«Бунтующая Анжелика / Бунт Анжелики / Мятежница Пуату / Анжелика в мятеже» (фр. Angélique se révolte) (1961). Часть 3. Глава 7

Через несколько дней Мартиал отправился ночью в Голландию на голландском корабле. Но суда королевского флота перехватили этот корабль в открытом море, недалеко от острова Ре. Молодого пассажира арестовали, вернули на сушу и посадили в крепость Людовика.

Это известие поразило всех, как пушечный выстрел. Сын мэтра Берна в тюрьме! Одна из самых достойных семей Ла-Рошели так унижена!

Мэтр Габриэль отправился сейчас же к господину де Барданю, но утром не мог получить у него аудиенцию. Ему удалось только повидать насмешливого, не поддающегося уговорам Бомье, потом пойти посоветоваться с Маниго. День ушел на хлопоты, надежды сменялись надеждами. Вечером Габриэль Берн вернулся домой усталым и бледным. Анжелика не решилась сказать ему, что она провела часть дня в бесплодных разговорах с представителем налогового откупа, требовавшим уплаты двойного налога с Шарантских виноградников, который причитался с купца как с протестанта. Несчастье никогда не приходит в одиночку!

Мэтр Берн сказал, что увидел наконец Никола де Барданя, но тот разочаровал его неразговорчивостью. Он утверждал, что бегство является преступлением, подпадающим под самый безжалостный закон. Ведь уже отправляли на виселицу протестантов-путешественников, застигнутых на пути в Женеву. А бегство в Голландию чем лучше? Господин де Бардань заявил, что ему придется серьезно подумать, имея в виду высокое социальное положение мальчика. Он утверждал, что находится в чрезвычайно неприятном положении.

Вечер у протестантов прошел мрачно. Возмущение и стыд сменились страхом. Адвокат Каррер с унылым видом вспоминал, что протестантских детей, арестованных в аналогичных обстоятельствах, отправляли, бывало, в неизвестном направлении и был слух, что их посылали на галеры. Самые крепкие не выдерживали там более года.

Два дня мэтр Габриэль, совершенно забросив свои торговые дела, бегал то к одному, то к другому чиновнику, пытаясь освободить своего сына или хотя бы повидать его.

На третий день не вернулась к полудню домой Северина, уходившая по утрам на час учиться игре на лютне у одной старой девы в их квартале. Затем им сказали, что дочь мэтра Берна арестовали за «профанацию» и отправили в монастырь урсулинок.

Атмосфера в доме стала кошмарной. Анжелика не могла сомкнуть ночью глаз.

Утром она поручила Лорье и Онорину старой Ревекке и отправилась во Дворец правосудия, где очень уверенным тоном потребовала приема у королевского наместника, графа де Барданя.

Лицо графа просияло, когда она вошла. Он втайне надеялся, что она придет. И сказал ей это.

— Вас прислал ко мне ваш хозяин? Тогда вам следует знать, что это очень серьезный случай и невозможно ничего сделать.

— Нет, не он. Я пришла к вам сама.

— Я в восторге. Я того и ждал, понимая, как вы разумны. События движутся так быстро, что вам уже пора сделать мне донесение. Как вы думаете, не собирается ли мэтр Берн сдаться?

— Сдаться?

— Я хочу сказать, перейти в католичество. Должен признаться, я не только этого хочу добиться. В течение целого года терпеливых наблюдений я отобрал несколько имен. Десяток, не больше, но я знаю, что если удастся их убедить, то гугенотская Ла-Рошель рассыплется прахом сама собой…

В комнате было жарко. В камине, украшенном по бокам резными грифонами и кораблями, ярко пылал огонь, раздуваемый сильными порывами ветра. Щеки Анжелики быстро приобрели цвет зреющих персиков, а мысли де Барданя свернули на более галантный путь.

— Снимите же пальто. Тут вас непогода не застанет.

Он сам снял с плеч Анжелики тяжелое драповое пальто. Она машинально приняла эту услугу, думая над тем, как перестроить свои планы. Она отправилась сюда как просительница, решившись броситься на колени, если потребуется, к ногам наместника. Теперь стало ясно, что такое поведение было бы страшной ошибкой. Он ведь принимал ее как единомышленницу, готовую помогать в деле насильственных обращений.

— Садитесь же, пожалуйста, — просил ее королевский наместник.

Она села, держась очень прямо, с изяществом, воспитанным давними привычками светской жизни. Она продолжала размышлять и не замечала, что Бардань пожирает ее глазами. «Она, безусловно, очень красива, — говорил он себе. — Когда она вошла — в этой темной одежде и в белом чепце, — ее можно было принять за то, что она есть, за служанку. Но вот прошло несколько минут, и видно, что с ней надо обращаться как с дамой. От нее исходит такая спокойная уверенность, она так свободно движется и разговаривает, соединяя сдержанность высшего общества с милой простотой, что любому собеседнику будет с ней легко. Она обладает какой-то чарующей прелестью. Конечно, дело в ее редкостной красоте или же…

В этой женщине есть какая-то тайна!..» Граф встал перед ней. Теперь он мог разглядеть в складках белой полотняной косынки, спускавшейся с ее плеч, начало беломраморной груди, округлостей которой не мог скрыть корсаж из простой бумазеи. Эта грудь и крепкая, круглая, чуть позолоченная загаром шея придавали ей свежесть, здоровье крестьянки, заметно контрастировавшее с тонкостью ее черт, благородным поставом головы, отсветом какой-то трагедии на лице, не исчезавшим даже когда она сидела задумавшись.

Господина Барданя неудержимо притягивали эта гладкая шея, плечо, под которым угадывалась мягкая выемка. Прижаться бы губами. У него пересохло горло и вспотели ладони.

Анжелика, удивившись молчанию, подняла на него глаза и сейчас же опустила, встретив откровенно мужской взгляд, не отрывавшийся от нее. Он взмолился:

— Прошу вас, не опускайте веки. Такой редкий цвет, такое зеленое сиянье, это можно сравнить лишь с изумрудом… Преступление — скрывать такую красоту!

— Я охотно сменила бы этот цвет на другой, — усмехнулась Анжелика. — Он приносит мне слишком много неприятностей…

— Вы не любите комплименты? Вы словно боитесь похвал. А ведь все женщины жадны до них.

— Только не я, признаюсь. И я глубоко благодарна вам, господин де Бардань, за то, что вы догадались об этом.

Королевский наместник воспринял урок и сдержал свое нетерпение. Видно, тут второпях ничего не добьешься. Он отошел к столу и попробовал шутить:

— Неужели жизнь рядом с гугенотами до такой степени заразила вас их нравами, что вас раздражает мой искреннейший восторг перед вашей красотой? Разве не естественно остановиться в восхищении перед цветком, шедевром природы, яркие краски которого для того и сотворены, чтобы радовать наши глаза?

— Нам неизвестно, что думают об этом цветы, не мешают ли им наши восторги, — Анжелика чуть улыбнулась. — Господин граф, что вы собирались сделать для детей мэтра Берна?

— Ах да! Правда, я ведь что-то хотел сказать вам… — он приложил руку ко лбу.

Дело детей Берна, то, что мешало ему спать уже три дня, оказывается, просто улетучилось из его памяти. Странное явление! Никогда еще ни одна женщина не возбуждала в нем такого порыва чувственности, таких увлеченных мечтаний. Он испытывал уже нечто подобное тогда, когда подвез ее в своем экипаже. Потом воспоминание ослабело. Иногда он позволял себе вернуться к этим приятным мыслям и располагал как-нибудь, когда будет меньше дел, заняться красавицей служанкой. Но сегодня стоило ей появиться, как его охватила лихорадка нетерпения. Это обеспокоило его, смутило, даже показалось унизительным… Во всяком случае, он был очень возбужден. Ну на этот раз де Бардань своего не упустит. Он уже понял, что два раза в жизни не встретится столь привлекательная женщина. Только вот все эти дела в суде и эти упрямые реформаты, которых надо переубеждать, и ревнивые коллеги, обвиняющие его в слабости, и высшие сановники церкви, которым все мало вновь обращенных в католичество… Где же тут, среди всех этих соображений и хлопот, найти время, чтобы служить Венере? Ах, люди ныне совсем разучились жить!.. Он человек добросовестный и стремящийся преуспеть, значит, надо сделать усилие и вернуться к делам.

— На чем мы тут остановились? — повторил он.

— Входит ли мой хозяин в число тех лиц, которые, по-вашему, являются столпами протестантского сопротивления?

— Входит ли он в их число! — возмущенно вскричал де Бардань, поднимая руки к небу. — Да он же из самых худших! Он действует втайне, но вредит нам больше, чем если бы проповедовал на площади. Он помогает запрещенным пасторам, беглецам, бог знает кому еще. Вы же могли заметить его подозрительные похождения…

— Я вижу мэтра Габриэля только за счетами и за чтением Библии. Он совсем не похож на заговорщика.

Правда, она еще не договорила, как в памяти у нее встали многие впечатления: чужие люди, прятавшие свои лица и тихонько перебиравшиеся в сумерках из дома мэтра Берна в дом торговца бумагой или пастора Бокера, торопливые переговоры шепотом — в дневное время… К счастью, ее уверенность, кажется, смутила королевского наместника.

— Вы меня удивляете.., может быть, вы были недостаточно внимательны? — Он хлопнул рукой по толстой папке. — У меня тут ведь собраны доклады, не оставляющие сомнения в его опасной и нездоровой деятельности. Я его несколько раз предупреждал. Он как будто понимал меня и выслушивал с признательностью. Он казался искренним, но побег его сына жестоко разочаровал меня.

— Мартиала послали в Голландию изучать канатное дело.

— До чего вы наивны! Отец отправил его, потому что видел: юноша готов перейти в католичество, и хотел удержать его в ереси.

— Мне тоже это говорили, — продолжала отбиваться Анжелика. — Но я убеждена, вас вводят в заблуждение. Это лишь кажется так. Я уже много месяцев живу в этом доме и могу заверить вас, что мэтр Берн стремился только дать образование своему сыну. И вы же знаете, что реформаты вообще привыкли путешествовать.

— Слишком уж привыкли, — сухо отозвался де Бардань. — Пора уж им от этой привычки отказаться. Ну а закон в этом отношении не допускает отклонений.

— Вы представлялись мне в более приятном свете.

Королевский наместник возмутился:

— Что вы хотите сказать?.. Я всегда был против насилия и…

— Я хочу сказать, что эти инквизиторские обязанности мало подходят к вашему характеру.., который казался мне особенно доступным земным утешениям.

Он искренне рассмеялся, втайне польщенный. Видно, не так уж она равнодушна и невосприимчива, как представляется.

— Постараемся понять друг друга. Как всякий добрый христианин, я хочу попасть в рай, но, должен признаться, нынешняя моя должность привлекает меня прежде всего с материальной стороны. Религиозные дела в настоящее время дают возможность продвинуться по службе быстрее всего. Ну а к мэтру Берну я отношусь с большим уважением, я бы хотел помочь ему, но он так упрям, он никак не хочет понять…

— Что ему надо понять?

— Что мы можем доверить воспитание обоих его детей только католикам. Зло и так уже слишком глубоко въелось в эти юные души.

— Почему арестовали его дочь Северину?

— Потому что ей уже пришло время сделать выбор религии.

— Но такие решения подрывают отцовскую власть — основу нашего общества и государства.

— Что же делать, если эта власть несет зло? Вот у меня тут есть донесение, в котором… — Он пододвинул другое досье, начал его открывать и вдруг остановился, недоверчиво взглянув на нее:

— Но.., вы ведь его защищаете!..

Анжелика спохватилась. Как же глупо она себя ведет! Она не сумела скрыть своего отношения к этому делу. Не могла она целиком притворяться, как делала когда-то. Прежде ей легче было хитрить и обманывать. Может быть, потому что тогда она меньше принимала все к сердцу. Надо исправлять положение, чего бы это ни стоило.

— Я их не защищаю, я просто хочу показать вам, что знаю все, что делается в этом семействе. И я вижу, что вы руководствуетесь какими-то сплетнями ваших подручных, которые они пышно именуют «донесениями», а у меня ничего и не спрашиваете.

— Так вы же ничего не сообщаете! Я надеялся получить обильные сведения именно через вас. Я ждал напрасно.

— У меня не было ничего интересного.

— Как же вы дали возможность Мартиалу Берну бежать и не предупредили меня об этом замысле, хотя должны были заранее знать об этом?

— Это был не побег, а поездка. Он ехал учиться.

— Вас просто обвели.

— Скажите уж прямо, что я дура!

Она встала. Видя, что она собирается уходить, де Бардань, пораженный, выскочил из-за стола, чтобы удержать ее:

— Не стоит обижаться из-за таких пустяков, не надо! Послушайте.., вы просто не так поняли мои слова. Я просто в отчаянии…

Он хотел удержать ее, и это был предлог положить руки ей на плечи, туда, где под полотном рукавов ощущалось тугое и нежное тело. Легкий аромат здоровой женщины опьянил его. Анжелика не могла обманываться в характере своего воздействия на него. Это было очень неприятно, но она сказала себе, что ее долг извлечь из этого пользу, и очень осторожно высвободилась.

— Вы меня действительно оскорбили.

— Я очень огорчен, я раскаиваюсь…

— Я имею право сказать вам, что, действуя таким образом по отношению к мэтру Берну, вы ничего не добьетесь. Я хорошо узнала его характер, он будет упорствовать и станет еще более недоступным внушению. Но он будет тронут милостью и помощью, которую вы ему окажете, и тогда станет внимательнее прислушиваться к вашим доводам.

— На самом деле?

— Вполне возможно!

Королевский наместник вновь почувствовал, что потрясен. Да и как же иначе, когда он стоит так близко к ней, лаская взглядом эту прелестную шею. Он готов был поверить ей, слепо довериться.

— Но детей я не вправе вернуть ему, это невозможно… И потом, должен признаться, затеял это проклятый Бомье. Но теперь, когда дело пошло в ход, зарегистрирован факт преступного бегства, да и девочка уже задержана, я не могу отступить.

— Что вы собираетесь с ними делать?

— Мальчика отдадут иезуитам, а девочку монахиням…

«И мы их никогда больше не увидим», — подумала потрясенная Анжелика.

— Я пришла к вам, господин королевский наместник, именно для того, чтобы предложить иное решение. Мэтр Берн не станет досадовать на вас тогда. У него есть сестра, обратившаяся в католичество. Она замужем за офицером королевского флота и живет на острове Ре.

— Совершенно точно. Ее зовут госпожа Демюри.

— Детей можно доверить ей… Так делается, как мне говорили. Когда возникает необходимость забрать протестантского ребенка от родителей, его передают на воспитание кому-нибудь из родственников-католиков. Это мера гуманная и в то же время вполне здравая.

— Ну как же я сам раньше не подумал об этом! — воскликнул, просияв, королевский наместник. — Это великолепный исход! И Бомье не посмеет ничего возразить, и мэтр Берн, со своей стороны, думаю, будет мне благодарен. Вы изумительны! Вы так же разумны, как прекрасны собой.

— Совсем недавно вы, кажется, полагали иначе.

— Как мне заслужить ваше прощение?

Бардань был в восторге, тяжесть спала с его плеч, а в этой удивительной женщине открывались все новые достоинства. Не в силах удержаться, он схватил Анжелику за талию и прикоснулся губами к ее шее, к тому самому месту, нежная линия и грациозные изгибы которого притягивали его непрерывно во время их разговора.

Анжелика отшатнулась, словно ее обожгли, и так быстро вырвалась из его объятий, что бедняга был совершенно озадачен.

— Неужели я вам до такой степени неприятен? — пробормотал он.

Глаза его замутились, губы дрожали. Как ни кратко было это прикосновение, оно подтвердило все его надежды. Из всех женщин, которых он знал, эта была самой возбуждающей. «Черт побери, — подумал он. — Да неужели же она будет держаться недотрогой, как все эти кальвинистки? Нет, нельзя упускать этот шанс!»

Назад | Вперед