«Искушение Анжелики / Анжелика в Голдсборо» (фр. La Tentation d’Angelique) (1966). Часть 4. Глава 3

Проснувшись, Анжелика увидела, что все вокруг окутано густой пеленой тумана. Скупо проникавший сквозь нее свет позволял, тем не менее, предполагать, что солнце успело подняться довольно высоко над горизонтом, и что час был уже не самый ранний.

Джек Мэуин снова выглядел, как обыкновенный человек хмурого нрава. Сейчас он тщательно размещал на дне лодки несколько бочонков с пресной водой. Это было хорошим признаком. Видимо, хозяин лодки готовился к продолжительному плаванию без остановок и не был намерен обшаривать все острова. К тому же он откуда-то извлек полкруга сыра и пшеничный хлеб, так что пассажиры могли не опасаться голодной смерти на предстоящем отрезке пути.

— Туман задержал наш отъезд, — объяснила мисс Пиджон, — и мы решили дать вам поспать, дорогая Анжелика.

— Мне хочется найти ту славную женщину, которая пожалела меня и одолжила мне свой плащ, — сказала Анжелика.

Но тут Джек Мэуин объявил немедленную посадку.

— Как же вы будете прокладывать курс в таком пюре! — запротестовал Кемптон. — Мы обречены на гибель!

— Да, на гибель! С ума сошли! — запричитал Адемар, который начинал неплохо понимать английскую речь. — Я вас умоляю, госпожа графиня, не давайте ему выходить в море. Ночью мне приснился страшный сон, и я предчувствую, что он может сбыться.

Адемар был несколько придурковат, а во французской провинции всегда считалось, что такие, как он, обладают даром ясновидения.

— Что же тебе приснилось, бедняжка?

— Как будто вы утонули, госпожа, я видел вас на самом дне, где вода совсем зеленая, с совсем распущенными волосами, которые тянулись за вами, как водоросли.

— А ну-ка, замолчи! — рассердилась Анжелика. — Говоришь неведомо что, только страх на людей нагоняешь. Может, ты даже обрадовался, что я утонула, ведь ты считаешь меня дьяволицей…

— Не говорите так, госпожа, — жалобно прохныкал Адемар, перекрестившись несколько раз.

Пастор бросил на него косой взгляд, недовольно сжав губы. Он был по горло сыт соседством с этими папистами, усугубленным присутствием Мэуина, явного нечестивца и безбожника, и даже сообщил мисс Пиджон о своем намерении остаться на Долгом острове. Однако мисс Пиджон отговорила его, сославшись на то, что только в Голдсборо он может встретить своих прихожан, уцелевших от побоища в Брансуик-Фолсе.

— Давайте, садитесь в лодку, — проворчал Мэуин, добавив несколько слов по-английски, которые должны были означать нечто среднее между «компанией размазней» и «бандой разгильдяев» — Анжелике было трудно это понять.

Однако попытки подогнать пассажиров успеха не возымели — никто не торопился.

— Я вижу у вас одежду квакерши! — внезапно вскричал преподобный Пэтридж, указывая перстом на плащ в руках у Анжелики. — Неужели вы разговаривали с одним из членов этой мерзкой секты? Несчастная! Вы поставили под угрозу спасение своей души. Вы правы, мисс Пиджон. Негоже оставаться в таком месте, где существует опасность встречи с этими людьми. А я-то думал, что Новая Англия от них уже очищена! Неплохо было бы отправить на виселицу еще нескольких голубчиков, чтобы было неповадно всем другим.

— Не понимаю, почему надо вешать людей, единственное преступление которых в том, что они готовы одолжить плащ замерзшей женщине.

— Эти квакеры очень опасны для общественного порядка, — наставительно заявил пастор.

— Да, да, — подхватила мисс Пиджон, — они не снимают шляпу перед самим королем, называют его «братом» и обращаются к нему на «ты»… Они говорят, что у них установлено прямое общение с Богом.

— Полная непочтительность ко всем и ко всему! — : выкрикнул пастор.

— Они отказываются платить налог на храмы…

— Чистота учения превыше всего, — продолжая пастор.

Он уже был готов разразиться длинной проповедью, как вдруг Джек Мэуин буквально взорвался, начав выкрикивать отборные ругательства, приведя в ужас мисс Пиджон и юную Эстер, которые даже заткнули пальцами уши.

— Богохульник! — взревел пастор.

— Замолчите, презренный кретин, — продолжал Мэуин с ненавистью, презрительно кривя губы. — Все, что вы говорите, лишь сеет смуту и беспорядок.

— Презренный вы сами! Я сразу распознал в вас нечестивца, сына Люцифера, одного из тех, кто осмеливается, глядя на Бога, говорить ему: «Я равен тебе!..»

— Такому невежде, как вы, лучше не пытаться судить о других, чтобы не наделать очень серьезных ошибок.

Преподобный Томас не мог стерпеть, что какой-то вульгарный лодочник, возможно, бывший каторжник, говорит с ним в таком тоне и в таких выражениях в присутствии слабых женщин, поведение которых часто зависит от степени их доверия своему пастору. Было просто недопустимо позволить сбросить себя с пьедестала, да еще таким унизительным способом. Это могло заронить сомнение в чистых, но слабых женских душах. В свое время, еще до того, как он посвятил себя богословию, Томас Пэтридж был полным энергии молодым человеком и с удовольствием занимался английским боксом. У него и сейчас сохранился некоторый запас сил, особенно после того, как он оправился от полученного ранения. Схватив Мэуина за ворот рубахи, он чуть было не превратил в лепешку его лицо страшным ударом кулака, если бы тот не проявил хорошую бойцовскую реакцию и не нанес ему мгновенный резкий удар ребром ладони по запястью вцепившейся в рубаху руки. Побагровевший пастор взвыл от боли.

Анжелика бросилась разнимать мужчин.

— Господа, прошу вас, не теряйте рассудка, — воскликнула она, призвав себе на помощь весь свой авторитет.

Упершись ладонями в мускулистые торсы мужчин, готовых взорваться, как вулкан, в новом приступе ярости, и повелительно поглядев на обоих, она вынудила противников остаться на должной дистанции друг от Друга.

— Пастор! Пастор! — умоляла она. — Постарайтесь простить тому, кто не был осенен тем духовным прозрением, какое получили вы. Не забудьте, что вы представляете Бога, осуждающего насилие…

Лицо пастора стало совершенно бледным от усилий, которые он прилагал, чтобы сдерживать себя, и от боли, причиненной ударом Мэуина, едва не перебившим ему запястье.

Джек Мэуин также побледнел, как воск. Видно было, как лихорадочно пульсировали вены у него на висках, а в загадочных зрачках еще больше усилился бронзово-металлический блеск.

Ладонь Анжелики ощущала прерывистое биение сердца Джека Мэуина, теперь он снова казался ей человечным и ранимым.

— И вы себя повели неразумно, — обратилась она к нему, как к провинившемуся ребенку. — Разве позволительно доброму христианину оскорблять человека, имеющего духовный сан. Тем более, что несколько дней тому назад индейцы чуть было не сняли с него скальп.

В глазах хозяина барки можно было прочесть явное сожаление по поводу слов «чуть было». Первым отступил преподобный отец.

— Я готов подчиниться вам, миледи, хоть вы и француженка и исповедуете ошибочную, вавилонскую, фанатичную религию. Я подчиняюсь, ибо вы доказали нам свою дружбу. Но этот человек…

— Этот человек тоже доказал нам свою дружбу, взяв нас на борт, чтобы доставить в Голдсборо, где мы будем в безопасности.

Она продолжала держать руку на груди Джека Мэуина, пока не почувствовала, что сердце его успокаивается, и не увидела, что он сделал шаг назад, окончательно взяв себя в руки.

Ссора утихла, и каждый занял свое место в лодке, в том числе и мистер Уилаби. Тем временем туман рассеялся, и, выходя из порта, они увидели на берегу целую толпу людей, которые махали им руками. Пришли попрощаться с ними и квакеры: мужчины в круглых шляпах и женщины в белых чепцах стояли отдельной группой, как какие-то зачумленные, но держались весело и с достоинством.

Когда лодка поравнялась с ними, Анжелика успела крикнуть, что плащ она оставила у добрых людей на берегу.

Затем они прошли мимо острова Клипп и острова Драгоценностей, который был расположен почти на самом выходе из бухты Каско. Несмотря на то, что это был самый отдаленный объект для возможного нападения индейцев, там шла дружная работа по подготовке обороны. Руководство осуществлял капитан Джозеф Донель.

На нескольких судах он сам привез сюда колонистов из Бостона, Фрипорта и Портленда, и теперь все они, мужчины и женщины, круглые сутки возводили фортификации. Другая группа распахивала целину и сеяла пшеницу в предвидении долгой осады. Все дети, которым возраст уже позволял орудовать ножом, помогали землепашцам и рыбакам. И лишь самые маленькие весело резвились в холодной воде моря рядом с касатками и тюленями.

Все эти сведения были переданы на лодку Джека Мэуина вкупе с великолепной корзиной морских даров.

И вот, наконец, открытое море в переливах синих, белых и золотистых бликов, с несколькими парусами на горизонте.

Анжелика наслаждалась видом пустынного горизонта. Острова исчезли. Лодка шла курсом восток-север-восток. Каждый порыв ветра отдалял их от угрожающего побережья и приближал к Голдеборо.

День пробежал незаметно в рассказах бродячего торговца и чтении пастором страничек из Библии, во время которого Анжелика уголком глаза наблюдала за Мэуином. Однако хозяин «Белой птицы» — так называлась его барка — продолжал беззаботно жевать свой табак и высокомерно сплевывать коричневую слюну так далеко, что Сэмми и негритенок Тимоти взвизгивали от восторга.

Море непрестанно развлекало пассажиров. Долго за лодкой плыл тюлень, размером с быка и проворный, как уж. На полной скорости он то приближался, то отдалялся от лодки, как бы забавляясь криками детей и шаловливо подмигивая им маленькими поросячьими глазками.

К середине второй половины дня путешественники вышли к острову Монеган, расположенному к югу от архипелага Дамарискоув и берегов Пемаквида. Его называют также островом моря, потому что стоит он особняком, как уникальный драгоценный камень, сверкающий синими и розовыми фалезами в диадеме лесов, подсвеченных тысячами различных цветков. Другое его название — Волчий остров. Когда-то их здесь было много, изображение волка стало эмблемой великого индейского народа — могикан, и поэтому у острова Монеган есть третье имя — остров Могикан.

Теперь ни волков, ни могикан не было, зато здесь можно было встретить множество басков, бретонцев и нормандцев, шведов и голландцев, испанцев и португальцев, англичан и шотландцев, и флотилии многих стран мира.

По мере приближения к островку Рамана, гранитной шишке, примыкающей к фиорду Монегана, пассажиры «Белой птицы» обратили внимание на огромный темный ореол над островом, сгущавшийся к западу… Они смолкли, охваченные неясным беспокойством.

Темная туча-ореол казалась неподвижной, но форма ее менялась — она то раскрывалась в плоский гриб, то внезапно сворачивалась.

— Что это, дым? — прошептала Анжелика.

На этот раз был заинтригован даже Мэуин, хотя и ничего не сказал. Юная Эстер, будучи дочерью морских берегов, первая нашла объяснение загадки: она сказала, что это птицы.

Слетевшись сюда со всех точек горизонта, они кружились над Монеганом, явно привлеченные возможностью вкусно попировать.

Эстер не ошиблась.

Вскоре стали слышны пронзительные крики тысяч кружащихся птиц.

Позднее они узнали, что неподалеку от острова баскские гарпунеры забили кита, которого и разделывали в тот день для закладки в бочонки.

Назад | Вперед