«Анжелика в Новом Свете» (фр. Angélique et le Nouveau Monde) (1964). Часть 3. Глава 4

Жоффрей де Пейрак ничего не сказал, когда увидел, что Анжелика взяла в свои руки тяжкую работу в коптильне. Она догадывалась, что он все время наблюдает за ней издалека, и старалась не ударить в грязь лицом.

«Уж не думает ли он, что я ни на что не гожусь и буду сидеть сложа руки?»

Им нужно выиграть год. Ведь именно так он сказал, не правда ли? А сейчас почти все их достояние — это одежда на их плечах.

Помочь ему выжить, восторжествовать — с каким тайным ликованием она будет стремиться к этому, ведь она столько времени не имела возможности служить ему. И она решила трудиться для него, чтобы хоть в какой-то мере искупить тем самым свое былое предательство. Эта мысль целиком завладела Анжеликой. И самая изнурительная работа не казалась ей тяжелой.

Есть чувства, которые проверяются только временем. И среди них — верность любви. Она добьется своего и сокрушит ту стену недоверия к ней, которая иногда отделяет от нее Жоффрея. Она докажет ему, что он всегда был для нее всем, докажет, что никогда ни в чем не посягнет на его мужскую свободу, что она не отяготит ему жизнь, что у нее и в мыслях нет отвратить его от работы и от тех целей, которые он себе поставил.

Страх, не пожалеет ли он когда-нибудь, что взял ее сюда с собой или даже что он вообще отыскал ее, бросал Анжелику в холодный пот. Это были дни, когда непредвиденные тяготы их бивуачной жизни снова разлучили ее с мужем, она томилась вдали от него. Как и во время пути, мужчины с грехом пополам теснились в сооруженной на индейский лад простой хижине из коры, для женщин и детей построили более просторный вигвам, и в нем, в одном из углов, на скорую руку сложили небольшой очаг. В вигваме было достаточно тепло, но Анжелика чувствовала себя там неуютно, и ей снова начало мерещиться, будто она все еще одна и безнадежно ищет свою любовь, которую потеряла в этом огромном мире. А еще чаще ей виделось, как Жоффрей отталкивает ее и взгляд его непреклонен, как тогда на «Голдсборо», в тот памятный день, когда она пришла умолять его о помощи.

Итак, она трудилась, как рабыня. И если у нее выпадала свободная минутка, она бежала с детьми в лес, чтобы собрать охапку хвороста. Топлива всегда не хватает, а она по опыту знала, что нет ничего хуже, когда зимним утром нечем разжечь огонь.

И она торопливо подбирала с земли ветки и веточки, чтобы сложить их кучей в сарай, где хранились дрова.

Анжелика всегда любила собирать в лесу хворост. Еще когда она была девочкой и жила в родительском замке Монтелу, тетушка Пюльшери говаривала, что это единственная работа, которую Анжелика выполняет охотно. Она умела быстро вязать огромные охапки и без устали таскала их. И здесь, когда люди де Пейрака в первый раз увидели ее возвращающейся в сопровождении ребятишек из лесу согнувшейся, словно старуха, под своей ношей, такой огромной, будто это сам лес двинулся в путь, они так и застыли с открытыми ртами, не зная, ни что сказать, ни что предпринять.

Анжелика безупречно выполняла все, за что бы ни бралась, и любое вмешательство казалось неуместным, а потому они старались не навязываться к ней со своей помощью. Между собой они много говорили о ней, пытаясь понять, кто же она, но так и продолжали теряться в догадках. С одной стороны, тут каждому ясно, эта женщина тяжко потрудилась на своем веку, потому что она не чурается никакой работы, с другой — это тоже было очевидно, — она была великосветской дамой, которая привыкла к тому, что ее окружают слуги, привыкла приказывать, проводить время в праздности. Только вот не любила она, когда смешивали эти две черты ее натуры.

И если кто-нибудь из мужчин в эти трудные, напряженные дни, предшествовавшие их первой зимовке в Вапассу, подходил к ней, чтобы помочь, она сухо отсылала его обратно.

— Оставьте же, мой милый, у вас есть другие, более спешные дела. Когда вы понадобитесь мне, я вас позову.

Да, Жоффрей де Пейрак наблюдал за нею. Он видел, с какой сноровкой орудует она возле огня в коптильне, словно только этим и занималась всю жизнь. Он видел, как она сдирает шкуру с убитых ланей или оленей, опустошает их чрево, разбирает кости, как она ощипывает птицу, процеживает тошнотворный жир, выгребает из очага уголь — и все это делает с просто удивительной для ее маленьких, тонких и холеных рук сноровкой и энергией.

Со смешанным чувством изумления и уважения он обнаружил, что она очень сильная, спорая, что она умеет делать много такого, к чему ее воспитание и в особенности та блистательная, роскошная жизнь, какую он создал ей в Тулузе, казалось бы, не предназначали.

И в минуту раздражения — а оно иногда готово было толкнуть его к ней, чтобы вырвать у нее резак, которым она так ловко орудовала, тяжелый котел, который она переставляла одним рывком, или охапку дров, под тяжестью которой сгибалась, — он чувствовал необузданную силу горестной и дурной страсти, обуревавшей его, когда он думал о годах их разлуки.

Потому что в такие минуты перед ним была другая женщина, «незнакомка», постигшая науку жизни без него, и теперь она выставляла напоказ свое умение, а он почти негодовал на нее за то, что она такая сильная, что ее ни в чем нельзя упрекнуть и что она столько всего познала вдали от него.

Ему вспомнилась фраза, что она бросила ему как-то на «Голдсборо»: «И как это у вас появилось желание отыскать меня? Ведь я злая, глупая, никчемная, я ничему не научилась в жизни…»

Да, действительно, он тогда не сумел оценить по достоинству эту новую Анжелику, не понял, на что способна она, если ее предоставить самой себе. Он думал о том, как мало еще знает он женщин. Вот хотя бы Анжелику. И в сердце его боролись восхищение и ревность.

Анжелика прекрасно разгадала его слабость. Чуткая душой, она понимала причину ее, и ей почти доставляло удовольствие сознавать, что он, такой мужественный, такой необыкновенный человек, тоже уязвим. Эта мысль словно успокаивала ее. И тогда она мимоходом бросала ему взгляд, в котором одновременно сквозили мягкая насмешка, нежность и еще что-то непостижимое, от чего ему делалось не по себе.

— Не тревожьтесь, — говорила она, с улыбкой тряхнув головой. — Я люблю работу, и потом… я познала рабство, а это похуже, чем собирать хворост ради любви к вам…

А он чувствовал при этих словах почти физическую боль, словно острое лезвие клинка вонзалось в его сердце. Как случилось, что она продолжает быть единственной женщиной, способной заставить его страдать, его, настолько пресыщенного вниманием слабого пола, и при этом всего лишь оставаясь самой собою?..

По правде сказать, он ни в чем не мог упрекнуть ее. В ее поведении не было ни ложной покорности, ни вызова. Но всему, что она умела, она научилась вдали от него. И он мучился от отчаянного желания взять реванш. Ради нее он решил тверже, чем когда-либо, что они восторжествуют в борьбе против злого рока, и такова была его жажда властвовать над судьбой, что он передавал ее своим людям, убежденный, что никакая сила не может одержать над ним верх.

В Вапассу трудились, как в муравейнике.

Жоффрей де Пейрак сам занимался всем — руководил плотниками и каменщиками, давал советы дубильщикам кожи и столярам, и нередко можно было видеть, как он берет в руки длинный топор лесоруба и валит дерево несколькими точными и сильными ударами, словно он решил один на один встретить мятежную природу и в единоборстве победить ее.

И вот, хотя об этом и не было речи, работа все время продолжала связывать их, ибо благодаря ей они познавали друг друга, благодаря ей они забывали о себе, благодаря ей они подготавливали себя друг для друга. Де Пейрак догадывался о смятении Анжелики. Он заметил, что от чрезмерной усталости ее временами одолевают сомнения и тогда все видится ей в мрачном свете.

В такие минуты призрак Каина, застигнутого бурей, снова неотступно преследовал ее.

«А если и впрямь Бог против нас? — нередко думала она. — Если мы и вправду прокляты? Приговорены заранее, куда бы ни пошли, я или он?.. К чему же тогда бороться?..» И еще ей вспоминался исполненный ненависти взгляд какого-то странного существа, притаившегося в кустах на берегу озера в тот день, когда она купалась там, застывший взгляд, который буквально пронзил ее и отравленной стрелой проник в сердце. Это воспоминание часто преследовало ее. И случалось, что, возвращаясь из леса, она останавливалась на опушке, чтобы перевести дух и оглядеться.

По левую руку от жилища, у подножия двух холмов, покрытых зияющими чернотой дырами или свежими синеватыми рубцами, виднелись какие-то странные сооружения — колеса и стоящие торчком брусья, напоминавшие орудия пыток, орудия кошмара. Вершину одного из холмов венчал крошечный лесок, откуда днем и ночью, словно из кадила, не переставая тянулся тонкий дымок. Анжелика знала, что там, в этом леске, расположены хижины углежогов, нечто вроде приподнятых над землей глиняных сводов, прикрывавших пышущие жаром от непрерывного горения дрова — бузину и березу, — из которых рудокопы получали уголь, необходимый для их работ.

Жилище, где, словно в Ноевом ковчеге, предстояло жить новым колонистам, выступало из земли на краю мыса, и теперь можно было совершенно отчетливо видеть его крышу из белой дранки и поднимающиеся ввысь четыре высокие каменные трубы.

Когда Анжелика думала о предстоящей зиме, ее тревожила еще одна мысль. Несмотря на все те хорошие качества, которые она открыла в людях де Пейрака, большинство из них оставались мужланами, грубыми, несговорчивыми, иными словами, они вызывали беспокойство. Когда они все вместе будут жить в форте, к чему приведут теснота их жилища, несхожесть характеров, лишения, отсутствие женщин? Не породит ли это обстановку, которая отравит им существование?

В Пуату во время восстания ее крестьяне, помнится, ненавидели тех, кто, как им казалось, были ее любовниками: Ла Мориньера и барона Круассе…

А здесь ситуация сходная. Сдержанность, которую мужчины пока что проявляли по отношению к жене своего хозяина, может в один прекрасный день превратиться в чувство совсем иного рода. Анжелика прекрасно понимала, что та отчужденность, с какой муж держится с ней в присутствии других, объясняется его нежеланием пробудить в этих одиноких мужчинах ревность.

Госпожу Жонас тоже тревожили подобные мысли, она беспокоилась за Эльвиру

— ведь молодая женщина пребывала в самом подходящем для ухаживаний возрасте. До сих пор мужчины держались с ней учтиво, но кто знает, что будет, когда они поселятся все вместе и ими завладеет тоска…

Однажды Жоффрей де Пейрак взял Анжелику за руку и повел на берег озера. Сухой прохладный вечер был очарователен.

— Вы чем-то озабочены, душа моя? Я вижу это по вашему лицу. Доверьте мне ваши беды!..

Немного смущаясь, она рассказала ему о страхах, которые иногда одолевают ее. Прежде всего, не окажутся ли злой рок и неудача сильнее, чем их мужество?

Голод, холод, работа? Нет, этим ее не запугаешь. Разве та жизнь, которую долгими зимами они вели в Монтелу, так уж разительно отличалась от того, что ждет их здесь? Оторванность от мира, изнурительный труд и постоянная угроза нашествия бандитов, так же, как здесь индейцев или французов, — разве это не порождало ту же атмосферу опасности и тревоги? Нет, не это ее беспокоит… Она любит Вапассу…

Он понял, о чем она умалчивает.

— Вы боитесь проклятия, которое меня преследует? Но, любовь моя, никакого проклятия нет. Абсолютно никакого проклятия. Напротив, есть лишь некоторые разногласия между теми, кто задержался на путях незнания, и мною, которому Господь пожелал осветить неведомые пути. И если даже мне придется поплатиться за это гонениями, я не пожалею о том, что Господь оказал мне эту милость. Я пришел в эти страны, чтобы сделать их богаче. Разве в этом есть что-нибудь неугодное Создателю? Нет. Так не будьте же суеверны и подозрительны к Богу. Вот в этом коренилось бы зло…

Он вытащил из камзола маленький золотой крестик, который снял недавно с шеи убитого патсуикета.

— Взгляните-ка сюда… Что вы видите?

— Крестик, — ответила она.

— Так вот, меня поражает, что он золотой… А я видел много подобных миниатюрных украшений на туземцах, кресты и другие вещицы, с тех пор как решил изучить страну. Я получил лишь единственное объяснение по этому поводу: украшения эти якобы подарены местным жителям матросами из Сен-Мало, приходившими к их берегам. Но оно меня не удовлетворило. Наши бретонцы не настолько щедры. Для подарка вполне хватило бы и медного крестика. Кресты изготовлены здесь, а это свидетельствует о том, что в этих странах, где алчные испанцы, развращенные сокровищами инков и ацтеков, не нашли ничего, все-таки есть и золото и серебро. Правда, золота видимого, которое лежит на поверхностив самородках, что вымывают в ручьях, — ничтожная малость, но, возможно, много золота невидимого, притаившегося в недрах земли. Кресты сыграли свою роль. Я разгадал эту загадку. Как видите, они навели меня на след. Вапассу — самый богатый из моих рудников, но у меня есть и другие, почти повсюду в Мэне. Теперь, когда я знаю, что губернатор Канады неусыпно следит за мною, мне надо поторопиться, чтобы заставить мои находки приносить плоды…Я рассчитывал с полным комфортом устроить вас в Катарунке. Однако, придя сюда, мы выиграли время. Нам нужно пережить зиму, это будет тяжело. Но здесь нашим единственным недругом будет природа. Но природа же принесет мне могущество. Когда-то я был богат, но не имел власти. Теперь мне еще нужно приобрести богатство, чтобы иметь право жить. И мне легче будет достичь этого в Новом Свете, нежели в Старом.

Некоторое время он неторопливо шагал вдоль озера, крепко прижимая к себе Анжелику, потом вернулся к разговору.

— Послушайте меня, моя дорогая, мы все здесь — висельники, и именно потому мы выживем. Я собрал этих мужчин, ибо знаю, им известна цена терпения. Тюрьма, галеры, неволя, глубина нравственного падения, которое они постигли в компании самых гнусных отбросов человечества, — все это превосходная школа терпения… Пережить здесь долгие зимние дни, иногда с пустым желудком? Они все способны на это. Они способны и на большее… Холод, голод, теснота?.. Что это для них? Они знавали худшее… Может быть, вы тревожитесь, что будет тяжко детям? Но если у детей есть все необходимое и они чувствуют, что окружены любовью, они не будут страдать. Когда сердце ребенка ублаготворено, он необычайно вынослив. Я верю и в ваших друзей супругов Жонас… Эти люди тоже знают, что такое терпение. Долгие годы ждали они возвращения своих сыновей. Но однажды пришел день, когда они поняли, что больше не увидят их. Никогда. И они пережили этот удар. А Эльвира? Я согласился взять с собой эту молодую женщину потому, что она сама умолила меня об этом. И я знаю почему. Она больше не в силах была оставаться со своими земляками из Ла-Рошели, считая их виновными в смерти мужа. Ведь именно они вовлекли его в бунт, который я вынужден был подавить, в результате чего ее муж был убит. Здесь она придет в себя скорее, чем в Голдсборо. Впрочем, я думаю, когда она решилась покинуть побережье и отправиться с нами, ею руководило то же чувство, которое толкнуло на это и супругов Жонас. Я охотно принял обеих женщин в наше мужское сообщество. Я хотел, чтобы у вас были подруги, с которыми вы могли бы обсуждать свои женские дела. А дети Эльвиры стали бы товарищами в играх для Онорины, чтобы она чувствовала себя менее одинокой теперь, когда я завладеваю вами.

— Я очень благодарна вам за то, что вы подумали обо всем, и я впрямь счастлива, что у меня есть друзья, счастлива, когда вижу, какая хорошая дружба связывает Онорину с Бартеломи и Тома, ведь она знала их еще в Ла-Рошели. Но я начинаю понимать и другое — тем, что вы взяли сюда с собой детей и особенно женщин, вы породили для себя источник новых забот и трудностей…

— А может, это, напротив, источник выгод и благодеяний, — весело сказал Пейрак. — Присутствие женщин благотворно влияет на характер мужчин. И вам, милые дамы, придется доказать нам это.

— Неужели вы никогда ничего не боитесь?

— Я люблю риск.

— А не думаете ли вы, что эти лишенные женщин мужчины, в конце концов, испытывают ревность, видя вас в моем обществе, или вожделение, глядя на молодую и красивую Эльвиру, и это может вызвать конфликты, ссоры между ними? Эльвиру уже сейчас начинает приводить в смятение, даже пугать мысль, не станут ли они, когда все мы на долгие месяцы будем затворены в этом маленьком форте, докучать ей своими ухаживаниями.

— А ей нравится кто-нибудь из них?

— Не думаю.

— Тоща пусть она ничего не опасается, передайте ей это от моего имени. Все мужчины предупреждены. Виселица — это наименьшее наказание, которое они рискуют получить, если разрешат себе проявить неуважение к любой из женщин, что находятся здесь.

— И вы сделаете это! — воскликнула Анжелика, с ужасом глядя на него.

— Конечно! Разве я колебался, когда на корабле приказал повесить мавра Абдуллу, пытавшегося изнасиловать Бертиль Бертело? И это несмотря на то, что Абдулла был мне верным слугой, о преданности которого я могу сейчас лишь скорбеть. Но дисциплина превыше всего. Мои люди это знают. Дорогая моя, здесь мы все еще на корабле. И когда мы шли сюда, мы тоже были на корабле. Короче говоря, я остаюсь единственным хозяином на борту. Со всеми правами. Правом решать жизнь и смерть моих людей, правом награждать или карать их и также правом устраивать свою личную жизнь так, как я хочу, и даже иметь супругой самую прекрасную женщину в мире.

Он, смеясь, поцеловал ее.

— Не бойтесь ничего, моя маленькая матушка-настоятельница!.. Женщины иногда превратно судят о подлинной природе мужчины. Вы слишком долго жили или среди бессердечных, развратных бездельников, которые, на самом деле будучи бессильными, в постоянных сексуальных похождениях ищут лекарство от своей немощи, или среди грубых мужланов, у которых нет иных помыслов, кроме как удовлетворить свои инстинкты. Моряки же люди иного склада. Если мужчина не умеет обходиться без женщины, он не отправится в плавание. У моряка своя страсть, своя услада — это приключения, мираж удачи, жажда открытий, это мечта и дорога, ведущая к ней… Есть люди — да будет вам известно! — у которых любимое дело может полностью завладеть чувствами и сердцем. И женщина для них всего лишь дополнение — восхитительное, конечно, но не главное в их жизни. Так вот, повторяю вам, моя дорогая, что для нас здесь есть нечто большее, чем женщины! Не забывайте о том, что нас связывает. Мы все здесь висельники, включая гугенотов, приговоренных иезуитами и королем Франции к бесчестью… Не говоря уже о других!.. У каждого своя тайна… Тюрьма, кстати, тоже учит обходиться без женщин, А любовь к свободе часто вытесняет из сердца всякую другую любовь. И эта страсть куда более сильная, более пламенная, чем некоторые думают… Она завладевает всем существом человека. И всегда облагораживает его…

Анжелика слушала мужа, взволнованная тем, что он, часто такой язвительный, вдруг столь серьезно говорит с ней, желая укрепить перед испытанием ее сердце и дух, что он открывает перед нею иную сторону жизни, с какой она никогда не сталкивалась и которая теперь была причиной ее страданий и раздумий. Теперь их окутывала ночь, холодная и безлунная. Небо, сплошь усыпанное звездами, сияло каким-то удивительным блеском, как на Востоке. Такие маленькие наверху, они отражались в водной ряби озера трепещущими бликами, напоминавшими жемчужные четки.

Анжелика смиренно покачала головой.

— Да, я тоже была в неволе, — сказала она, — но мне кажется, что я отнюдь не научилась терпению, как вы утверждаете. Напротив, я беспрестанно трепещу… и я больше не выношу принуждения. И обойтись без вашей любви…

Жоффрей де Пейрак рассмеялся.

— Вы! Вы совсем другое дело, душа моя. Вы из другой породы. Вы — живой родник, который с силой вырывается из недр земли, чтобы освежать, очаровывать ее… Немного терпения, мой родничок, и в один прекрасный день вы побежите по долинам более спокойным, завораживая их своим обаянием, своей красотой… Немного терпения, и я перехвачу ваш веселый ручеек, я буду ревниво заботиться о нем, чтобы он не затерялся и не иссяк… Я начинаю понимать вас… Нельзя было оставлять вас так долго одну. Всего несколько дней, что мы не вместе, несколько ночей, которые вы провели вдали от меня, — и вот вы уже говорите невесть что. Но крыша дома закончена, и я поторопил плотников, чтобы они смастерили для нас просторную, добротную кровать. Скоро я снова приму вас в свои объятия. И все пойдет как нельзя лучше, не правда ли?..

На следующий день они перебрались в форт.

Назад | Вперед