С. Щепотьев. Супруги Голон о супругах Пейрак. Ч.7

В "Анжелике и короле" авторы отступают от формы собственно авантюрного романа, все более прибегая к приемам романа нравоописательного. Они погружают нас в атмосферу полной противоречий эпохи Луи XIV - времени, когда "двор представлял собою только сборище врагов и соперников" /1/, когда "король, окруженный своим двором,  охраняющий привилегии дворянства перед буржуазией, а с другой стороны, обеспечивающий буржуазии прочность ее торговых операций, - этот король становится центром национальной жизни, повелителем, нации в целом" /2/.

    1. Стендаль. Собр. Соч. Т.7, М., 1959, с. 118.
2. Коган П. Указ. соч., т.1, с. 8

Что привлекает супругов Голон в этом времени?
Вернувшийся на пост президента после двенадцатилетнего перерыва в результате голосования в парламенте, последовавшего за алжирским путчем 13 мая 1958 года, генерал де Голль взял курс на политику режима авторитарной власти. Право назначать председателя Совета министров и распускать Национальное собрание де Голль получил с принятием 28 сентября 1958 года Конституции Пятой республики. Конституции, которую видный деятель Франсуа Миттеран уже в период обсуждения ее проекта назвал "республикой в монархическом корсете" /1/.

    1. Цит. по кн. В. Седых "Франция в движении", М., 1986, с.21.

"В этот период, - указывал Ф. Миттеран спустя четыре года, - это был голлизм, не стесняющийся в средствах... В результате последних выборов мы вступили в новую фазу, которую я назвал бы законоподобной. Но, тем не менее... голлизм был и остается... обреченным на авантюру, равно как и на диктатуру" /1/.

1. "За рубежом", 1962, №51, с.29.

Монархические замашки Шарля де Голля распространялись, впрочем, не только на внутреннюю или колониальную политику в Северной Африке, но и на внешнеполитический курс в Европе. "Трибюн де насьон" писала в мае 1962 года: "Придя к власти, де Голль сразу же попытался установить самые тесные связи с Аденауэром. В ноябре 1958 года он встретился с канцлером в Бар-Крейнцихе... Видя, что Франция сегодня не так сильна, как во времена Людовика XIV или Наполеона, хозяин Елисейского дворца решил, что единственным способом вернуть стране ее былое величие может быть воссоздание огромного государства, подобного империи Карла Великого, руководство которым принадлежало бы Франции. Этот нелепый план глава Французского правительства изложил в третьем томе своих мемуаров: "Добиться политического, экономического и военного объединения стран, расположенных в районе Рейна, Альп и Пиренеев, превратить эту организацию в третью могущественную силу на земле, а если понадобится, то и в арбитра между советским и англосаксонским блоками... Именно в этом мой долг" /1/.

1. "За рубежом", 1962, №18, с. 18. (Сегодня, когда создан Европейский союз, нельзя не вспомнить о плане де Голля. Другое дело - руководство Европейским союзом. - Прим. ред.)

Таким образом, вопросы об отношении личности и государства, о централизованной "монархической" власти - диктатуре, захвате этой власти "при поддержке путчей, баррикад, конституционных переворотов" (Ф. Миттеран) /1/ были актуальны для Франции рубежа пятидесятых-шестидесятых годов и, понятно, нашли отражение во французской литературе той поры. Именно эти вопросы волновали Мориса Дрюона, писавшего в те годы серию романов "Проклятые короли", в которой за авантюрным, столь презираемым литературным "бомондом", пластом стоят проблемы роли личности в становлении единой Франции и ее независимого положения на международной арене.

1. "За рубежом", 1962, №51, с. 29.

Глубокой ошибкой литературоведов представляется нам противопоставление историческим романам Дрюона, Арагона, Шаброля книг Анны и Сержа Голон. Ибо и этот "роман-поток", особенно в первых его частях, теснейшим образом связан с событиями времени его написания.
"Анжелика и король" - книга, воссоздающая историческую картину Франции XVII века до мелочей точно, в то же время поднимает современные ее появлению проблемы централизации власти, роста предпринимательства и гибельного положения народных масс.

Советский литературовед Ф. С. Наркирьер, хоть и с оговорками, усматривает в повествовании М. Дрюона "глубокое противоречие между прогрессивным по своему объективному характеру процессом и тем непреложным фактом, что происходил он за счет народных масс" /1/. Но роман супругов Голон представляется ему, увы, лишь апологией "мелкотравчатого ницшеанства" Жоффрэ де Пейрака в сочетании с "мещанской добродетелью куртизанки" - Анжелики /2/. Приходится, не вдаваясь в сомнительность терминологии автора этих звонких определений, пожалеть, что серьезный критик, автор статей о А. Доде и Э. Ростане в академической "Истории французской литературы", вычитал в многотомном произведении Голон только мотив "бесчисленных измен" Анжелики, не замечая, что авторы дают в своих книгах широчайшую панораму французского общества XVII века от подонков Двора Чудес до венценосных особ.

1. Ф. Наркирьер. Французский роман наших дней. М., 1980, с. 18
2. Там же, с. 16.

М. Яхонтова, специализировавшаяся на исторической теме в литературе, иронизировала по поводу "хорошего знакомства авторов с костюмами, прическами и меблировкой комнат в придворных залах и аристократических салонах той эпохи"/1/, тогда как, на мой взгляд, писательская чета достойна лишь благодарности за детальное воспроизведение материального антуража времени. Ведь история материальной культуры - это часть истории культуры вообще, стало быть - часть истории развития человеческого общества!

1. В кн.: "Массовая литература и кризис культуры Запада". М., 1974, с. 189-190.

Пространные описания декора выполнены авторами "Анжелики" мастерски, как и жанровые зарисовки в сценах охоты и многочисленных придворных церемоний, и живописно сочные натюрморты, и дивные по яркости пейзажи, и поразительно точная анималистика.

В "Анжелике и короле" мы опять сталкиваемся с недюжинным мастерством авторов в психологической характеристике действующих лиц.
Взять хотя бы образ Филиппа дю Плесси, который поначалу кажется нам нарисованным одной краской, но в дальнейшем предстает необычайно сложной, даже трагической фигурой. В начале повествования - надменный юноша, в дальнейшем - холодный и до садизма жестокий человек, за которого выходит замуж Анжелика, Филипп раскрывается здесь не только как фанатично преданный королю вассал, но как жертва царящих при дворе нравов и сложных чувств, вызванных его запутанными взаимоотношениями с Анжеликой. На наших глазах происходит длительная борьба героини за свою независимость, против тирании мужа. Но вот Филипп спасает жену от свирепого волка, и один из доезжачих говорит Анжелике о "смертельной бледности" ее мужа при виде лошади, вернувшейся с пустым седлом... А потом мы вместе с Анжеликой неожиданно узнаем из уст самого Филиппа о внезапной и короткой любви, испытанной шестнадцатилетним маркизом, в детстве побывавшим в постели месье Кульмера, а в отрочестве - в постели мадам дю Креки. О любви к кузине-Замарашке, которая заставила его понять, что он "мужчина, а не игрушка". Воспоминания об этой встрече вызывают в супругах дю Плесси чувство острой ностальгии. Их беседа передана авторами на какой-то щемяще пронзительной ноте, а упоминание о сорванном юным Филиппом в подарок кузине Анжелике яблоке апеллирует к библейским мотивам перволюбви, тем более, что, по своему обыкновению, авторы проигрывают эту ситуацию дважды: Филипп срывает яблоко в подарок жене вторично уже в версальском парке, райский декор которого скрывает множество тайн куда более инфернального характера, чем восходящее к первогреху познание друг друга супругами дю Плесси. Неотразимый красавец, предмет вожделения придворных дам, Филипп пытается преодолеть собственную испорченность: он просит жену научить его настоящей любви. Анжелика отвечает на его порыв и открывает мужу неведомый ему дотоле прекрасный мир. Но слабым росткам этого чувства не суждено принести плоды. Цинизм двора растоптал их.
Гибель Филиппа неизбежна. Если бы ему не снесло голову вражеским ядром в бою под Табо, он потерял бы ее еще где-нибудь, так же нелепо, повинуясь одному намеку своего сюзерена: не зря ведь Луи XIV вспоминает, как еще в дни их юности Филипп безрассудно кинулся под вражеские пули, чтоб вернуть королю сбитую пулей с его головы шляпу.

Но гибель его произошла значительно раньше: его душу общество убило в детстве, и вся его короткая последующая жизнь, в сущности, была лишь предсмертной агонией.
Помимо Филиппа, в этом томе перед нами проходит целая галерея персонажей. Это и истеричная фаворитка Луи XIV Атенаис де Монтеспан, и терпеливо выжидающая свой звездный час Франсуаз Скаррон, и цинично деловитый Кольбер, и порочная мадемуазель де Бриенн... Страницы книги пестрят точными зарисовками и миниатюрными портретами, составляющими нелицеприятную картину королевского двора, живущего по принципу "мало быть, надо еще казаться", сформулированному самим Королем-Солнцем, - придворного общества, которое Анжелика ставит ниже общества обитателей Двора Чудес.
Однако смело можно сказать, что в центре внимания авторов находится образ самого Луи XIV. Здесь, по сравнению с предыдущими томами романа, перед нами уже выпуклый образ неограниченно могущественного монарха, неуклонно шествующего к вершине своего деспотизма - отмене Нантского эдикта, и в то же время - влюбленного мужчины, причем и в той, и в этой ипостаси ясно видны его величие и слабость.
"Дергающий нити марионеток" король считает нужным как можно чаще видеть своих вассалов при дворе, чтоб у них поменьше времени оставалось на то, чтобы плести заговоры, в провинциях. Так вся жизнь Версаля становится политикой - вся, включая совещания, охоту, завтраки, обеды, ужины, спектакли и всевозможные церемонии. Король сам спит не более трех часов в сутки, но и с остальных не спускает глаз. "Ночью я становлюсь человеком, - сознается Луи Анжелике. - Я люблю... думать, зевать, разговаривать с собаками, не задумываясь о том, что все, сказанное мною, фиксируется для истории... Да, ночь лучший друг королей". Если даже сделать скидку на кокетливость этих слов, то и тогда в них останется правда непростой жизни главы государства; правда, которой не противоречит, впрочем, и упомянутое кокетство, которое с годами выльется, по выражению немецкого историка литературы и искусства Германа Т. Геттнера (1821-1882), в "напыщенное холодное высокомерие, надменную власть, которая надевает на себя длинный парик, чтобы его длинными локонами походить на Юпитера, и которая в этом лживом величии насильственно подчиняет все движения сердца мертвящему однообразию этикета" /1/.

1. Цит. по книге П. Когана "Очерки по истории западноевропейской литературы", т. I, с. 126.

Правда, в "Анжелике и короле" тридцатилетний Луи XIV еще не научился сдерживать движения сердца. Его объяснения с Анжеликой полны жарких признаний и горечи, вызванной ее неприступностью. Влюбленный тиран не прочь прощать очаровательной дворянке дерзости, но лишь до поры, до времени. Завершающий эту книгу диалог Анжелики и короля раскрывает во всей неприглядности отталкивающую капризную сущность тирана.

"Как же мой муж угрожал спокойствию вашего величества?" - спрашивает Анжелика и получает исчерпывающий ответ: "Самим фактом своего существования. Выдающиеся всегда были и остаются моими злейшими врагами". Здесь образ Луи, нарисованный Голонами, смыкается с образом Короля-Солнца, каким его дал в своих произведениях о Мольере Михаил Булгаков.
Критика много иронизировала над участием Анжелики в дипломатической жизни Франции. Но авторы романа приводят историческую справку: интеллигентных женщин использовал для своих политических целей еще Ришелье. А влияние женщин при дворе Луи XIV общеизвестно! К тому же, история подписания договора Франции с Персией, описанная в романе, лишь косвенно относится к героине: она только вела с персидским послом переговоры, которые помогли избежать досадного недоразумения.
Текст книги не содержит сведений о том, что Анжелика подписывала этот договор.
Другое дело - вполне понятное желание занять какой-нибудь официальный пост, чтоб узаконить свое положение при дворе. Не чужда ей и жилка предпринимательства. И вот она становится держателем акций основанной Ришелье и расширенной Кольбером Французской Ост-Индской компании, а затем покупает у мадемуазель де Бриенн должность консула Франции в Канди. Исторически это вполне правдоподобно. Луи и Кольбер всячески старались привлечь дворянство к торговле и рекомендовали дворянам становиться пайщиками различных компаний. "На собрании Ост-Индской компании в Тюильри в 1668 году Луи заметил, что изучил список тех, кто взял назад свой пай, не желая рисковать какой-то малой суммой ради столь важного дела для королевства. Дела, столь дорогого для короля. Он сказал, что предпочел бы не помнить этих имен, но память у него слишком хороша, чтоб их забыть. Между тем сам он сделал подписку еще на 500 тысяч Фунтов" /1/.

1. Cronin V. Указ. соч., с. 177. 1 фунт ст. = 3 ливрам.

Ну, а борьба за всевозможнейшие посты - одна из характерных черт придворной жизни той поры, которую авторы совсем не идеализируют.
Весьма характерный факт приводят авторы на страницах "Анжелики и короля": фаворитка Луи, Атенаис де Монтеспан, была полуграмотна! Зато она хорошо постигла науку дворцовых интриг, которые плетет при помощи своей свиты, состоящей из заблудших и павших авантюристок, вроде мадемуазель Дезелье. Шантажируя и запугивая, она заставляет их участвовать в своих махинациях.

"Я знаю здесь немногих любителей чтения, - говорит Анжелике Генриетта Английская, - Возьмите моего деверя, короля. Он недоволен, если писатель или драматург не несет ему первое издание своей книги, но ведь у него нет ни малейшего намерения прочитать оттуда хоть одно слово".
В ответ Анжелика сознается, что и она читает очень мало. И хоть нас несколько разочаровывает это признание, оно говорит о нежелании авторов скрывать недостатки своей героини: она - дитя своего времени. Противоречивого времени, когда, помимо книгопечатания, широко развивалось издание периодики, но и то, и другое оставалось уделом, увы, немногих.
И здесь тоже угадывается ассоциация с пятидесятыми годами XX в., когда "внешнее величие почти монархического режима V республики соединялась с царством меркантилизма (особо расцветшего, как известно, при Луи XIV - С. Щ.) и потребительской посредственности" /1/, когда и в литературе Франции по словам писателя А. Лану, наступила эпоха "оголтелого индивидуализма, жеманства, аффектированного равнодушия" /2/.

1. Андреев Л. Современная литература Франции. 60-е годы. М., 1977, с. 6-7.
2. Там же, с. 10.

"Анжелика и король" - одно из многочисленных звеньев в цепи повествования супругов Голон - еще более, чем все другие, представляет собою в то же время самостоятельный роман, достойный занять место в ряду таких близких ему по времени исторических полотен, как романы М. Дрюона о Капетингах, А.Н. Толстого о Петре Первом или фильм С. Эйзенштейна "Иван Грозный".

Не к восклицанию ли Грозного "Нет невинно осужденных!" восходит дьявольски соблазнительная логика рассуждении венценосного героя романа Голон: "Поломать жизнь человеку... из ревности и зависти - есть действие, несовместное с ролью истинного сюзерена. Сделать то же самое при условии, что казнь одного человека избавит народ от... несчастий - есть действие мудрое..."?!

Часть 1
Часть 2
Часть 3
Часть 4
Часть 5
Часть 6
Часть 7
Часть 8
Часть 9
Часть 10
Часть 11
Часть 12
Часть 13
Часть 14
Часть 15