«Анжелика в Новом Свете» (фр. Angélique et le Nouveau Monde) (1964). Часть 4. Глава 17

Они были голые, на крыше. Они сверху смотрели на нее, а жестокий северный ветер сбивал набок их длинные волосы, спутывал перья на голове и бахрому их гремящих от нашитых украшений набедренных повязок. Вытянув шеи, они, казалось, с любопытством изучали белую женщину, только что вышедшую из жилища, на крыше которого они сидели. Ветер пронзительно и озлобленно свистел вокруг них. Однако они не дрожали. Их спокойные черные глаза блестели. Госпожа Жонас вышла вслед за Анжеликой. Она не стала тратить время на разговоры и выразительными жестами пригласила пришельцев войти.

— Входите же, молодые люди, да поскорей. А то от одного лишь вашего вида мы превратимся в ледышки. И что за блажь гулять совсем голыми в такое время!

Они мгновенно поняли мимику. Гордо, величественно они приветствовали обеих женщин, подняв руку с раскрытой ладонью. Потом один за другим вошли в дом.

Их было шестеро, и впереди шел Тахутагет, вождь онондагов, с обезображенным оспой, словно побитым градом, лицом. Полные высокомерия, они даже взгляда не кинули на укутанные в теплую одежду и меха жалкие создания, которые таращили на них глаза. Их тела, натертые жиром, блестели, словно желтый отполированный мрамор, и казалось, что они, так же как мрамор, нечувствительны.

Когда граф де Пейрак вышел им навстречу, Тахутагет двумя руками протянул ему вампум, состоящий из тоненьких кожаных ремешков, унизанных крохотными фиолетовыми и белыми бусинками из ракушек, которые составляли символический рисунок.

— Меня послал к тебе Уттаке, великий вождь Пяти племен. Этот вампум содержит в себе его мудрое слово. Он говорит, что помнит тебя, Текондерога, и помнит, какое богатство пожертвовал ты душам наших великих вождей… Этот вампум — залог его нерушимой дружбы. Уттаке ждет тебя…

Пейрак уже достаточно изучил язык ирокезов, чтобы понять его слова и поблагодарить.

Затем Тахутагет повернулся к Анжелике, протянул и ей ожерелье-вампум. Она заколебалась, не зная, брать ли его, допускает ли индейский обычай такой торжественный акт по отношению к женщине, но Тахутагет настоял. Он сказал:

— Возьми, Кава! Этот вампум содержит в себе слова женщин нашего племени. Совет матерей собрался в тот день, когда луна была рыжая, и сказал: «Пусть будет так. Человек-который-слушает-мир, Человек Гром вместе со своим племенем находится в опасности, потому что он, чтобы смыть позор, отдал нашим мертвым вождям все свои богатства, все свои запасы пищи до последней крупицы. Если он умрет, что даст нам тогда союз, который мы заключили с ним, ради чего тогда потеряли мы своих вождей? Если он умрет, он унесет с собой богатство своего ума и красоту своего сердца, и мы потеряем еще и друга нашего племени. Если умрут его дети, его жена проклянет нас. Если умрет его жена, он проклянет нас, потому что он вспомнит, что его жена спасла жизнь Уттаке, а Уттаке оставил ее погибать. Нет, ни он, ни его жена, ни его дети не должны умереть. Этого не случится. Пусть каждый из нас даст по горсти фасоли, чтобы сохранить жизнь Кавы, белой женщины, которая спасла жизнь Уттаке, верховного вождя Союза пяти племен. Без него мы сироты. Без нее все мы тоже были бы сиротами. И пусть наши дети зимой будут чаще кричать: „Я хочу есть“, — пусть! Голод — это болезнь, от которой оправляются, как только приходит весна, но потеря друга — болезнь, от которой не оправляются никогда. Возьми же его в свои руки, женщина. Возьми ожерелье — дар нашего племени. Вот видишь, на этом рисунке — женщины на совете, а вот ты, а вот горсти фасоли, которую они посылают тебе, чтобы ты могла насытиться, ты и твои дети».

Тем временем он сделал знак одному из своих спутников, тот открыл дверь, и шестеро других индейцев, тоже голых, что ждали во дворе — ждали во дворе!

— вошли, неся тяжелые кожаные мешки. Тахутагет развязал один из мешков и высыпал на деревянный стол фасоль — зерна растения, уже известного в Старом Свете, после того как первые путешественники привезли ее в прошлом веке из Южной Америки. Эти зерна созревали на берегах Пяти Великих озер ирокезов, на залитых солнцем склонах холмов, окружающих Долину могавков, и среди этих великолепных темно-красных зерен еще попадались лопнувшие блестящие стручки цвета золотистого меда. Даже укутанные в свои полированные оболочки, они распространяли запах свежести, запах земли, словно они и во мраке зимы сохранили в себе немного чистого воздуха с холмов, прихваченного ими в момент сбора урожая, еще до того, как осень позолотила вязы.

Дети, бледные от истощения, подскочили к краю стола. Они окунули руки в кучу зерен и пропускали их меж пальцами, смеясь от радости. Взгляд Анжелики переходил от фасоли к ожерелью-вампуму и наконец остановился на бесстрастных лицах индейцев. Они только что преодолели сотню лье, пересекли ледяную пустыню, чтобы волоком притащить им дар Пяти племен. Она не знала, что сказать этим людям, она была настолько взволнованна, что готова была расплакаться перед такой неожиданностью, перед таким необъяснимым поступком ирокезов. Ведь он выражал нечто гораздо более значительное, чем просто помощь, которую им оказали и которая принесла им радость и облегчение.

— Да будет отблагодарено племя ирокезов! — торжественно сказал Жоффрей де Пейрак, и голос его показался тихим и хриплым, словно бы он только теперь мог разрешить усталости охватить его. — На то самое место, куда ты сейчас положил свой дар, Тахутагет, я положу подарки, которые ты отвезешь своим братьям. Но какой бы ценный дар я ни выбрал для вас, он никогда не сравнится с вашим! Потому что ты в своих мешках принес нам наши жизни, и каждое из этих зерен — это одно биение наших сердец, которым мы обязаны тебе.

— Можно подвесить котел? — спросила госпожа Жонас.

— Да будет так! Давайте пировать! — предложил важный Тахутагет, который, должно быть, обладал тонким слухом и некоторыми познаниями во французском.

Все столпились вокруг огромного черного чугунного котла: крепкие обнаженные ирокезы и европейцы — мужчины, женщины и дети — с бледными лицами, закутанные по уши.

Анжелика поддерживала котел, госпожа Жонас налила в него воды, а Тахутагет с сосредоточенным видом высыпал туда несколько мерок фасоли.

Жоффрей де Пейрак собственноручно бросил в котел последний кусок медвежьего сала, а Элуа Маколле подсказал, что нужно еще подсыпать калийной золы, чтобы фасоль скорее сварилась. За неимением соли и перца добавили много душистых листьев и наконец подвесили котел на крюк над очагом, а дети подкидывали дрова и хворост в черную широкую топку. Все благоговейно уселись около очага. Огонь был такой жаркий, что варево вскоре бурно закипело. Сидели кто на чем — одни на медвежьих шкурах, брошенных на пол, другие на камнях очага, а некоторые просто на полу, испачканном золой. Дети, склонившись к котлу, уже насыщались ароматным запахом.

Индейцев угостили виргинским табаком, и они закурили свои трубки, вытащив их из-за пояса, но от водки с презрением отказались.

— Не думаешь ли ты, что мы смогли бы выстоять в борьбе со злыми духами зимы, в чем ты мог убедиться, если бы пили это зелье, которое белые привезли, чтобы украсть наши души? — сказал Тахутагет графу де Пейраку.

— Какая же сила, какой Бог помогает вам выдержать зимние холода, не защищая свое тело одеждой, как это вынуждены делать мы, белые? — спросил граф.

— Это не Бог, это Оранда, — важно отвечал индеец. — Дух Жизни. Он везде — в зернышке маиса, которое кормит тебя, в воздухе, который тебя окружает и которым ты дышишь, в огромном небе.

— Как вы думаете, они так и пришли из самой страны ирокезов? — прошептала Анжелика, отведя в сторонку старого Элуа, помогавшего ей собирать миски и деревянные кружки, чтобы приготовить праздничный стол.

— Ну посудите сами! — ответил старик, пожимая плечами. — Их выносливость и их проклятое колдовство все же имеют пределы! Но они дьявольски хитры и разыграли для нас это маленькое представление. Наверняка они припрятали свои меховые одежды, одеяла и провизию в каком-нибудь тайнике недалеко отсюда и, сделав специальные упражнения для дыхания, предстали перед нами чуть ли не в чем мать родила, чтобы ошарашить нас. Признайтесь, вышло не так уж плохо. Я лично видел, как они выдерживали в таком виде по два дня и две ночи зимой…

Анжелика одну за другой наполняла протянутые миски, а в ее ушах все еще звучали слова ирокеза:

«…Пусть каждый из нас даст по горсти фасоли, чтобы сохранить жизнь Кавы, белой женщины, которая спасла жизнь Уттаке, верховного вождя Союза пяти племен…»

Она была настолько возбуждена, что даже, казалось, силы вернулись к ней. Переложив свою порцию фасоли в маленький чугунок, она отнесла его к себе в спальню и поставила там на угли около огня в очаге. Свое ожерелье-вампум она тоже положила в спальне на скамью. Возвратясь в залу, она села за общий стол, просто посидеть вместе со всеми. Когда Онорина поела, она, согрев постель, уложила ее спать, совсем разомлевшую от обильной и непривычной пищи, и, хорошенько подоткнув девочке одеяло, долго с нежностью смотрела, как малютка погружается в сон, наконец-то безмятежный.

Тахутагет, державший про запас свои сюрпризы, к концу трапезы высыпал из мешка примерно один буасо мелкого риса, тонкого и длинного и такого прозрачного, словно кристаллики.

— Это те самые зерна, что они выращивают в воде на берегу Верхнего озера,

— сказал Элуа Маколле. — Им действительно удается собрать там урожай, но его никогда не хватает, чтобы всех накормить.

— Но достаточно, чтобы спасти от смерти, — сказал Тахутагет. Он посмотрел на Маколле как на невежду. — Этот рис, — сказал он, — не пища, а лекарство.

Он объяснил графу де Пейраку, что нужно рассыпать зерна на большом блюде, смочить водой и поставить в теплое место. Как только прорежутся маленькие зеленые росточки, белым людям достаточно будет немного пожевать горстку риса, чтобы поправиться от болезни, которая зимой уносит у них каждого десятого. И индеец постучал грязным пальцем по своим белоснежным зубам, великолепным, ровным зубам, которые никогда не знали, что такое цинга.

— Если я правильно понял, этот рис спасет нас от цинги, — пояснил своим людям де Пейрак. — Э-э, черт побери, а ведь верно же, этот росток, каким бы крохотным он ни был, он тем не менее росток новой жизни, которая предохраняет от болезни. Но достаточно ли будет съесть такую малость?

Однако Тахутагет заверил его, что этого вполне достаточно, и тогда граф де Пейрак встал, чтобы вместе с ирокезом разложить рис так, как тот ему советовал.

— Возблагодарим Бога, — заключила госпожа Жонас, собирая миски.

Мэтр Жонас пошел за своим молитвенником.

Назад | Вперед