«Триумф / Победа Анжелики» (фр. La Victoire d’Angélique) (1985). Часть 13. Глава 46

Тревога, которой она не позволяла перерасти в панику, начинала охватывать ее. Стоило ей открыть глаза, как ком подкатывал к горлу. Прежде чем заметить наступление нового утра, узнать свет нового дня, проснувшись, она тут же испытывала эту боль, которая не давала ей дышать и терзала сердце. Беспокойство, которое свидетельствовало о чутком восприятии происшедшего, которое уже давно прояснило для нее ситуацию; правда, осознание скорее подсознательно, перед которой она отступала словно упрямая лошадь, вызывали у нее взрывы проклятий и ругательств, позаимствованных во «Дворе Чудес», самое слабое из которых начиналось на букву «г», слово, которое француз любого звания и положения, (равно как и француженка), держит в закоулках своей памяти, чтобы выразить в слишком неприятной ситуации все свое неудовольствие.

Признание неудачи, катастрофической и даже гибельной ситуации, протест против такой участи и против всех врагов, предателей, которых она обвиняла в случившемся, равно как и себя, потому что она совершила глупость — все это было заключено в этом слове, коротком и символическом одновременно, в этом крике побежденного, но еще сопротивляющегося року и людям существа. И повторив его несколько раз, Анжелика почувствовала себя лучше. Этот крик должен был быть услышан и понят тем, кто имел на это власть.

Прокричав его вслух, она утешилась и снова обрела мужество. Она «выпустила пар», выругавшись, и теперь разум снова оживал в ней, к ней снова вернулась способность видеть вещи не в таком мрачном виде.

На самом деле она напрасно ругалась на все четыре стороны. Еды хватит еще на несколько дней, а потом они что-нибудь придумают… или придет подмога. Она приходила в себя, встряхивала головой, выпрямлялась, чистила одежду, словно чтобы очистить ее от миазмов беды, и, столкнувшись взглядами с Шарлем-Анри и близнецами — этими маленькими змеями — по словам Иоланды, бывшими всегда настороже на счет запретных слов, и ничего не упустивших из высказываний матери по поводу этой чертовой жизни, она рассмеялась:

— Вставайте, котятки. Уже не так холодно. Пойдем, попробуем проверить ловушки Лаймона Уайта.

Детям нравилось выходить на улицу, когда позволяла погода, и она заметила, что они радовались не столько свежему воздуху, сколько тому, что они снова видели родные пейзажи.

Для них Вапассу осталось прежним. Да и она стала по-новому смотреть на эти края. Она вновь видела родное лицо на фоне смертельной маски.

Дети были правы. Счастливые времена, прошедшие в Вапассу, не смогли бы стереться из памяти…

Он сказал ей: «Я построю для вас королевство». Это не было королевством. Понятие не подходило для Америки. Это была маленькая республика. Вместе с детьми, по вечерам, они привыкли играть в «маленькую республику».

Она спрашивала их:

— Кто живет в нашей маленькой республике?

И они старательно представляли лица людей, которых они любили, и кого им так не хватало.

Шарль-Анри «переводил» Анжелике слова близнецов, когда она не понимала, о чем они говорят.

— Они говорят о Колене, они говорят о собаке, они говорят о Гренадине…

Она тренировала их память, интересуясь теми картинками, которые они представляли себе из прошлого, и по их выбору просила восстановить или оживить какую-нибудь из них.

— А вы помните того-то? Вы помните ту? Он был хорошим? Злым, ты говоришь? Что он сделал, что тебе не понравилось, Раймон-Роже?

Из тех, кого они помнили или наоборот она выбирала некоторых и рассказывала о них, словно сказку, словно читала книгу о маленькой республике и о подвигах ее героев.

Это было похоже на хронику, развитие которой происходило здесь, и благотворно действовало на всех, и на нее в том числе. Портреты, героев подвергались комментариям, и дети делали это оригинально и подчас неожиданно.

Такие беседы позволяли им ускользнуть от действительности, скрашивали монотонные часы, изредка прерываемые для еды и — благословенный отдых! — для сна. И если дети не отдавали себе отчета, то Анжелика-то прекрасно знала, что труднее всего им будет сохранить в их жизни узников ритм нормальных дней.

Напоминая обо всех их друзьях, обещая, что скоро они их увидят, она старалась заполнить их внутренний мир, слишком опустошенный для детей, которые с самого рождения привыкли жить рядом с многими другими. На нее также действовало благотворно то, что она вызывала в памяти счастливые годы, проведенные возле Жоффрея…

И мало-помалу Анжелика осознала ту роль, которую она сыграла в трагедии, произошедшей недавно, последний акт которой — смерть графа де Ломенье-Шамбор — тяжким грузом лежал на ее сердце.

«Я остановила их!»

Они прибыли, думая, что Анжелика и ее муж отсутствуют, как это было в первый раз в Катарунке, но она была там.

Если бы она еще не приехала или если бы она сдалась, то они продолжили бы свой путь на юг, вдоль Кеннебека, и захватили бы без лишнего шума шахты и посты, принадлежащие Жоффрею де Пейраку, а потом добрались бы до Голдсборо. Что касается Голдсборо, то его жители, конечно, стали бы сопротивляться, но и там, в конце концов, с помощью Сен-Кастина или без нее, королевский стяг заменил бы знамя с золотым щитом, принадлежащее независимому вельможе.

И возникшую при этом ситуацию было бы уладить гораздо труднее, чем ту, которая сложилась сейчас.

Вапассу сожгли, но мстители, посланные отцом д'Оржеваль остановились. Они вернулись на север.

«Я остановила их!»

И эта мысль придавала ей мужества.

По правде говоря, на этот раз и несмотря на кажущуюся мгновенной реакцию на происходящее, ни она ни Жоффрей, не принимали опрометчивых решений.

По мере того, как проходящие годы придают жизненного опыта, люди перестают быть в постоянной гонке, это было бы невыносимо, они приобретают то шестое чувство, которое указывает, когда и где оказать помощь. Иногда это происходит бессознательно.

И один и другая, проведя долгое время вместе, привыкли к этой игре «постоянной защиты», не стремясь к этому специально, и даже иногда не зная о необходимости защищаться.

Их инстинкт был тонок и безошибочен. Когда она думала об этом, она ясно видела, что решение поехать с Фронтенаком во Францию или ее мысль отправиться в Вапассу, несмотря на нападение и дальнейшие события, — все эти решения выглядели естественно, потому что это было то, что нужно было делать.

Они имели дар отправляться вовремя в те точки, которые были слабыми, и куда метил враг.

Что естественно, не означало, что им это обходилось безболезненно, что «не летели пух и перья», как говорят в народе.

Но эта была лучшая стратегия. То есть это позволяло избежать худшего.

«Худшее осталось позади», — сказала она себе, глядя на заснеженные дали, которые каждый день, каждый час выглядели по-новому. «Это закон Природы! Она играет на нашей стороне… Мы прибыли во время туда, где показался враг… Мы вовремя взялись за оружие… Напрасно природа так зверствовала…»

Стоя на ледяном холме, она говорила сама с собой, поворачиваясь из стороны в сторону. В ходе дней она прекратила повышать голос, двигать губами, потому что это был дополнительный расход энергии, но она продолжала свои беседы с благодарным слушателем — пейзажем, охваченная странным чувством. Это был страх и экзальтированная радость, восхищение, доверие, горечь, сознание победы над тягостными мыслями и преклонение перед их слепой силой.

Мало-помалу она видела за мрачными событиями неколебимость природы, жестокость людских судеб и обещание величия этих судеб.

Она представляла собой Человечество, дрожащее у дверей Эдема. Они, тяжелые и охраняемые ангелом с сияющим мечом, были закрыты. Рядом с ней холод, голод, боль, пот «хлеба насущного…» Но также — Красота, секрет спрятанных сокровищ, секрет утешения в этом приключении-жизни, которое было объявлено и которое нужно было пройти.

Вот она и выходила из дома каждый день, словно на свидании, словно на бал, словно на праздник.

К удовольствию присоединялось чувство ожидания, уверенность, что в этот день, что-нибудь зашевелится вдали, это будет приближаться караван, спасение.

Она также знала, что даже если на горизонте будет пусто, у нее останется цветок надежды.

Через грандиозный пейзаж проходил поток сознания, который укреплял все ее существо, открывал перед ней спасительную правду. «Через меня тебе является Божья улыбка».

Стоя на крыше или около дома, делая несколько шагов, словно стараясь лучше расположиться, нежная и хрупкая, но с горячим живым сердцем, она сама была олицетворением Божественной воли.

Каждый день, каждый час, палитра красок, линий и форм напоминали ей оперу.

Вперед