«Искушение Анжелики / Анжелика в Голдсборо» (фр. La Tentation d’Angelique) (1966). Часть 4. Глава 2

Но вот Мэуин резко спустил паруса, и лодка, мягко подхваченная прибоем, понеслась к берегу. В лучах заходящего солнца маленький остров был похож на изумрудную корону из сплошной зелено-синей листвы, откуда доносилась небесная музыка миллионов поющих птиц.

— Это остров Макуорт, — понизив голос, сказал пастор. — Рай индейцев. Остерегайтесь, — произнес он, обратившись к хозяину лодки. — Держу пари, что сегодня остров кишит дикарями. Они пришли сюда из внутренних районов через озеро Сибаго, по реке Презумпкот. Они говоря г, что здесь их старинный рай, и что англичанам здесь места никогда не будет. В прошлом году этот чертов француз из Пентагуета, барон де Сен-Кастин, объединившись с дикарями, захватил этот остров. Здесь к ним присоединились тарратины с острова Сибаго, которые перебили всех сыновей старика Макуорта, Ричарда Байнза, Самуэля Эндрюса. С тех пор остров необитаем…

Едва он кончил говорить, как лодка обогнула косу и вошла в маленькую бухточку, едва вмещавшую множество каноэ красноватого цвета. Каноэ были пусты. Сделанные из коры, они казались прозрачными в золотых лучах заката и напоминали гигантских жуков-скарабеев. От хрупкой коры суденышек исходил аромат бальзама и смолы. Внезапно небо потемнело, как будто надвинулась грозовая туча, ночная тень мгновенно упала на землю, и тут же из всех зарослей острова взмыли вверх стаи тысяч птиц. На несколько секунд они как бы образовали плотный верещащий занавес между небом и сушей.

И тут пассажиры лодки онемели от ужаса. Из внезапно наступивших зыбких сумерек вдруг начали проступать между красными стволами сосен столь же красные призраки индейцев с отвратительными раскрашенными лицами.

Страх мгновенно сбил сидящих в лодке в плотно сжавшуюся кучку, и позднее Анжелика вспоминала, что она прижимала к себе и Сэмми, и Илая Кемптона одновременно. Отданная на волю волн лодка быстро приближала их к отмели.

Анжелика в панике устремила загнанный взгляд к Джеку Мэуину. Внезапно выйдя из оцепенения, тот схватил обеими руками штурвал и в одну секунду поднял главный парус. Невероятная быстрота, с которой он проделал этот маневр, должна была искупить его беспечность. Теперь лодка не поддавалась опасному накату волн. Однако, кормчий не обратился в бегство, а, отплыв на несколько узлов, снова приблизился к острову Макуорт. Дистанция, на которой он шел теперь вдоль него, была достаточной, чтобы не допустить попадания стрел в лодку, и в то же время пассажирам были видны все детали одежды и оружия индейцев, грозно и молчаливо стоявших между деревьев, кустов и скал острова. Воздух был по-прежнему наполнен тревожными криками птичьих стай. Англичанин Джек Мэуин внимательно вглядывался в индейцев, проплывая вдоль берега то в одну, то в другую сторону. Что это было — вызов, любопытство, провокация? Даже самый проницательный человек не смог бы разгадать по выражению его лица, какими чувствами он руководствовался.

Наконец, с прежней бесшабашностью он дал знак юнге поставить фок и взял курс на юго-восток, на этот раз окончательно оставив позади остров Макуорт, рай индейских легенд.

Постепенно снова посветлело. За лодкой летели несколько чаек и бакланов.

Анжелика была напугана почти так же сильно, как и англичане. Она не знала, что это было, то ли мираж, то ли наваждение, но готова была держать пари, что сквозь внезапно окутавшую берег густую тень она видела, как между деревьями мелькнуло насмешливое лицо сагамора Пиксарета.

— Вы проявляете неосторожность, Джек Мэуин, — сердито заметил торговец. — За те три недели, что мы плаваем вместе, ваши дикие фантазии сделали меня просто больным человеком. Каждый раз, когда мы едва не задеваем скалу или выходим в море в тот самый момент, когда начинается гроза, мне кажется, что наступает мой последний час… А мистер Уилаби, мой бедный зверь? Разве вы не видите, как он похудел от страха: бока обвисли, почти не двигается, не хочет танцевать…

— Тем лучше, что не двигается, — буркнул Мэуин. — Что бы мы стали делать в этой лодке, позволь спросить, если б медведь пустился в пляс?..

Он презрительно сплюнул в воду. Анжелика не смогла удержаться от смеха: это была не только разрядка после испытанного страха, но и реакция на ту живописную картину, которую являла их компания на ореховой скорлупе барки. Нереальность всей сцены подчеркивалась фигурой негритенка, закутанного в капот из красного сукна и похожего на круглую черную редиску с выпученными белыми глазами.

Где же был Адемар, не потерял ли он сознание? Нет, совершенно обессиленный, он перегнулся за борт лодки — его рвало. Он вообще очень плохо переносил море.

Между тем, торговец, все еще не успокоившись, продолжал свой монолог:

— Джек Мэуин, не кажется ли вам, что в то время, когда вы проводили свой парад перед этой ассамблеей красных змей, другая флотилия каноэ могла, например, выйти из-за мыса и ударить нам в тыл?

Хозяин лодки обращал на эти жалобы не больше внимания, чем на укол одной из тех иголок, которые были припасены Илаем для торговли.

В Анжелике пробудилось любопытство, и она с большим вниманием взглянула на Джека Мэуина. Выцветший колпак из красной шерсти на очень черных длинных волосах, какие почему-то встречаются у многих англичан, самые банальные, расплывчатые черты лица, лица здорового европейца, слегка продубленного морскими ветрами.

Лет сорок, может быть, чуть больше или чуть меньше… Черные глаза, живость которых скрыта тяжелыми веками, что часто придает ему отсутствующий вид. Привычка постоянно жевать табак, с небрежным шиком сплевывая в море.

На узких, но сильных плечах рубаха из толстого полотна, расстегнутая на груди, а поверх рубахи жилет с роговыми пуговицами. На ногах штаны из дрогета — шерстяной материи для моряков, грубой, но очень прочной. Штаны застегивались под коленями, а ниже можно было видеть крепкие, как канаты, мышцы ног, которые были его главными инструментами.

Анжелика решила, что в общем Мэуин не симпатичен ей, и что легкость руки изменила Колену, когда он его нанимал. Но, наверное, у Колена не было выбора…

Золотая Борода! На мгновение она ощутила укол испуга и стыда. Первый день плавания оказался столь насыщенным всевозможными впечатлениями, что память о Колене как-то стерлась. В глубине души она чувствовала облегчение от того, что все завершилось таким образом. Но по мере того, как она переставала бояться своей собственной слабости, с нелогичностью, свойственной женской натуре, Анжелика порой испытывала нечто вроде сожаления и смутной печали. Колен… Голубая глубина его глаз, пьянеющих от ее присутствия, первобытная сила его объятий. Тайна, известная только ей, принадлежавшая ей одной в сокровенных глубинах души. Почему нельзя любить, подчиняясь внезапным порывам своего сердца, своего тела, почему качество и сила любви должны зависеть от трудностей выбора?.. Разве некоторое непостоянство несовместимо с большим чувством? Что это — истина или иллюзия, идущая от воспитания, провозглашающего верность супругу главным долгом чести для жены? Не зря ли она сама возводит перед собой ненужные препятствия? Если бы она уступила Колену, сколь чудесен был бы момент их любви, а Жоффрей… Жоффрей об этом никогда бы ничего не узнал.

Она почувствовала, что краснеет при одной только мысли об этом.

Резко подставив голову морскому ветру, она сказала себе: «Надо забыть, забыть во что бы то ни стало».

Силуэт острова Макуорт растворялся вдали, все еще сверкая, как драгоценная корона в отблесках сумерек цвета зеленой мяты.

— Я вижу, вижу там Белую Шапку! — воскликнул, маленький Сэмми.

Олд Уайт Хэд — так называется по-английски большой гранитный купол, увенчивающий островок Кашинг. Его стопятидесятифутовая громада высилась над входом в бухту поселения Портленд.

Пресная вода суши и соленая вода моря, смешиваясь в накатах волн, образовывали вдоль берега густую пену. Подхватываемая ветром, она оседала на сером граните купола и, высыхая, делала его похожим на большую шапку, а иногда на голову пожилого человека с седыми волосами, — в зависимости от освещения. Снизу скалы были белыми от пены, а выше — от бесчисленного множества сидевших на них птиц. Каких птиц и зверей там только не было в эти последние дни июня с его интенсивным и коротким цветением: тюлени, птицы по прозванию пуритане, крячки, чайки, бакланы, фомки, морские разбойники, морские сороки. Все кругом утопало в птичьем пуху. Чуть пройдя вглубь, здесь можно было встретить тюленя, забавно вышагивающего на задних лапах, большущего «пуританина» в оперении, напоминающем судейскую мантию. Под ногами то и дело попадались птичьи гнезда с яйцами, ракушки морского гребешка, лангусты, крабы, устрицы, мули, кучками лежавшие на водорослевой подстилке, плотной, как ковер; и над всем этим висел постоянный птичий гомон, такой громкий, что желающим быть услышанными приходилось переходить на крик.

— Не высаживайтесь! Не высаживайтесь! — закричали скопившиеся на острове беженцы при виде их барки. — У нас не осталось продовольствия, нас здесь слишком много. Скоро не хватит ракушек, кончаются боеприпасы для охоты.

Мэуин рулил, стараясь удерживать лодку на одном месте. Маленький Сэмми приложил руки рупором ко рту:

— На скале Макуорт полно индейцев, — крикнул он, и звонкий тембр детского голоса пробился сквозь шум прибоя и гвалт птиц. — Будьте осторожны, как бы вас здесь не перерезали…

— Откуда ты, малыш?

— Из Брансуик-Фолса, с границы.

— Что произошло на севере?

— Все погибли, — крикнул мальчик своим легким голосом, и слова его летели, как ноты флейты.

Прилив был такой высокий, что лодка могла подойти к самому причалу, но Мэуин не сделал этого, как бы откликаясь на настойчивые просьбы первых поселенцев. Однако, он продолжал внимательно, с любопытством разглядывать берег.

Тем временем толстая женщина с высоко подоткнутой юбкой, занятая ловлей лангустов в расщелинах скалы, окликнула его.

— Вы с этого побережья?

— Нет, я из Нью-Йорка.

— А куда идете?

Он кивком подбородка показал на север — в Голдсборо.

— Я знаю, где это, — сказал один из беженцев. — Это у входа во Французский залив. Как бы вас не оскальпировали французы со своими союзниками-дикарями…

Джек Мэуин начал маневрировать для выхода из маленького порта. Когда он проходил близ одной скалы, на берег выскочила взволнованно жестикулировавшая женщина. Она тянула за собой девочку с мешком за спиной.

— Возьмите ее с собой! — закричала женщина. — Здесь у нее никого нет, но я знаю, что неподалеку от Французского залива на острове Матеникюз, может быть, на острове Долгом за горой Мон-Дезер у нее есть дядя. Возьмите ее.

Подталкиваемая женщиной напуганная девочка прыгнула в лодку, которую волна уже выносила на простор.

— Crazy wich!

— крикнул Мэуин, теряя присущее ему самообладание, — вы что, принимаете меня за собирателя сирот? У меня хватает забот, и мне нет никакого дела до всех этих любителей библейского чтения, чтоб их черт побрал всех вместе взятых!

— Вы выражаетесь, как язычник, — ответила ему женщина со скалы, — и вы говорите с девонширским акцентом. Сам Ваал сделал вас дважды жестокосердным с момента рождения… И все же отвезите этого ребенка в надежное место, а иначе несчастье настигнет вас, как бы далеко вы ни были, клянусь вам в этом.

Мэуин, в ярости вскочивший на ноги, успел ухватить штурвал и чудом обойти подводный камень.

— Old wich! — сердито повторил он. — Если им помогают силы ада, то что им мешает уже сейчас подчинить себе весь мир?..

— Эта женщина говорит правильно, а ваши слова… — начал было вещать преподобный Томас, как вдруг их захлестнула волна, все промокли, и дискуссия Прервалась. Мэуин приказал юнге отлить воду черпаком.

Волнение усилилось, лодка ныряла все круче. Маневрировать приходилось все более внимательно, и теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы вернуться к острову Белая Шапка и высадить сироту на берег. Спускался предвечерний серо-жемчужно-розовый туман, надо было искать стоянку на ночь. К счастью, Мэуин, видимо, не раз бывал здесь. Пройдя вдоль острова Пик и обогнув Долгий остров и остров Чебрат, он нашел, наконец, подходящее место, спрыгнул в воду, закрепил лодку в расщелине и вышел на берег, предоставив пассажирам, в том числе и дамам, самим выбираться на сушу. Слегка подмочив юбки, дамы, после долгих часов неподвижности, с удовольствием ступили в воду и вышли на песок. Девочка с острова Кашинг, которую звали Эстер Холби, начала рассказывать мисс Пиджон о своих несчастьях. Выползший из своего убежища медведь Уилаби сразу же забрался на кучу гальки и, задрав нос, принялся вдыхать лесные запахи. Тут Анжелика увидела, как огромен этот медлительный и миролюбивый зверь. Добравшись до зарослей, он стал рыть землю в поисках корешков. Время от времени Илай Кемптон подзывал его к себе, опасаясь, что, отойдя слишком далеко, косолапый кого-нибудь напугает.

Слушая юную Эстер, Анжелика почувствовала уважение к бедному ребенку. Оказавшись в компании совершенно чужих людей, среди которых была и француженка-папистка и даже медведь, она не выказала ни малейшего страха и вела себя весьма достойно. В трудных обстоятельствах англичанам не свойственна шумная говорливость, часто присущая французам. Если случается какое-то несчастье, оно остается внутри них, как камень на дне темного колодца, где вода на поверхности гладка и спокойна.

Анжелика была готова сама расплакаться вместо Эстер, слушая рассказ девочки о том, как она увидела убитых отца, мать и братьев, с которых индейцы сняли скальпы, как узнала, что они забрали с собой ее младшую сестру…

Тем временем Мэуин принес сухие ветки и развел огонь.

Затем он наполнил водой чугунный котелок, положил туда кусок солонины и поставил вариться. Все его жесты были четкими жестами человека, любящего порядок и привыкшего жить в одиночестве.

С невероятной скоростью отлив обнажил покрытый водорослями берег, сверкающий бесчисленными маленькими лужицами почти до самого горизонта.

На гальку выбежали из леса английские ребятишки и стали собирать ракушки.

За черными деревьями опускалась ночь. По небу и морю разлился восхитительный оранжевый цвет, сразу же начавший переходить в огненно-розовое зарево такой прозрачности, что хотелось, чтобы оно никогда не потухло.

Дети прыгали с камня на камень, распевая веселую песенку. Гордясь своими трофеями, они подбежали к вновь прибывшим, чтобы похвастаться. Мэуин купил у них две пинты устриц и ракушек, а Анжелика попросила их спеть еще раз. Маленькая девочка, которая родилась на этом острове, объяснила, что эта песенка нравится ракушкам. Звонкие детские голоса запели ритмичную песенку, которую тут же подхватили другие дети, многие из которых прибыли сюда с беженцами. После тяжелой работы на ферме и школьных занятий все они были очень рады возможности порезвиться в бухте и очень дружно и убежденно пели:

«Clams is physic the years all troug came cat clams, bid the doctors adieu».

Детям очень нравились эти слова, они прыгали, били в ладоши и кричали: «Правда, правда, истинная правда».

Чтобы отблагодарить ребятишек за любезность, торговец позвал своего медведя. К огромному восторгу детей зверь встал на задние лапы, торжественно поприветствовал их, а потом, получив команду показать сначала самую красивую, потом самую хитрую девочку и еще самого драчливого мальчика, он стал изображать, как он задумался, как он колеблется, и наконец, положил перед теми, кого выбрал, матерчатый цветок, какую-то безделушку и серебряную монетку.

Вскоре вокруг них собралась целая компания. Заметив парня спортивного вида, с крепкими руками, Илай Кемптон предложил ему побороться с медведем. Схватка была честной: парень имел право пускать в ход кулаки, а мистер Уилаби обязывался не пользоваться когтями. Прекрасно разыгрывая свою роль, медведь несколько раз притворился, что потрясен ударами противника, но в момент, когда тот уже начал верить в победу, он одним щелчком отправил его кувырком на землю… Подождав, пока стихнут смех и аплодисменты, пастор предложил всем помолиться; после молитвы люди разошлись.

Анжелика не могла заснуть. Ночь была холодной, и она не могла согреться даже возле самого костра. У всех было, чем накрыться, а торговец и мистер Уилаби, обнявшись, дружно храпели. Анжелика позавидовала человечку из Коннектикута, которого так хорошо согревала шерсть его добродушного друга.

Про себя она твердо решила, что отныне никогда не ляжет спать, не имея рядом с собой плаща, пистолетов и туфель; если что случится, она сразу же, не успев открыть глаза, схватит эти необходимые для жизни предметы и только тогда начнет выяснять, что происходит, — и нет ли здесь пиратов, готовящихся ее захватить, и все что угодно. Теперь же ей приходилось мерзнуть в тоненькой блузке, с полуголыми руками, и холод пронизывал ее до самого сердца, хотя воздух оставался очень сухим.

Она поднялась на ноги и пошла вдоль берега. Воздух был прозрачен и звонок. Казалось, что в дыхании спящего острова слышались мелодичные жалобы ветра, шепот и дыхание людей, лай тюленей, шум прибоя…

Постепенно отдаляясь от лагеря, где желтым огнем светился фонарь, зажженный на ночь Мэуином, Анжелика шла на другой огонек, мерцавший за деревьями, за которыми угадывался более широкий заливчик. Она когда-то слышала, что на этом острове есть «поющий» пляж; надо было только, чтобы подул нужный ветер, и тогда на пляже раздавались либо сладкая мелодия, либо топот марширующей армии. Что-то манило ее туда, возможно, надежда увидеть в галлюцинации души грешников или мираж с лодками индейцев, преследующих свои жертвы от острова к острову…

Но свет, на который она шла, оказался не светом галлюцинации и миража, а просто заревом долгой июньской ночи, медленно умиравшей под натянутым ею над землей фосфоресцирующим тентом…

Вдоль песчаной отмели раскинулась колония тюленей. Самые крупные самцы, те, которых называют хозяевами пляжа, кое-где вставали во весь рост, как темные монолиты, повернутые к искрящемуся морю, высматривая что-то вдали, а вокруг них лежали, свернувшись, более мелкие и более темные блестящие самки… Мирные и торжественные в своей невинности существа, они были встревожены людской суетой, ворвавшейся в некогда заповедные места, где долго царствовали одни они. Тюлени вызвали у Анжелики чувство жалости и нежности. Чтобы не беспокоить их, она пошла вдоль опушки леса. Крупные самцы поворачивали к ней свои толстые усатые головы.

Лет за сто до происходящих событий один путешественник с удивлением писал о тюленях: «Головы у них, как у собак безухих, а шерсть цвета тех коричневых бурых рубищ нищих отшельников, что носят у нас монахи — минимы…»

Анжелика прочла это описание еще в детстве, когда мечтала уехать в Америку… И вот теперь она была здесь, в потерянной бухте, была здесь, пройдя уже половину своего жизненного пути, совсем не похожая на мечтательную и восторженную девочку из старого замка Монтелу, и все же ей казалось, что мало что изменилось в ее внутреннем мире. «Все в нас сказано с самого раннего возраста… Меняется только тот, кто отрекается от самого себя…»

Но что означает в точности отречься от самого себя?.. Например, Жоффрей никогда не отрекался от себя…

Она принялась растирать ладонями плечи и руки, чтобы согреться. Прошлой ночью она была на корабле Золотой Бороды, и Колен держал ее в своих объятиях. Вспомнив об этом, она задрожала еще сильнее… Вся эта история теперь представлялась ей как какой-то двусмысленный сон, который надо было забыть, поглубже запрятать, стереть…

Внезапно взгляд Анжелики выхватил из ночи гигантский белый контур какого-то зловещего очертания: это был скелет выброшенного когда-то на берег кита. Теперь он лежал на самом краю косы как целый лес костей, решетка-изгородь перламутровых ребер, сквозь которые на горизонте мерцали звезды, как бы нарисованные мелом на ночном небе.

Анжелика задрожала еще сильнее.

В молочном свете лунного сияния появилась белая фигура женщины.

— Ты замерзла, сестра моя, — сказала женщина ласковым голосом. — Вот, возьми, пожалуйста, мой плащ. Вернешь, когда взойдет солнце.

Слушая это необычно торжественное обращение на «ты», которым англичане пользуются, лишь обращаясь к Богу, Анжелика смотрела на нее, не будучи вполне уверенной, что перед ней настоящая живая женщина.

— А как же вы, сударыня? Не боитесь замерзнуть?

— Я накроюсь половиной плаща своего мужа, — ответила женщина с какой-то почти небесной улыбкой. Положив руку на лоб Анжелики, она сказала:

— Да благословит тебя Всевышний!..

На обратном пути Анжелика увидела Джека Мэуина, сидевшего на берегу в позе человека настороже.

Более уверенно чувствуя себя в плаще милосердной незнакомки, Анжелика остановилась в нескольких шагах от англичанина и принялась рассматривать его.

Этот человек все больше заинтриговывал ее. Утром, когда она впервые увидела Мэуина, он показался ей обычным матросским грубияном, но теперь она представляла его себе задумавшимся мыслителем, недюжинным человеком, каких немало встречается в далеких морях. В его неподвижности чувствовалось такое напряжение, — а сейчас он даже не жевал свой неизменный табак, — что становилось тревожно за его огромное одиночество, которое казалось, горело в нем, как высокое жаркое пламя.

«Должно быть, это бывший пират, — подумала она, — и не исключено, что он благородного происхождения. Человек, уставший от преступлений, желающий все забыть, а также вычеркнуть себя из памяти своих слишком опасных бывших сообщников… Не их ли он подстерегает, опасается, разыскивает, преследуемый угрызениями совести или страхом?.. Или же он младший отпрыск большой бедной английской семьи, оставивший родину в надежде стать принцем, но общество матросов вызвало в нем такое отвращение, что он решил быть одиноким тружеником моря…

Он, наверное, познал также тяжелое сердечное горе. Я чувствую, что он ненавидит женщин».

В линии плеч этого человека было что-то оцепенелое, окаменевшее, как будто душа давно покинула его тело и витает где-то вдалеке, оставив его здесь, как пустую оболочку. Что слышал, что открывал для себя он в тайне своей отрешенности? И не индейские ли каноэ угадывал он в светящемся море?

Это была странная ночь, полная неясных опасностей, нежного поэтического колдовства, а может быть, и злых чар.

Анжелика почувствовала желание вырвать этого человека из его странной летаргии, которая вызывала в ней почти страх.

— Ночь прекрасна, не правда ли, мистер Мэуин, — сказала она нарочито громко. — Она располагает к раздумью, не кажется ли вам?

Он казался спящим. Глаза его были открыты, но зрачки оставались тусклыми и пустыми. Все же через несколько секунд он повернул голову в ее сторону.

— Красота этого острова покоряет, околдовывает меня, — продолжила Анжелика, поддаваясь какому-то уже неподвластному ей импульсу найти с ним контакт. — Здесь так вольно дышится… Не знаю, как правильно выразить это чувство. В Европе все это стало неведомым, навсегда исчезло. Там исчезло само понятие этой вещи, таинственной и приводящей в восторг, которую я назвала бы.., самой сущностью свободы…

Она как бы размышляла вслух, понимая, что высказывает слишком сложную и неясную мысль, и что, пытаясь выразить ее на своем не очень уверенном английском языке, она рисковала встретить почти полное непонимание. К ее удивлению, Мэуин вышел из своего оцепенения.

Она вдруг увидела, как лицо его дрогнуло, глаза зажглись, на губах появилась презрительная сардоническая улыбка, а в темном взгляде запылало пламя отвращения, почти ненависти…

— Как смеете вы позволять себе такие слова, такие суждения?.. — спросил он, как бы нарочно растягивая слова, чтобы они звучали как можно более вульгарно. — Вы, женщина, смеете рассуждать о свободе?

Он язвительно рассмеялся. Ей почудилось, что в его облике перед ней предстает надменное враждебное существо, которое презирает и отвергает ее… Сам демон!.. Именно он скрывался под этой странной оболочкой, — настороженный демон среди людей.

На нее как бы повеяло смертельным холодом, она отшатнулась назад и быстро пошла прочь.

— Подождите-ка! — крикнул он.

Он звал ее назад, слова его звучали, как команда.

— Wait a minute. Куда вы сейчас ходили?

— Я просто немного прошлась, потому что было холодно.

— Так вот, извольте больше никуда не отлучаться на ваши там лесные шабаши, потому что я собираюсь выйти в море с восходом солнца и ждать никого не буду.

«Какая скотина, — сказала про себя Анжелика, укладываясь возле костра.

Значит, он был самой обыкновенной скотиной! Скотиной под англо-саксонским соусом. Представитель страны, ставшей родиной первых наемных солдат. Страны самых занудных в мире варваров…

Она поплотнее завернулась в плащ женщины со светящимися глазами. Да, они все немного сумасшедшие, эти англичане!..

«Как вы смеете рассуждать о свободе, вы, женщина!» Она вновь услышала его презрительную интонацию. «Вы, женщина!»

В утомительном течении этой ночи она чувствовала себя невольно осиротевшей, угнетенной силами, противостоять которым не удастся никогда никому. Какое безумство — пытаться их сломить!..

Счастьем на земле был человек, спутницей которого она являлась и который любил ее…

— Жоффрей, любовь моя, — вздохнула она.

Анжелика заснула.

Назад | Вперед