своих августейших руках наш монарх. Существует два правосудия: одно — когда решение принимают простые смертные, пусть даже они и знатного рода, а другое — когда решение принимает король, чья власть исходит от бога. Вот об этой преемственности, господа, вы никогда не должны забывать. Верша правосудие от имени короля, вы несете ответственность за то, чтобы не был нанесен ущерб его величеству. Чтя короля, вы чтите тем самым первого защитника веры в нашем государстве.

После этой довольно путаной речи, полной туманных предостережений, ярко продемонстрировавшей сущность лицемерной натуры этого важного сановника и придворного, Сегье величественно удалился, стараясь не выдать своей поспешности. Когда он вышел, все сели. В канделябрах задули свечи, которые еще горели. В зале стало сумрачно, точно в склепе, и когда сквозь витражи пробились слабые лучи зимнего солнца, на лица легли синие и красные пятна, придав им вдруг необычное выражение.

Адвокат Галлеман, прикрывая ладонью рот, шептал своему соседу:

— Старая лиса не желает даже взять на себя ответственность зачитать обвинительный акт. Он словно Понтий Пилат умывает руки, чтобы в случае осуждения обвиняемого, не колеблясь, свалить все на инквизицию или на иезуитов.

— Ему это не удастся, ведь процесс ведет гражданский суд.

— Подумаешь! Придворное правосудие должно следовать приказам своего хозяина, но в то же время не дать народу почувствовать это.

Анжелика слушала эти крамольные речи в адрес короля в каком-то полубессознательном состоянии. Порою все происходящее вдруг начинало казаться ей чем-то нереальным. Это ужасный сон наяву или театральный спектакль… Она не сводила глаз с мужа, который продолжал стоять, все так же немного ссутулившись и всем телом опираясь на палки. И тогда в ее голове постепенно начала зреть, мысль, пока еще смутная: «Я отомщу за него. Все, что эти мучители заставили пережить его, я заставлю их испытать на собственной шкуре, и если дьявол существует, как утверждает религия, то я хотела бы увидеть, как он унесет души этих лжехристиан».

После того как бесславно покинул зал канцлер Сегье, Дени Талон, высокий, сухопарый и чопорный, поднялся на кафедру и сорвал печати с большого конверта. Он приступил к своим обязанностям и пронзительным голосом начал чтение «затребованных документов или обвинительного акта».

— «Господин Жоффрей де Пейрак, частным определением Королевского совета лишенный всех своих титулов и всего своего имущества, привлекается к настоящему суду по обвинению в колдовстве, заговорах и других действиях, оскорбляющих религию, направленных на подрыв государства и церкви, а также в применении алхимии для изготовления благородных металлов. За все эти деяния и за ряд других, которые также ему инкриминируются в соответствии с актом обвинения, я требую, чтобы он и его вероятные сообщники были сожжены на Гревской площади, а пепел их развеян, как закон требует того по отношению к колдунам, обвиненным в том, что они вошли в сделку с дьяволом. Я также требую, чтобы до этого его подвергли обычной и чрезвычайной пыткам до тех пор, пока он не выдаст других своих сообщников…»

У Анжелики ужасно стучало в висках, и она уже не слышала, что Дени Талон читал дальше.

Она пришла в себя только тогда, когда по залу снова разнесся звонкий голос подсудимого.

— Клянусь, что все эти обвинения ложны и тенденциозны и что я в состоянии доказать это здесь, на месте, всем честным людям.

Королевский прокурор поджал свои тонкие губы и сложил документ с таким видом, словно дальнейшая процедура его уже не касается. Он тоже хотел было удалиться, но в этот момент вскочил адвокат Дегре.

— Господа судьи, — твердым голосом начал он, — король и вы оказали мне большую честь, назначив меня защитником подсудимого. Вот почему я позволю себе, прежде чем господин королевский прокурор уйдет, задать ему один вопрос: как случилось, что этот обвинительный акт составлен заранее и попал к вам в руки уже в готовом виде и даже запечатанным, в то время как закон предусматривает иную процедуру?

Суровый Дени Талон с высоты своего роста смерил взглядом адвоката и надменно, с презрением бросил:

— Молодой человек, из-за своей неопытности вы даже не поинтересовались предысторией этого документа. Так знайте же, что сначала король поручил подготовить процесс и председательствовать на нем президенту Месмону, а не господину Массно, который назначен председателем позже…

— Правила требуют, господин прокурор, чтобы президент Месмон присутствовал на этом заседании и сам зачитал свой обвинительный акт.

— Видимо, вы не знаете, что президент Месмон вчера скоропостижно скончался. Однако он успел составить этот обвинительный акт, который в некотором роде является его завещанием. Перед вами, господа, яркий пример того, каким высоким чувством долга обладал один из крупнейших магистратов королевства!

Все встали, чтобы почтить память Месмона. Но в толпе послышались выкрики:

— Что-то нечисто в этой внезапной смерти!

— Убийство с помощью яда!

— Для начала недурно!

Снова пришлось вмешаться гвардейцам.

Слово взял председательствующий Массно. Он напомнил, что суд идет при закрытых дверях. При первом же нарушении порядка будут выведены все, кто не имеет к судебной процедуре непосредственного отношения.

Зал успокоился.

Адвокат Дегре со своей стороны удовольствовался данным ему объяснением, поскольку довод действительно был неопровержим. Он добавил еще, что принимает пункты обвинения при условии, что его подзащитного будут судить, строго их придерживаясь.

После такого обмена мнениями соглашение было достигнуто.

Дени Талон представил Массно как председателя судебного заседания и торжественно удалился из зала.

***

Массно немедленно приступил к допросу:

— Признаете ли вы выдвинутые против вас обвинения в колдовстве и заговорах?

— Я отметаю их все разом!

— Не имеете права. Вы должны ответить на каждый вопрос, который содержится в обвинительном заключении. Впрочем, это в ваших же интересах, так как там имеются совершенно неопровержимые доказательства, и вам лучше признаться, поскольку вы дали клятву говорить только правду. Итак, признаете ли вы себя виновным в производстве ядов?

— Я признаю, что изготовлял иногда химические вещества и некоторые из них при приеме внутрь действительно могли бы принести вред. Но они предназначались мною отнюдь не для этого, я их не продавал и никогда не прибегал к ним, чтобы кого-либо отравить.

— Значит, вы признаете, что изготовляли такие яды, как железный купорос и серная кислота?

— Совершенно верно. Но для того, чтобы этот факт считался преступлением, нужно доказать, что с их помощью я кого-то отравил.

— Пока удовольствуемся тем, что вы не отрицаете, что изготовляли при помощи алхимии ядовитые вещества. Преследуемую вами цель мы уточним позже.

Массно склонился над пухлым досье, которое лежало перед ним, и принялся листать его. При мысли, что сейчас он огласит какое-нибудь обвинение в отравлении, Анжелика задрожала. Она помнила, что Дегре говорил ей о некоем Бурье, которого назначили на этот процесс судьей именно потому, что он известен как большой мастер в подделке всяких бумаг, и ему-то поручили подтасовку некоторых документов досье. А ведь судьи занимались и расследованием, и проверкой фактов, и наложением ареста на имущество, и предварительными допросами, и следствием.

Анжелика привстала, пытаясь узнать среди судей этого Бурье.

Массно продолжал листать дело. Наконец, откашлявшись, он поднял голову, словно решился на что-то.

Первые слова он пробормотал невнятно, но затем голос его окреп, и он продолжал уже более отчетливо:

— …Чтобы доказать, если это понадобится, насколько справедливо правосудие короля, насколько оно оградило себя от всякой предвзятости, я, прежде чем продолжать перечень пунктов обвинения, которые находятся у каждого из королевских судей перед глазами, должен со всей ответственностью заявить, насколько наше предварительное следствие было затруднено различными непредвиденными препятствиями…

— И заступничеством за богатого и знатного подсудимого! — раздался в зале чей-то насмешливый голос.

Анжелика думала, что нарушителя порядка тотчас же схватят, но, к своему великому удивлению, увидела лишь, как стоявший неподалеку судебный пристав многозначительно подтолкнул своего товарища.

«Наверно, в зале сидят люди, подкупленные полицией, чтобы они провоцировали враждебность по отношению к Жоффрею», — подумала Анжелика.

А председательствующий Массно продолжал, словно он ничего не слышал:

— …Итак, чтобы доказать всем, что королевский суд не только беспристрастен, но и великодушен, я должен публично заявить здесь, что многие документы, которые поступили из различных источников в ходе длительного следствия, я после глубоких размышлений и споров с самим собой счел возможным изъять из обвинительного досье.

Он остановился, чтобы перевести дух, и продолжал более глухим голосом:

— …Мною было отведено ровно тридцать четыре документа, как вызывающих сомнение, так и явно подделанных из личной мести к подсудимому.

Это заявление вызвало бурную реакцию не только в зале, но и среди судей, которые никак не ожидали от председателя суда такого мужества и проявления доброжелательности к подсудимому. Один из судей, маленький невзрачный человек с крючковатым носом, не выдержал и крикнул:

— Достоинство суда и тем более его авторитет будут подорваны, если сам председатель считает возможным отказать судьям в том, чтобы они самолично оценили ряд документов обвинения, которые, может быть, являются наиболее красноречивыми…

— Господин Бурье, как председатель суда, я призываю вас к порядку и предлагаю вам либо заявить о том, что вы слагаете с себя полномочия судьи, либо дать нам возможность продолжить заседание.

Поднялся невообразимый шум.

— Председатель подкуплен обвиняемым! Мы знаем, что такое тулузское золото! — вопил все тот же злобный голос.

Клерк с сальными волосами, сидевший перед Анжеликой, подлил масла в огонь:

— В кои веки решились посадить на скамью подсудимых дворянина и богача…

— Господа, я прерываю заседание и, если вы не прекратите беспорядок, потребую освободить зал, — с трудом перекричав всех, объявил Массно.

Возмущенный, он надел на свой парик шапочку и удалился в сопровождении всех судей.

Анжелика подумала, что все эти важные сановники напоминают марионеток, которые на минутку выскакивают на сцену и тут же исчезают. Ах, если бы они совсем не вернулись!

Зал постепенно успокаивался, публика старалась сдержать страсти, чтобы судьи снова заняли свои места и в тишине продолжили бы спектакль. Когда послышался стук алебард о плиты пола — это шли швейцарские гвардейцы, — все встали: за гвардейцами шествовали судьи.

Среди молитвенной тишины Массно снова занял свое место.

— Господа, инцидент исчерпан. Документы, которые я счел подозрительными, приобщены к делу, и судьи при желании могут ознакомиться с ними. Я пометил их красным крестиком, и, таким образом, каждый из судебных заседателей получит возможность составить собственное мнение о решении, которое я принял единолично.

— Эти документы главным образом содержат в себе обвинения в оскорблении священного писания, — заявил Бурье, не скрывая своего удовлетворения. — В частности, там идет речь о создании с помощью алхимии пигмеев и других существ дьявольского происхождения.

Толпа в восторге затопала ногами.

— А нам покажут их в числе вещественных доказательств? — крикнул кто-то.

Нарушитель был немедленно выведен гвардейцами из зала, и заседание возобновилось.

Затем поднялся адвокат Дегре.

— Как адвокат подсудимого, я не возражаю, чтобы все обвинительные документы были представлены на суде, — заявил он.

Председательствующий Массно продолжил допрос.

— Итак, чтобы покончить с вопросом о ядах, которые, по вашему признанию, подсудимый, вы изготовляли, ответьте нам: как же получилось, что вы, изготовляя их вовсе не с целью кого-то отравить, сами публично похвалялись, будто принимаете их ежедневно, чтобы «избежать опасности быть отравленным»?

— Все это чистая правда, я и сейчас не отрекаюсь от своих слов; я утверждаю, что меня нельзя отравить ни купоросом, ни мышьяком, так как я слишком много принял их и, если кто-нибудь вздумал бы с их помощью отправить меня на тот свет, они не вызвали бы у меня даже легкого недомогания.

— Значит, вы и сейчас продолжаете утверждать, будто невосприимчивы к ядам?

— Если это удовлетворит королевский суд, то я, как верный подданный, согласен проглотить на ваших глазах любое из этих зелий.

— Следовательно, тем самым вы признаете, что обладаете тайной заговора против всех ядов?

— Это не заговор, а наука о противоядиях. И уж если на то пошло, то на самом деле в колдовство и заговоры верят те, кто употребляет жабий камень и иные нелепые снадобья, а это, я думаю, господа, делают почти все сидящие в зале, считая, что тем самым они спасают себя от яда.

— Подсудимый, вы усугубляете свою вину, глумясь и издеваясь над обычаями, достойными уважения. Однако в интересах правосудия, которое требует полной ясности, я не буду останавливаться на этих деталях. Я лишь подчеркну, если вы не возражаете, что вы признаете себя знатоком ядов.

— Я не считаю себя ни знатоком ядов, ни чего-либо другого. Но тем не менее я добился, что мой организм стал невосприимчив к ядам, но только к таким распространенным, как мышьяк и купорос, которые я уже называл. Но разве не ничтожны мои знания, если вспомнить о многих ядах, содержащихся в растениях, выделяемых животными, о ядах экзотических стран, о флорентийских и китайских ядах, которые даже самые искусные хирурги королевства не могут не только обезвредить, но даже обнаружить?

— А вам известны какие-нибудь из этих ядов?

— У меня есть стрелы, которыми пользуются индейцы, охотясь на бизонов. Есть также наконечники для небольших стрел — оружия африканских пигмеев; одной стрелой можно убить такое огромное животное, как слон.

— Короче говоря, вы еще более подтверждаете обвинение против вас, гласящее, что вы — знаток ядов.

— Отнюдь нет, господин председатель, я просто рассказываю вам это для того, чтобы доказать, что если бы мне вздумалось отправить на тот свет несколько человек, которые косо посмотрели на меня, я не стал бы утруждать себя изготовлением таких распространенных и легко опознаваемых ядов, как купорос или мышьяк.

— Так зачем же вы их изготовляли?

— Для научных целей, а иногда они образуются в процессе химических опытов с минералами.

— Не будем в споре отклоняться от главного. Достаточно того, что вы признали себя человеком, весьма искушенным в ядах и алхимии. Короче, как вы сами заявили, вы можете умертвить человека так, что никто не догадается о причине смерти и не заподозрит вас. Кто же поручится нам, что вы этого уже не сделали?

— Но пусть докажут, что я это сделал!

— Еще вас обвиняют в смерти двух людей, хотя я должен отметить, что это не основные обвинения. Первая жертва — племянник его высокопреосвященства де Фонтенака, архиепископа Тулузского.

— Разве дуэль, спровоцированная противником — а это могут подтвердить свидетели, — теперь считается колдовством?

— Господин де Пейрак, советую вам переменить свой иронический тон по отношению к суду, единственная цель которого — добиться истины. Что же касается второй смерти, которую вам приписывают, то она вызвана либо одним из ваших неуловимых ядов, либо заговором. Во всяком случае, при освидетельствовании трупа одной из бывших ваших любовниц был обнаружен — при свидетелях — вот этот медальон с вашим поясным портретом. Вам он знаком?

Анжелика видела, как председатель Массно протянул какой-то маленький предмет швейцарцу, а тот передал его графу де Пейраку, все так же стоявшему перед скамьей подсудимых, опершись на две палки.

— Да, я узнаю, эта миниатюра была сделана по заказу той несчастной экзальтированной девицы.

— Несчастная экзальтированная девица, как вы назвали ее, была одной из ваших столь многочисленных любовниц, и ее имя — мадемуазель…

Жоффрей де Пейрак повелительным жестом остановил его.

— Умоляю, не оскверняйте публично ее имя, господин председатель. Ведь бедняжка умерла!

— Умерла, исчахнув от любовного томления, которое, как теперь начали подозревать, было вызвано вами с помощью заговора.

— Это не правда, господин председатель.

— Так почему же тогда медальон нашли во рту покойницы и на вашем портрете, на груди, как раз там, где должно быть сердце, видна дырочка, словно от прокола булавкой?

— Понятия не имею. Однако, судя по тому, что вы мне рассказали, можно скорее предположить, что это она, будучи очень суеверной, пыталась таким образом приворожить меня. Выходит, из колдуна я превратился в жертву колдовства. Забавно, не правда ли, господин председатель?

И вдруг все услышали, как этот едва держащийся на ногах с помощью палок призрак громко расхохотался.

Публика сначала нерешительно заерзала, потом наступила разрядка и по залу прокатился смех.

Но Массно даже не улыбнулся.

— Разве вы не знаете, подсудимый, что факт обнаружения медальона во рту покойницы свидетельствует о том, что на нее была наведена порча?

— Насколько я вижу, господин председатель, по части суеверий я гораздо менее сведущ, чем вы.

Магистрат не обратил внимания на намек.

— В таком случае поклянитесь, что вы никогда ни на кого не наводили порчу.

— Клянусь своей женой, своим ребенком и королем, что я никогда не занимался подобным вздором, именуемым колдовством, во всяком случае, тем, что подразумевается под ним в нашем королевстве.

— Поясните, что означает эта оговорка в данной вами клятве?

— Я хочу сказать, что много путешествовал и был свидетелем — в Китае и Индии — странных явлений, которые подтверждают существование магии и чародейства, но они не имеют никакого отношения к тому шарлатанству, с которым мы сталкиваемся под их именем у нас в Европе.

— Одним словом, вы признаете, что вы верите в это?

— В истинное чародейство — да… Оно, кстати, зиждется на некоторых явлениях природы, сущность которых будущие поколения, наверно, сумеют объяснить. Ну а слепо следовать ярмарочным волшебникам или так называемым ученым алхимикам…

— Вот вы и сами заговорили об алхимии! По-вашему, алхимия, как и колдовство, бывает истинная и шарлатанская?

— Совершенно верно. Некоторые арабы и испанцы даже переименовали истинную алхимию в химию, науку опыта, согласно которой все процессы изменения вещества подчиняются определенным законам и, таким образом, не зависят от проводящего опыт, при условии, конечно, если он знает свое дело. Но зато убежденный алхимик хуже колдуна!

— Я рад услышать это от вас, ибо таким образом вы облегчаете задачу суда. Так кто же, по-вашему, хуже колдуна?

— Какой-нибудь дурак или фанатик, господин председатель…

Впервые за все время этого судебного заседания Массно, казалось, потерял власть над собой.

— Подсудимый, заклинаю вас быть почтительным, ведь это и в ваших интересах. Вы уже и так проявили дерзость, назвав во время клятвы его величество нашего короля после своей жены и ребенка. Если вы и впредь будете проявлять такое же высокомерие, суд имеет право отказаться выслушивать вас…

Анжелика видела, как адвокат Дегре кинулся к Жоффрею, намереваясь что-то сказать ему, но стража преградила ему путь. Массно вмешался, стремясь дать адвокату подсудимого возможность свободно выполнять свои обязанности.

— У меня и в мыслях не было, господин председатель, оскорбить этим вас лично или кого-либо из судей, — сказал граф де Пейрак, когда шум немного улегся. — Как ученый, я просто выступил против тех, кто занимается этой пагубной наукой, которая именуется алхимией, но я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас, людей, обремененных столь серьезными обязанностями, тайно увлекался ею…

Это небольшое пояснение понравилось магистратам, и они важно закивали головами.

Допрос продолжался уже в более спокойной атмосфере.

Массно, порывшись в кипе бумаг, вытащил очередной листок.

— Вы уличены в использовании для своих таинственных занятий, которые вы ради своего оправдания именуете новым названием «химия», костей животных. Как объяснить эти действия, столь не подобающие христианину?

— Господин председатель, не следует мешать в одну кучу оккультизм и химию. Кости животных нужны мне лишь для того, чтобы превращать их в золу, которая необходима для купелирования расплавленного металла, чтобы выделять золото или серебро, которые в нем содержатся.

— А человеческие кости тоже годятся для купелирования? — задал коварный вопрос Массно.

— Наверно, господин председатель, но, признаюсь, меня вполне удовлетворяют кости животных, и я довольствуюсь ими.

— Для того чтобы вы могли их использовать, животные должны быть сожжены живыми?

— Отнюдь нет, господин председатель. Разве вы варите живую курицу?

Лицо магистрата перекосилось, но он взял себя в руки и лишь заметил, что он по меньшей мере удивлен тем обстоятельством, что во всем королевстве костная зола употребляется одним лишь лицом и с целью, которая «здравомыслящему человеку» кажется сумасбродной, чтобы не сказать святотатственной.

И так как Пейрак презрительно пожал плечами, Массно добавил, что против него выдвинуты также обвинения в святотатстве и безбожии, но они основаны не только на употреблении костей животных, а посему будут рассмотрены позже — всему свое место и время.

И он продолжал:

— Не использовали ли вы в действительности костную золу для того, чтобы вдохнуть жизнь в такой презренный металл, как свинец, и оккультным путем превращать его в благородные металлы — золото и серебро?

— Такая точка зрения весьма близка к схоластическим измышлениям алхимиков, которые утверждают, будто бы при помощи таинственных символов создают материю, в то время как в действительности ее создать нельзя.

— Подсудимый, однако вы признаете, что изготовляли золото и серебро иным способом, чем тот, когда добыча ведется из речного песка?

— Я никогда не изготовлял ни золота, ни серебра. Я только извлекал их.

— Однако люди, разбирающиеся в этом деле, утверждают, что, сколько они ни дробили и ни промывали породы, из которых вы будто бы извлекаете золото и серебро, они не обнаружили там ни того, ни другого.

— Совершенно верно. А вот расплавленный свинец обладает свойством вбирать в себя благородные металлы, которые невидимо содержатся в горных породах.

— Вы хотите сказать, что можете извлечь золото из любой породы?

— Отнюдь нет. Большая часть пород не содержит его совсем или же содержит ничтожные доли. И отыскать эти, весьма редко встречающиеся во Франции породы, которые содержат золото, можно лишь в результате длительных и сложных поисков.

— Но если обнаружить их так трудно, то чем объяснить тот факт, что именно вы один в нашем королевстве научились это делать?

Граф раздраженно ответил:

— Как вам сказать, господин председатель, для этого необходим талант, а вернее, знания и трудолюбие. Я бы тоже мог позволить себе спросить вас, почему Люлли пока что единственный во Франции сочинитель опер и почему вы не пишете их, хотя выучить ноты может каждый.

Председатель от возмущения поморщился, но не нашелся, что возразить.

Судья с невзрачным лицом поднял руку.

— Пожалуйста, господин советник Бурье.

— Я хочу, господин председатель, задать подсудимому один вопрос. Если господин Пейрак действительно открыл секрет получения золота и серебра, то почему же этот знатный дворянин, только что торжественно заверявший нас в своей верности королю, не счел нужным поделиться своим открытием с великим властителем нашего государства, я хочу сказать — с его величество королем, ведь это было не только его долгом, но также еще одним средством облегчить народу и даже дворянству столь тяжкое, хотя и необходимое бремя налогов, которые косвенным образом, в виде различных податей, платят даже освобожденные от них представители закона.

По залу пробежал одобрительный шепот. Каждый почувствовал себя ущемленным, как бы обокраденным этим презирающим всех долговязым, колченогим человеком, который решил единолично пользоваться своим баснословным богатством.

Анжелика почувствовала ту ненависть, с какой публика взирала сейчас на этого искалеченного пытками человека, уже еле державшегося на ногах от усталости.

Впервые за все время Жоффрей посмотрел прямо в зал, но Анжелике показалось, что у него какой-то отсутствующий, невидящий взгляд. «Неужели сердце не подсказывает ему, что я здесь и страдаю вместе с ним?» — подумала она.

После некоторого колебания граф медленно проговорил:

— Я поклялся говорить только правду. Я скажу правду: в нашем королевстве успехи отдельных лиц не только не поощряются, но, наоборот, если человек чего-то добился, его достижением стремится завладеть банда придворных, одержимых честолюбием, поглощенных лишь собственными интересами и дрязгами. А в таких условиях самое лучшее для человека, пытающегося что-то создать, — это молчать и держать свое открытие в тайне. Ибо «не надо метать бисер перед свиньями».

— Ваше заявление весьма серьезно. Вы наносите ущерб престижу короля… и самому себе, — мягко заметил Массно.

Бурье вскочил со своего места.

— Господин председатель, я, как судебный заседатель, выражаю протест против вашего снисходительного отношения к фактам, которые, на мой взгляд, должны быть занесены в протокол как доказательство оскорбления его величества!

— Господин советник, я буду весьма обязан вам если вы дадите мне отвод как председателю этого процесса. Ведь я и сам пытался добиться его, но наш король отказал мне, что, как мне кажется, свидетельствует о его доверии.

Бурье побагровел и сел, а граф тем временем усталым, но твердым голосом объяснял, что каждый понимает свой долг по-своему. Не являясь придворным, он чувствовал, что не в силах будет отстоять свои взгляды наперекор всему и всем. Но разве не достаточно того, что он из своей далекой провинции ухитрялся ежегодно вносить в королевскую казну больше четверти той суммы доходов, которую приносил Франции весь Лангедок? И хотя он трудился не только на свое, но и на общее благо, он предпочитал не предавать огласке свои открытия, боясь, как бы ему не пришлось отправиться в изгнание, разделив тем самым судьбу многих непонятых ученых и изобретателей.

— Короче, тем самым вы признаетесь в том, что ожесточились умом и настроены критически по отношению к государству, — все так же мягко проговорил председатель.

Анжелика снова вздрогнула.

Адвокат поднял руку:

— Извините меня, господин председатель. Я знаю, что еще не пришло время для моей защитительной речи, но я хочу вам напомнить, что мой клиент — один из преданнейших подданных его величества и сам король оказал ему честь, нанеся ему визит в Тулузе, а затем лично пригласив его на свою свадьбу. Поэтому нельзя утверждать, что деятельность графа де Пейрака была направлена против короля и государства, не проявив тем самым неуважения к самому его величеству.

— Спокойнее, мэтр! Я сделал вам снисхождение, разрешив взять слово, и заверяю вас, что мы учтем ваше замечание. Но пока идет лишь допрос, который даст судебным заседателям возможность создать правильное представление о личности подсудимого и о его делах, а потому не прерывайте нас.

Дегре сел. Председатель напомнил, что королевское правосудие требует, чтобы были выслушаны все, включая и тех, кто убедительно возражает, но о действиях короля может судить только сам король.

— Он оскорбил его величество! — снова выкрикнул Бурье.

— Я не согласен с этим обвинением, — отрезал Массно.

Назад | Вперед