«Анжелика и Демон / Дьяволица» (фр. Angelique et la Demone) (1972). Часть 5. Глава 4

— Женщины имеют право на слезы, — сказал Пиксарет с удивительно доброй улыбкой. — Плачь, моя пленница! Яды, накопившиеся в твоем сердце, будут смыты слезами.

Он положил руку ей на голову и терпеливо ждал. А она плакала, вложив в рыдания все свое существо, не осознавая даже в этой круговерти событий действительных причин своего горя, которому Анжелика полностью отдалась после того, как были прорваны плотины ее мужества, а ее стойкость отступила перед человеческой слабостью; это была физическая разрядка, которая спасла ее от безумия, что бывает в те редкие минуты, когда человек принимает себя таким, каков он есть, испытывая внутреннее примирение между тем, что он знает о себе и тем, чего не знает; и эта слабость в конце концов обернулась благотворным наслаждением. Страдание, которое разрывало ей сердце, смягчилось, уступило место спокойствию, чувству умиротворения, ее боль ослабела и утихла.

Отзвуки катастрофы постепенно замерли, сменились мрачной тишиной, из которой постепенно возрождалось ее изболевшееся, ослабленное случившимся «я». Из глубины души возник вопрос: «Что же делать дальше?» Она вытерла глаза. Без поддержки она не устояла бы после такого удара. Но рядом был Пиксарет. На всем протяжении этих странных событий Анжелика чувствовала его человечное, благожелательное присутствие. Не все еще потеряно. Пиксарет сохранил веру в нее.

— Его нет здесь, — сказала она наконец прерывающимся голосом. — Его нет здесь! Он уехал, и я еще не знаю куда. Что-то с нами будет?

— Нужно ждать, — ответил Пиксарет, вглядываясь в затянутый дымкой морской горизонт, видневшийся между деревьями. — Он преследует врага и должен скоро вернуться.

— Ждать, — повторила Анжелика, — здесь? Рядом с этой женщиной? Встречать ее каждый день, видеть, как она торжествует, как издевается надо мной… Нет, это свыше моих сил!

— Чего же ты хочешь в таком случае? — повысил голос индеец. — Чтобы победа осталась за ней?..

Он склонился к Анжелике и указал пальцем на деревню.

— Следить за своей противницей, не давать ей ни минуты роздыха, ловить каждое ее слово, чтобы вскрывать любую ее ложь, плести сеть, в которой она должна погибнуть. Как же ты хочешь проделать все это, отказываясь жить на месте действия? Эта женщина — настоящая дьяволица, я это знаю, но ведь и ты, как я понимаю, не сложила еще оружия.

Анжелика спрятала лицо в ладонях и, как ни старалась, не смогла удержать нового приступа рыданий. Ну как дать понять Пиксарету, что именно доставляет ей особую боль?

— Однажды летом мне пришлось побывать в долине Пяти Племен, — рассказывал Пиксарет. — Я был один… Каждую ночь я пробирался в деревню, проникал в один из тех длинных домов, в которых ирокезы ночевали обычно по десятку семей в каждом, и снимал скальп с одного из спящих воинов… Днем они выслеживали меня… И чуть не каждую минуту мне приходилось разгадывать их хитрости… Я не успевал перевести дыхание, позабыл, что такое нормальная жизнь, в неустанном стремлении оставаться невидимым и готовить успех следующей ночной операции. Они знали, что это действовал я, Пиксарет, вождь наррангасетов, но им ни разу не удалось не то что схватить меня, но даже увидеть. Когда у меня на поясе накопилось двадцать скальпов ирокезов, я покинул эти места. Но и по сей день в долине Пяти Племен живут предания о том, что я тогда был способен превращаться в привидение. Так и ты можешь оставаться здесь, среди своих врагов, но более сильная и ловкая, чем все они, чтобы готовить их поражение и свою победу.

— Я боюсь, — прошептала Анжелика.

— Я тебя понимаю. Гораздо легче бороться против людей, нежели против дьяволов.

— Не эту ли грозившую мне опасность ты заметил тогда, придя в Голдсборо, чтобы потребовать за меня выкуп? — спросила она.

— Да. Я внезапно обнаружил тени и расслышал шорохи, характерные для злых духов. Исходили они от тех, кто присутствовал в том зале. Ты была окружена ими… Мне пришлось уйти, чтобы и самому избавиться от их злокозненного влияния и обрести ясность ума.

— Почему же ты меня не предупредил?

— Женщин не так-то просто убедить, а тебя, пожалуй, труднее многих других.

— Но тебя бы я послушала, сагомор, ты это знаешь. Я так верю в силу твоего предвидения…

— Что мог я тебе сказать? Указать тебе на эту женщину, твою гостью и подругу и сказать: «Это — Дьяволица. Берегись ее, она ищет твоей смерти. Более того, она хочет погубить твою душу…» Вы, белые, смеетесь над нами, когда нам приходится говорить подобные вещи… Вы смотрите на нас, как на маленьких детей или выживших из ума стариков. Вы отвергаете самую возможность того, что невидимое для вас может вполне ясно открываться нам…

— Ты должен был меня предупредить, — повторила она — А сейчас уже поздно. Все потеряно.

— Я тебя предупредил. Я же сказал тебе: «Над тобой нависла опасность. Молись!» Ты последовала моему совету?

— Да.., мне кажется.

— Зачем же тогда отчаиваться? Господь внимает голосам праведников, обращенных к Нему даже в самые мрачные для них минуты отчаяния. Откуда ты взяла, что уже поздно, что все потеряно?

Анжелика не осмеливалась рассказать этому благородному индейцу, так уверенно владеющему своими чувствами, в соответствии с традициями племени и приобретенными навыками, о мучивших ее сомнениях в отношении того, кого она любила.

— Ты только послушай. Она утверждает, что мой муж связался с ней и выбросил меня из своего сердца!

— Она лжет, — уверенно заявил Пиксарет. — Ну разве такое возможно? Ведь он Человек-Гром. Он всесилен. А ты — неподвижная звезда, Кава. Какой же ему прок связываться с дьяволицей?

Он говорил, опираясь на логику, казавшуюся ему бесспорной. Дикая распущенность белых лежала за пределами понимания этого дикаря.

— Правда, белые довольно странный народ, — согласился он, — привычка спускать курок, чтобы защитить свою жизнь, отучила их сохранять ее при помощи стойкости души и тела. Какой-нибудь пустячок их угнетает, малейшее воздержание в пище лишает их силы, они не могут обойтись без женщины даже накануне боя, не понимая, что рискуют оказаться перед сильным врагом ослабленными и опустошенными… Но Человек-Гром сделан не из такого теста.

— Ты говоришь о нем так, будто встречался с ним, — заметила Анжелика.

Она слушала его, подняв глаза, полные надежды. Его лицо с кожей, напоминавшей потрескавшуюся глину, украшенное татуировкой, обрамленное двумя косами, затянутыми в чехлы из лап рыжей лисицы и пучком волос, ощетинившимися перьями, с вплетенными в него четками и медалями, казалось ей в этот момент прекраснейшим в мире.

— Я его знаю через тебя, — ответил Пиксарет. — Мужчина, которого ты любишь, не может быть ни подлым, ни низким, ни коварным, иначе ты б не смогла его любить и служить ему. Но ты его любишь. Значит он не подлый, не низкий и не коварный… Не смей сомневаться в мужчине, когда он идет тропой войны, женщина!.. Это значило бы ослабить его на расстоянии, бросить его в опасности.

— О, как ты прав!

Ей так хотелось ему верить, тем более, что не прошла еще боль от удара, нанесенного Амбруазиной в самое уязвимое место их отношений с де Пейраком. Упоминание имени Колена было для нее полузабытым кошмаром и оружием, имевшим над ними двумя страшную власть. Жоффрей еще очень болезненно воспринимал всякое упоминание о том случае, который для Анжелики уже ничего не значил. Она с некоторым удивлением вспоминала о той минуте, когда она вдруг испытала физическое влечение к кому-то, кроме Жоффрея. Какой же странной женщиной была она всего несколько недель назад… Ей казалось даже, что пролетели годы, что она просто не узнает себя. И когда же она успела превратиться из неуверенной в себе, зависимой от своего прошлого и своих недостатков девочки в сегодняшнюю зрелую женщину, которая нашла своего избранника, обрела уверенность в себе.., хотя, может быть, и слишком поздно?..

Может быть, тогда, когда прыгнула через костер басков в Монегане? Эрнани д'Астигуерра крикнул ей тогда: «Тот, кто пройдет через огонь святого Иоанна, может целый год не опасаться козней дьявола!» Воспоминание об этом предупреждении придало ей сил. Пиксарет прав. Судьба послала ей передышку. Она должна использовать эти несколько дней до возвращения Жоффрея, чтобы окончательно раскрыть Амбруазину.

Когда-то она умела сражаться на равных с мадам де Монтеспан. Правда, сегодня ставкой в игре был не король, да и противник достался более грозный. Но и она обзавелась более современным оружием. Жизненные успехи и благосклонность судьбы укрепили ее душу. Для того, кто никогда не побеждал, поражения горьки. Однако Анжелика, кому судьба чудом помогла найти утерянное счастье, не откажется сейчас заплатить за него, может быть, именно потому, что не сумела вовремя оценить по достоинству его сказочную ценность.

Близился последний акт, призванный закрепить предопределенность их любви. Может ли она отступить в такую минуту? Пиксарет увидел, как блеснули ее глаза и дрогнули крылья носа.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Что бы я делал с трусливой пленницей. Мне бы совесть не позволила требовать за нее выкуп при столь малых ее заслугах… Конечно, и мне не много радости жить здесь. Я здесь один, как в те дни, когда я бродил по Священной Долине ирокезов. Униаке прячется в лесу со своим родственником. Я обещал им разыскать тех, кто убил их соплеменника и названого брата, но мне нечего ждать от них серьезной помощи, так как они нездешние, да к тому же побаиваются злых духов. Мне здесь потруднее, чем в Долине моих врагов, ирокезов. Но не беда! Наш главный союзник — хитрость. Не забывай этого, что бы ни случилось, и береги силы.

Они возвратились не спеша. Еще издали селение дало о себе знать криками чаек и тошнотворным запахом, а чуть позднее за поворотом показались дома да запущенное побережье. Вдоль каменистого пляжа, вокруг помостов возились моряки, принимавшие вечерний улов. Уже началась работа по разделке рыбы, ее засолке и вытапливанию рыбьего жира. А вдалеке, на рейде покачивалось на якоре опустившее паруса бретонское судно.

Как и советовал Пиксарет, Анжелика, сосредоточенная и полная решимости, намеревалась оставаться в селении, среди своих противников.

Но для начала она собиралась заглянуть к Амбруазине и забрать у нее камзол Жоффрея.

Назад | Вперед