«Анжелика в Новом Свете» (фр. Angélique et le Nouveau Monde) (1964). Часть 4. Глава 16

Пейрак знал о глубокой усталости жены, видел приметы этой усталости. Она стала сдержаннее, молчаливее, занималась только самыми неотложными делами, только тем, что нужно было, чтобы пережить день, поддержать собственное здоровье и здоровье других, тех, заботу о ком она взяла на себя. Он видел, что беспокойство за сына и дочь, за больных и просто ослабевших от болезней и недоедания, которые вот-вот могли свалиться, о нем самом, наконец, поглощало все ее мысли и забирало последние силы.

Когда вечером он ложился рядом с нею, ее беспомощность пробуждала в нем желание, и он знал, что она проявила бы покорность, если бы он домогался ее, но она была такая рассеянная, словно отсутствующая, что уже не владела собой. И еще он знал, что рассеянность эта естественна, свойственна женщинам, которых беспокоит любое нарушение гармонии и любая угроза удерживает в состоянии бдения. Поэтому, даже когда она спала, спала тяжелым сном изнеможенного человека, он догадывался, что она начеку.

Она улавливала все, что происходило вокруг нее: как свистела буря, как крепчал мороз. Едва она просыпалась, ее обступали заботы: провизия тает на глазах, Онорина с каждым днем становится все бледнее. Кантор вот уже три дня кашляет, госпожа Жонас худеет и грустнеет, охотники не возвращаются, словно они растворились, исчезли в пушистом и ледяном царстве заснеженного леса, а весна задержалась где-то в пути.

В ней чувствовалась какая-то отрешенность от всего, безучастность, но рядом с этой безучастностью жило и пристальное внимание ко всему. Пристальное внимание ко всему, что надо было защищать. Безучастность ко всему, что не служило их единственной цели — выжить. И он по размышлении восхитился инстинктивным смирением женского существа перед этим естественным и земным законом. В этой женщине, что отдыхала рядом с ним, бледная и усталая, одновременно рассеянная и обеспокоенная, апатичная и настороженная, он угадывал истинное недомогание земли, всей природы, которая истощила свои последние силы, чтобы пережить конец зимы, но которая и накапливала их, чтобы выдержать бурный натиск приближающейся весны. То была смерть перед возрождением. Умирали деревья, умирали животные, уставшие от изнурительной борьбы, умирали люди, у которых уже не оставалось ни горсточки маиса, умирали, всего нескольких дней не дожив до спасения. И хотя в лесах необузданные почки уже прокалывали застывшие ветки, все живое было при последнем издыхании…

Анжелика, сама того не подозревая, очень точно уловила смысл этого последнего этапа борьбы: нужно избежать напрасной траты сил. У ирокезов женщины решают, сколько провизии нужно заготовить на зиму, в какие края переселяться, если земля оскудеет, на кого идти войной, если от этого будет зависеть жизнь племени. Мужчины говорят: «Мы, мужчины, созданы для сегодняшнего дня, для действия. Мы ведем войну, но не предрешаем ее… Решают женщины…»

Жоффрей де Пейрак склонился над женой и, гладя ее мягкие волосы, шептал ей слова утешения. Они вместе прикинули, когда могут вернуться охотники со свежей дичью, мысленно — уже в который раз — переделили добычу, решив увеличить долю Кловиса, который чувствовал себя плохо. Обсудили, можно ли позволить старому Элуа Маколле разбить, как он собирается, в запрудах лед и половить бобров или что там есть еще… Он же может простудиться, заболеть — ведь, хотя он и закален, годы свое берут…

Часто Анжелика, взяв на колени Онорину, садилась около очага и смотрела на пляшущие языки пламени. Девочка, обычно такая подвижная, теперь искала покоя в тепле обнимавших ее материнских рук и крепко прижималась к груди, которая вскормила ее. Иногда Анжелика нашептывала ей сказку или мурлыкала песенку. Иногда подолгу молчала. Она больше не чувствовала себя виноватой, ни в чем не упрекала себя. Она сделала все, что могла, и теперь единственным спасением для нее было бездействие, вообще-то так несвойственное ее энергичной натуре. Но в этих условиях оно не было проявлением слабости духа, напротив, умение, когда того требуют обстоятельства, смириться так, чтобы не чувствовать из-за этого тревоги, не искать себе извинений, оправданий, и есть признак морального здоровья. Истинно гордый человек не поддается людским слабостям.

Ее желудок стал жадной, бездонной ямой, голова у нее гудела. От пресной пищи — у них уже давно не было соли — ее часто мутило. Ей хотелось подкормить детей, отдать им свою порцию, но она заставляла себя проглотить ее, зная, что это необходимо. И вместе с тем она отмечала, что, несмотря на страстное желание выдержать, выстоять, ей все-таки не хватает такой физической закалки, какой обладает граф де Пейрак. Вот его, казалось, ничто не может сокрушить, и его бодрость, его самообладание не были наигранными, показными.

Анжелика знала, что беспокойство еще больше подтачивает силы, и потому она, которой в жизни пришлось так много и жестоко бороться, бороться в изнуряющем одиночестве, когда борьба требовала больше нервных сил, чем отпущено женщине, на этот раз, в этом испытании, почувствовала себя женщиной и полностью положилась на мужчину.

А вот в Жоффрее де Пейраке произошла перемена, которой она тогда не заметила, но с волнением вспомнила и оценила много позже. Из господина он сделался слугой. Он беззаветно посвятил себя тем слабым, находящимся в опасности существам, которые доверились ему. Именно потому, что он знал, что требует от них слишком многого — выжить, он делал им больше поблажек. Он помогал госпоже Жонас подвешивать над очагом тяжелые котлы, носить воду, сам ухаживал за больными, чтобы хоть немного облегчить Анжелике эту работу. Он дружескими шутками пытался развеять дурное настроение Кантора, благожелательно положив руку на плечо, прекращал нелепые споры и ссоры, что неожиданно возникали по поводу и без повода, развлекал детей, показывая им в кузне и в лаборатории, где работа еле-еле двигалась, несложные магические опыты, которые приводили малышей в восторг. Обычно детей не допускали в мастерские, но теперь запрет был снят. Вместе с Леймоном Уайтом или Кантором он ходил проверять силки, и однажды Анжелика видела, как он, вернувшись, с непринужденной ловкостью сам ободрал принесенную ими ондатру. Он сумел найти нужные слова, чтобы успокоить Эльвиру, которую недоедание повергло в такую ипохондрию, что она вдруг начала сомневаться в своей новой любви и ее грызла совесть, что она поддалась этому чувству. Она очень беспокоилась за Малапрада и готова была поверить, что в наказание за то, что она так скоро утешилась после смерти своего первого мужа, Всевышний отберет у нее второго.

— Не думайте сейчас ни о чем, пока вы голодны, — сказал ей де Пейрак, — и не смешивайте большие и величественные мысли о Боге с миражами, порожденными обыкновенными желудочными коликами. Голод — плохой советчик. Он убивает уважение к самому себе, унижает. Он выплескивает наружу эгоистические силы, приводит к мерзкому одиночеству. Будьте сильной. Ваш муж вернется.

Чтобы хоть немного сохранить слабеющие с каждым днем силы, двигались мало, медленно, осторожно, словно заводные куклы. Как только заканчивали самые необходимые дела, де Пейрак советовал всем ложиться в постель и спать: «Кто спит, тот обедает», — это ведь старое присловье. А еще, случалось, он приносил горячие камни, чтобы те, кто забыл позаботиться о себе, положили бы их под одеяла. Ночью он вставал, чтобы присмотреть за очагом, подкинуть туда дров.

Однажды он сказал Анжелике: «Возьмем Онорину к себе в постель, с нами ей будет теплее».

Он заметил, что каждый вечер Анжелика нервничает, когда ей приходится оставлять Онорину одну в ее маленькой кроватке, одну наедине с враждебной темнотой и ночью. Все они были настолько истощены, что с трудом согревались в своих постелях и на рассвете дрожали под одеялами. Онорина, которую укладывали теперь между отцом и матерью, была так счастлива, что у нее даже порозовели щечки. На дворе в ночи завывал ветер, а девочка безмятежно спала между ними, как маленький счастливый зверек.

Когда погода бывала хорошая, обитатели Вапассу заставляли себя немного погулять, но, сделав несколько шагов по двору, быстро возвращались в затхлое тепло дома. И долго потом не могли согреться. У Онорины ручки всегда были холодные как лед. Анжелика погружала их в горячую воду и сама тоже согревалась так, а вместе с ней и Эльвира и госпожа Жонас. Какое счастье, что у них есть дрова, их верные союзники, беспрестанно потрескивающие в камине. Графде Пейрак взвалил на свои плечи еще одну обязанность — он тщательно следил, как бы не случился пожар. Ослабленные голодом люди с каждым днем становились все более рассеянными, и это удваивало его неослабное внимание; он ежевечерне перед сном обходил весь дом, выглядывал с фонарем во двор — удостовериться, что дым свободно выходит из труб, что никакая искра не угрожает крыше из дранки.

Внезапно погода изменилась. С утра и весь день ярко светило солнце. Изможденные люди сбрасывали с себя подбитые мехом одежды, распахивали окна и двери, приглушали огонь в очагах, чтобы быстро разжечь их вечером, когда садится солнце, низвергая мир во мрак, вновь становящийся ледяным.

Снег таял, таял с неумолчным журчанием, которое доносилось будто из-под земли. Снег был словно пропитанная водой корпия или сердцевина стебля бузины, насыщенная жидкостью, с деревьев он падал тяжелыми лепешками. В два дня лес из девственно-белого стал серым, потом черным, деревья были сплошь усыпаны блестящими капельками. Бахрома сосулек на краю крыши обрывалась и, падая, звенела, как бьющееся стекло.

Единственным печальным исходом первых теплых дней было то, что испортились последние крохи мяса, хранившегося замороженным на чердаке. Когда им пришла мысль, что такая теплынь может испортить его, и Анжелика быстро вскарабкалась по лестнице на чердак, где были подвешены несколько кусков дичи и конины, последний окорок и единственный кусок сала, тошнотворный запах сразу же подсказал ей, что они понесли невосполнимый убыток. Даже копчености, как оказалось, пострадали, и в довершение всевозможная мелкая живность, которую они считали вымершей за зиму — мыши, крысы и белки, — повылезла из своих нор и рыскала повсюду, окончательно превращая в несъедобное все то, что не успело испортить солнце. Слишком расстроенная, чтобы обсуждать с кем-либо это несчастье, Анжелика, взяв себе в помощь Куасси-Ба и госпожу Жонас, отобрала несколько жалких кусочков, которые еще можно было пустить в пищу. Остальное они отбросили подальше — пусть этот запах привлечет шакалов и волков.

Анжелика не могла себе простить, что не вспомнила вовремя о мясе на чердаке.

— Я должна была подумать о нем, — твердила она. — Ведь стоило только сразу же перенести его в погреб и обложить глыбами льда…

— И я должен был бы об этом подумать, — сказал Пейрак, желая успокоить подавленную Анжелику. — Вот видите, моя милая, лишения подействовали и на меня, — улыбаясь, добавил он, — ведь я тоже упустил из виду, что из-за этого внезапного потепления могут испортиться наши припасы.

— Но вас здесь не было! Сегодня вы ушли с Кантором с самого раннего утра проверять силки и вернулись лишь вечером… Нет, это моя вина, и она непростительна…

Она провела рукой по лбу.

— Что-то у меня безумно болит голова сегодня. Может, опять к снегу?

Подняв глаза к сине-золотистому небу, она вздрогнула, увидев, как в его прозрачной свежести мечутся вороны. Эти мрачные птицы предвещали снег так же верно, как и ее мигрень.

И действительно, на следующий день снова начался снегопад. Весна, мимолетно напомнив о себе, отступила. За снегопадом последовали дни, насыщенные белым туманом. Мелкие и твердые, словно стекло, снежинки, подгоняемые быстрым ветром, дробно стучали, ударяясь о деревья, били в затянутые рыбьим пузырем окна.

Провизии в Вапассу оставалось всего на два дня. Утром каждый получил свою долю, и Анжелика с удовлетворением отметила, что она в силах сдержать себя, не накинуться на нее тотчас же. Она отставила миску в очаг на золу, про запас. Пусть останется для Онорины. Она стояла около камина, опустив руки и в задумчивости глядя на пламя. Мысли ее путались, расплывались, но каждая сама по себе была ясной. Она не могла бы объяснить почему, но она не испытывала чувства обреченности, даже беспокойства. Они не умрут, они выживут, в этом она уверена!.. Надо только ждать и не сдаваться. Должно же что-нибудь случиться! Весна идет. Наступит день, когда она окончательно одолеет зиму, и звери снова начнут рыскать по перелеску и приходить на водопой к покрытым цветами берегам реки. А реки вскроются, и по ним снова вверх и вниз заснуют нагруженные товаром маленькие красные лодки индейцев и факторов, неся, словно кровь по венам, жизнь. Надо только ждать. Анжелика и сама не знала, какого чуда она ждала, не подозревала, что оно уже в пути, гораздо ближе к ним, чем можно было бы надеяться, что оно приближается, оно уже совсем рядом.

Она выпрямилась, прислушалась: во дворе кто-то есть! Свистящий ветер один куролесил вокруг их дома, ни единый звук не пробивался сквозь его завывания, и тем не менее Анжелика знала, была уверена:

Во дворе кто-то есть!

Она набросила на плечи накидку и с трудом прошла к двери. Во дворе колючий снег обжег ее лицо тысячью уколами. Хотя утро уже давно наступило, все вокруг было еще в сумеречной дымке, и из-за нее ничего нельзя было разглядеть. Сплошной сизый туман. Анжелина подняла глаза. Над ней с крыши свешивались едва различимые в сумраке люди, и они разглядывали ее сверху. Это были индейцы. Обсыпанные снегом, они производили впечатление чего-то расплывчатого, нереального. Однако она тотчас узнала их по плюмажам. Ирокезы! Но что поразило и испугало ее больше всего, больше, чем само их появление здесь, так это то, что, если не считать их набедренных повязок, они были совсем голые.

Назад | Вперед