С. Щепотьев. Супруги Голон о супругах Пейрак. Ч.13

Квебеком правили три власти: военная, гражданская и церковная. В романе созданы выпуклые образы интенданта Новой Франции Карлона, военного губернатора Квебека Кастель-Моржа, гражданского губернатора Фронтенака и епископа Лаваля. С. Райерсон упоминает о стычках Фронтенака с Лавалем и приводит высказывание самого Луи XIV о том, что в колонии церковники "сосредоточили в своих руках несвойственную им власть" /1/. Конфронтация Лаваля и Фронтенака отражена в подробно описанном в романе заседании городского совета. Автор "Анжелики" устами маркиза де Вильдаврэ рассказывает историю Осташа Банистера, отлученного от церкви за продажу спиртного индейцам. Внешне действия церкви могут показаться вполне оправданными. Но обращение к историческому источнику объясняет: "Грызня из-за доходов от торговли пушниной и за политическое господство прикрывалась ссылками на мораль. В частности, говорилось о том, какое зло причиняла индейцам продажа водки с целью выменивать у них меха. В ответ на попытки церкви вмешаться и на ее отлучение от церкви, гражданская власть узаконила продажу водки. Страдали же от этого только индейцы, их стали еще больше обманывать и грабить..." /2/.

1. Райерсон С.Б. Указ. соч., с. 143.
2. Там же, с.153.

Впрочем, противостояние группировок приносит не только вред. Южанин Жоффрэ де Пейрак находит здесь поддержку своих земляков: губернатора Фронтенака, супруги прокурора Тардье де Ла-Водьер - уроженки Тарба Беранжер-Эме - и даже военного губернатора Кастель-Моржа, который, несмотря на преданность иезуиту д'Оржевалю, духовнику его супруги, по понятным уже нам причинам не может противостоять "аквитанскому клану" в Квебеке...
Правда, с женой военного губернатора, Сабиной Кастель-Моржа, отношения супругов Пейрак гораздо сложнее. Уже на первых страницах книги эта женщина повторяет "подвиг" мадемуазель де Монпансье, стрелявшей в своего кузена - короля: она производит пушечный выстрел и разбивает бушприт входящего в бухту Квебека корабля Жоффрэ. Взбучка, полученная от мужа, не останавливает воинственную патронессу квебекского Общества Святых Даров, она продолжает проявлять враждебность к гостям города.

Сближению Сабины и Анжелики способствует излюбленный авторский прием - парадокс. Во время крещенского праздника Бобового Короля, графиня де Пейрак "поняла простую и прозаическую причину своего недомогания и прокляла греховодницу Еву, от которой все женщины унаследовали до конца времен этакое наказание... А она-то вырядилась в это светло-голубое платье!.. Оглядевшись и не найдя никого из служанок, кому можно было бы довериться, она обнаружила в нескольких шагах от себя ангела-спасителя: мадам де Кастель-Моржа! Кому, как не ей, живущей в замке, можно теперь довериться!"
Доверительный тон Анжелики, умоляющей о помощи, раздражает Сабину, и ее ответ заставляет обладающую тонким чувством юмора Анжелику рассмеяться: "Обратитесь лучше к кому-нибудь из этих влюбленных в вас господ. Или к епископу, он, кажется, вам простил уже ваше безбожие", - предлагает негостеприимная хозяйка.
Но, узнав, какого рода помощь нужна Анжелике, не отказывает в ней гостье. Постепенно располагая к себе Сабину, графиня де Пейрак неожиданно узнает причину неизъяснимой ненависти супруги губернатора. Сабина - племянница Карменситы де Мерикур де Мордор, возлюбленной Жоффрэ, получившей отставку в связи с женитьбой графа на юной пуатевенке. Сабина, со своей стороны, тоже была влюблена в Пейрака. И, если ее тетка из мести свидетельствовала против него на злополучном процессе, то Сабина, наперекор наставлениям мужа и политике Фронтенака и даже епископа Лаваля, враждебна к своей сопернице даже после описанной выше сцены, которая стала лишь временным перемирием. Губернаторша старается навредить Анжелике и ее новым друзьям повсюду. Она - одна из яростных противников постановки в городе мольеровского "Тартюфа" /1/.

1. Факт отмены представления пьесы в Квебеке подтверждается С. Райерсоном, см. "Основание Канады", с. 189.

"В Квебеке не нужны споры, потрясавшие Версаль. Мольера, как известно, поддерживал король, но и его величество уступал Кабале Святош! Мадам де Кастель-Моржа, казалось, взяла на себя роль представителя этой партии, беспощадно выступавшей практически против всех произведений литературы. Сабина отвергала и то, и это, ссылаясь на отца д'Оржеваля, который, несомненно, не допустил бы ничего подобного". Усердие "святоши" так досадило всем, что даже мрачный обычно интендант Карлон не удержался от язвительного предложения написать и сыграть пьесу под названием "Сабина и Себастьян". Шутку приписали Анжелике и преподнесли жене генерал-губернатора. В ярости она, в отсутствие соперницы, наносит визит Жоффрэ. Происходит чудо: Сабина неожиданно получает то, о чем мечтала в юности. И ощущает, что "она свободна! Она - женщина, настоящая женщина, красота которой взывает к радостям любви. Теперь она верила, что красива и желанна".

Разумеется, Анжелика вскоре узнает об этом. Супруга Пейрака, и без того ревновавшая его к "аквитанскому клану", в отчаянии. Однако вовремя вспоминает, что и сама не без греха: не она ли совсем недавно так же нежно утешала Барданя, опасающегося опалы за невольную "дезинформацию" короля! И сознает справедливость слов дружественной мадам Ле-Башуа: "Не бывает элегантного адюльтера!"
Анжелика (а вместе с ней и читатель) могла бы вспомнить, как отнесся к своему сопернику Колену Патюрелю Жоффрэ: "Колен Патюрель, - сказал он жене, - человек, которого я высоко ценил, ибо он был популярен в Средиземноморье... Колен! Человек, которому, с вашей стороны, было не бесчестно подарить вашу... скажем, дружбу. Но мне надо было доказать, что я взял Золотобородого в плен". ("Анжелика и Дьяволица").
Став королевским корсаром, Золотобородый - Колен нанес населению Голдсборо своими пиратскими действиями серьезный ущерб. Уже сколочена виселица для расправы над плененным флибустьером. Уже Анжелика раздумывает, какое платье надеть для выхода на казнь (и это очень важный в психологическом плане момент: надень она траур - ее муж и все население колонии осудят ее, поскольку их с Коленом отношения стали достоянием гласности; но и "легкомысленно" одеться она не имеет права - это оскорбило бы приговоренного).
Но Жоффрэ помнит слова пленника, объяснившего свои отношения с его женой: "Это лишь воспоминания, не больше, но вы должны понять это, раз вы меня узнали. Люди, делившие судьбу пленников Берберийского берега, остаются друзьями навсегда, тем более, если они и бежали вместе". ("Искушение Анжелики").
И вот, когда Колен уже ступил на эшафот, Жоффрэ объявляет, что передумал и Колен… станет губернатором Голдсборо!
Супружеская "дуэль" Жоффрэ и Анжелики кажется бесконечной.
Он все сомневается, расспрашивает, уточняет. Ее эти расспросы сердят. Но она не находит нужным юлить и хитрить. Она откровенна и в своих объяснениях ненависти к королю, и в подтверждении любви к Филиппу: своей первой любви к этому черствому и, казалось бы, недостойному человеку она не в состоянии ни забыть, ни отрицать, даже рискуя оскорбить самолюбие Жоффрэ таким признанием.
К счастью, Пейрак способен по достоинству оценить ее искренность. Но до конца поверить, безоговорочно принять любимейшее на свете существо он не может. И продолжает сомневаться, ревновать, гневаться, выходить из себя. Он, последователь куртуазной любви, даже ударяет Анжелику в припадке ревности к Колену, чтобы вскоре принести за это нижайшие извинения. И такой поворот сюжета доказывает, что Пейрак - образ психологически необыкновенно точный, живой.
Любовь этих незаурядных героев - не стабильное, умиротворенное любование друг другом. Это живой, ежечасный процесс со своей диалектикой, с очень верным единством и узнаваемой борьбой любопытнейших противоположностей, каковыми являются мужчина и женщина.
В Квебеке Анжелика понимает, что Жоффрэ "был совершенно откровенен, говоря ей: "Я влюбился в совершенно новую женщину, какой вы теперь стали. Раньше я мог прожить без вас. Теперь - не смог бы". Тем более, что ей самой "хотелось упасть перед ним на колени, обнять его, обладать им и целовать его", а Сабина де Кастель-Моржа признается: "Теперь я не во власти навязчивой идеи, я вырвалась из плена этого чувства, успокоилась и обрела силу".
Поэтому Анжелика соглашается с матерью семерых детей, "дородной, краснощекой, невероятно голубоглазой, имевшей способность нравиться мужчинам и частенько наставлявшей мужу рога" мадам Ле-Башуа, которая объясняет ей: "Он всегда предпочитал рассматривать любовь как развлечение или как искусство. Он, поэт и трубадур, лишь благодаря вам понял, что любовь способна разъедать сердце..."

Еще по пути в Квебек, когда впереди были "праздники, и светские развлечения, и лукавство, козни, скрытые заговоры, смерть, счастье, любовь - и за всем этим тени заговорщиков", Анжелике довелось благодаря мужу словно бы возвратиться в Тулузу. Склонный к эпикурейству и авантюре маркиз де Вильдаврэ настаивает на захвате четырех бочек бургундского вина на судне, следующем в Квебек под командованием "отъявленного негодяя", контрабандиста Рене Дюгаса. Позже выясняется, что вино это предназначалось для епископа и губернатора Фронтенака. Это обстоятельство повергает в уныние находящегося на борту "Голдсборо" интенданта Карлона. В перепалке между ним, Вильдаврэ и Пейраком возникает тема Альбигойи, и "всеми овладел страх", ибо Жоффрэ уже бросает интенданту, как когда-то архиепископу Тулузы, свое враждебное: "Северянин!".
Но, все по тому же закону разрядки накалившейся атмосферы, о котором писал И. Эренбург, Пейрак вскоре предлагает за ужином игру: "А все-таки, месье интендант, разве не стоит иногда ломать представление, сложившиеся о нас у людей?.. Опрокинем эти представления? Откроем карты, обнажим свою суть! Давайте будем считать, что мы среди своих друзей... Посмотрим в глаза друг другу. И без уверток!... Вглядимся друг в друга и откроем друг друга, без стыда, без прикрас, без недомолвок".

Результат не замедлил сказаться: "Необычайное предложение Пейрака разом изменило всю атмосферу".
Так начинается одна из самых удивительных глав всего романа-потока Голон, "Истина и вино" из "Анжелики и заговора призраков".
По примеру хозяина его гости друг за другом отвечают на вопрос: "Что бы я хотел делать, если бы моя судьба сложилась иначе?". И каких только открытий не делаем мы вместе с персонажами книги!

Конечно, нет ничего неожиданного в том, что Пейраку недостает кельи алхимика: за свое пристрастие к науке он и был обвинен в колдовстве. Не удивительно и желание Барсампи "быть своим старшим братом", чтоб устраивать "праздники, как Фуке в Во-Де-Виконт": судьба младшего сына в дворянской семье, как известно, всегда была печальной. В желании акадийского помещика Гранбуа быть богатым и спать с молодой женой тоже не было бы ничего удивительного, если бы не его аргумент: "Не могу спать один. Мерзну. И страшно"...
Но внезапное признание его соседа Вовнара о несбывшемся желании стать иезуитом "ошеломило всю компанию: всем был известен бешеный нрав этого человека". А он не воплотил свою мечту, потому что "испугался. Понял, что духовное лицо всегда стоит одной ногой в потустороннем мире".
Причина, по которой старый морской волк Эриксон желал бы стать польским королем, внушает уважение: "При коронации польские короли дают обет трудолюбия".
Бедность заставила и Фальера покинуть полк мушкетеров, чтобы сменить шпагу, которой он неважно владел, на инструменты топографа.
Парадоксальное желание жизнелюба Вильдаврэ - быть женщиной - могло бы показаться наивным по мотивировке ("Завидую их веселости, расточительности, нарядам, беззаботности"), если бы вскоре маркиз не проявил тонкое понимание женской психологии: "Она без ума от вас, - говорит он Жоффрэ. - Кроме вас, никто в счет не идет". И поясняет: "Вы - единственный, кто может заставить ее страдать". А Пейрак, подумав, соглашается, что "в этом истина любви - быть способным заставить страдать, внушать опасения", ибо "если сердце разрывается, значит, оно любит".
Более же всего удивляет общество - и читателей - интендант Карлон, сознавшись, что в юности учился праву с Жан-Батистом Покленом /1/ и хотел, как он, стать актером. Но отец поколотил его палкой и пригрозил выгнать из дому, и Карлон стал чиновником.

    1. Настоящая фамилия великого драматурга и актера Мольера.

Анжелика утешает интенданта тем, что Мольер "дорого платит за аплодисменты королевского двора". И Жоффрэ старается развеять нахлынувшую на участников беседы грусть, поднимая бокал "за нашу жизнь! За наши удачи! За наши мечты!.. За Мольера! - добавил он, повернувшись к Карлону.
- За Мольера, - повторил Карлон чуть слышно, и глаза его увлажнились...

...Они медленно выпили. И в искрящемся вине виделись им южное солнце, и холмы с призрачными пещерами, и воскресла в памяти поэтичная картина сбора винограда, и потемневшие от времени виноградные прессы, и обнаженные тела мужчин, ныряющих в булькающий и пенящийся сок в исполинских дубовых чанах.
- За Бургундию! За французское вино! За короля Франции! - восторженно выкрикивал Вильдаврэ.
И при мысли о том, как далека от них родина, как забыты они на этой бесплодной земле, им захотелось плакать. И не знали они, чего более в этих слезах, горечи или нежности к старшей дочери Церкви - Франции, на алтарь которой они готовы были принести все свои бесчисленные жертвы.
Карлон тоже плакал. Он думал о Мольере".
И читатель (если он оправдывает то высокое к нему доверие романиста, о котором писал Пьер Декс) невольно проникается щемящей ностальгической нотой этих строк, вызывающих и в наших душах резонанс воспоминаний об ушедшем, несбывшемся, далеком и дорогом: о большой и малой родине, об устремлениях юности и о том, что, по словам Гранбуа, "когда наступает время все узнать как следует - пора умирать".

Но, как любит повторять оптимист Вильдаврэ, жизнь прекрасна.